Фрагмент из книги: Модель историко-языковых реконструкций. Инакомысленные материалы к теории сравнительно-исторического языкознания. Книга первая. Выборочная история лингвистики. 2011-2012, 496 с.

Научное узнание языка. 

Поиск начал СИЯ.

Самомнимый элементаризм

с. 141-172

 

Марр

Другая модель появилась уже при жизни Мейе. Точнее – она появлялась одновременно и параллельно весь 19 в., а сейчас лишь проявилась в медленной эволюции воззрений Н.Я. Марра, которые чем дальше, тем больше вызывали всё большее недоумение со стороны того же Мейе («Этакое животное, он знает грузинский язык!» – по свидетельству Х.Я. Полоцкого). Кто же всё-таки был крошкой Цахесом? Мейе, который точно знал о болезни своего мышления, или Марр, которого все считают больным?

Эволюция взглядов Марра – постоянная и объёмная часть почти любого его сочинения. Без устали Марр в деталях рассказывает, как трудно он из традиционного компаративиста становился создателем «нового учения об языке», которое после Октябрьской революции 1917 г. вдруг чудесно заметило не только сходство с новой эпохой, но и глубинное методологическое тождество с марксизмом, позволившее Марру прямо увязать стадии языкового роста из своей теории с политико-экономическими стадиями марксизма. Однако при внимательном догляде видно, что все сходства и прямые увязки совершенно аллюзивны, как и сходство имён Марра и Маркса. Между ними нет ничего, кроме внешнего подобия, позволяющего механические сращения фраз, имитирующие официальный господствующий стиль (ради карьерных выгод в советской системе), но в сути своей неуклюже выговаривающие всё одну и ту же грёзу индивидуальной установки – мечту бескорыстного дерзающего ума.

В этом и состоит до сих пор сложность в восприятии Марра. Обязательно нужно учитывать ситуацию, которая даже реформой орфографии вела к созданию лицемерного, двуличного языка, и не только у одного пройдохи Марра, которая требовала специального оформления теории под практический советский стандарт. В этом смысле нужно правильно понимать жаргон эпохи. Все приметы этого жаргона – хотя бы  слова «идеологический», «классовый», «расовый», «общественность» – имеют у Марра смещённо-ситуативное, никак не устойчиво-современное значение. Так «идеологический» – это и идейный, и идеальный, и собственно идеологический, или «общественность» – это и общее явление, и общество, и общественное производство, и общественная культура. А ведь кроме слов есть еще странная сочетаемость, бесконечные уточнительные обороты, припадочные нагромождения придаточных, самореклама, отрывочность и повторы. Весь этот аппарат придавал текстам Марра ходульно-наукообразный, уклончиво-размытый характер. Но таковы все без исключения научные тексты советской эпохи вплоть до сего дня, хотя, конечно, в каждой сфере возник свой специализированный птичий жаргон, то более, то менее сгущённый в зависимости от вкусов и ловкости автора (тут я поминаю «ловкость» в иронической интерпретации Бодуэна).

Как раз к отсутствию ловкости относится и другая сложность у Марра – элементарная его полуграмотность, связанная с аутистски-аллюзивным характером его мышления (для той переломной эпохи ментальная пограничность тоже была характерной: А. Айнштайн, В.В. Шкловский, С.М. Эйзенштейн, Ю.Н. Тынянов – вплоть до рассеянного склероза), отчего русский язык так и не стал для него родным. Если бы Марра успели издать нормальным – ловким! – академическо-советским порядком и строгой орфографией, как это было принято вплоть до развала советской страны, с хорошим научным редактором, вычистившим его тексты от всякой случайной шелухи, топтаний на месте, мнимых сближений и выводов, то, смею заверить, можно было бы увидеть зримо чудеса его теории. Однако в советские годы и до сих пор вместо обеляющего переиздания все только норовят вымазать его своим говном, выдаваемым за благословенную ретушь. Вот  стандартно-глупое коллективное представление с индивидуальной поправкой советского чиновного человека, до сих пор, как и Марр, торгующего своей совестью. С.И. Романовский: «Кто специально занимался марризмом (В.М. Алпатов, М.В. Горбаневский, И.М. Дьяконов, В.А. Звегинцев и др.)… приходили в ужас от бессодержательности, беззастенчивой глобальности и откровенной бредовости этого "учения". Им ничего не оставалось, как признать, что подобное можно было сочинить, только имея заведомо расстроенную психику. Вынужден не поверить в подобное "оправдательное" толкование. Нет. С психикой у Марра было все в полном порядке. Больна у него была не психика, а совесть: она перестала контролировать разум и тот стал рождать монстров, всеядных и ненасытных» («"Притащенная" наука»).

Конечно, товарищи меня не поймут[1]. Ведь явные «монстры» присутствуют почти в каждом неправильно писаном слове Марра. Его странная грамотность заметна и в уже цитированном постоянном клише, которое перешло и в одну из его работ  «Общий курс учения об языке», 1927 г., далеко не лучшую во всех смыслах, но точно самую типичную во всех отношениях и прямо пропедевтическую по заданию (отчего я и представлю Марра на ее основе). Даже заглавие наглядно сообщает тот грузинский соус эпохи, с которым тогда ели всех живых и мертвых: Марр явно противопоставляет свой труд «Курсу общей лингвистики» Соссюра. Любопытно, что частный учебный курс об общих понятиях лингвистики стал общественно-обязательным, предписанным, учебным регламентом науки об откровенном предмете, хотя мыслится всего лишь общая теория лингвистики. Кроме того, сам того не ведая, Марр дает модель рассуждения тому же Сталину с его «Кратким курсом», где уже не мыслится ничего, кроме общественно-обязательного предустановления (так что и дальнейшая история марристско-сталинского коллективного мифа отнюдь не случайна).

Но куда важнее в этом заглавии с виду совсем дикое «об языке», как будто автор, как простой школьник, воспринимает сложный «я» простым гласным звуком. Однако дело здесь (если не принимать в расчёт ещё неустоявшуюся пореформенную орфографию) в углубленном семантическом восприятии. Поскольку Марр описывает общий предмет в смешении со своим личным узрением предмета, то предмет имеет для него двойную вещность и зримость, не только умозрительную, но и лабораторно-установленную (предлог «об» как раз и подразумевает и вещность предмета, и его объемное обымание). Именно это – материально-вещественный характер языка и метода – Марр и подчеркивает своим намеренным просторечным употреблением «об» (намеренность заметна и в этой работе, и в других, где наряду с эксклюзивным употреблением встречается и общепринятое).

Вот почему все тексты Марра выглядят как устная речь с нерусским акцентом, лишь стенографированная в момент записи, а затем не совсем удачно дешифрованная. По-хорошему, нужно бы не просто дать конспект, но сплошь отредактировать его текст. Вместо этого я только изредка, в особо затупленных случаях, делаю помечаемые угловыми скобками правки. Пора научиться ценить то, что есть. Если Аристотеля читать через такую же губу, как Марра, то вышел бы ещё больший путаник и дебил.

«Общий курс учения об языке»

«Прочитать эпизодический общий вводный курс яфетического языкознания…»

Сначала о терминах. «Свистящие и шипящие в яфетической теории объединяются родовым термином "сибилянты", а слово "спиранты" употребляется в значении исключительно заднеязычных для такого же объединения длительных и прерывистых заднеязычных…» «Пучковые значения».

«Термин "диффузный".., происходя от латинского глагола diffundo 'разливаю', …'не оформленный индивидуально', 'сливающийся' со смежным, также не отлившимся в устойчивую форму явлением» – «такое его (звука – Ю.Р.) производство, которое свидетельствует о недоразвитости произносительных органов для расчлененного произношения физиологически смежных звуков... В яфетических языках сохранились вo множестве пережитки таких диффузных звуков, как бы не совсем членораздельных; это своего рода диффузоиды, нерасчлененные звуки, которые мы воспринимаем как составные из двух, а иногда из трех звуков, например, в абхазском языке t +s +w =t* [тсу] или d + z + w =d* [дзу][2]. Простых звуков вначале и не было, как не было и составных, собственно, им предшествовавших диффузоидов, были диффузные…»

«Все слова всех языков, поскольку они являются продуктом одного творческого процесса, состоят всего-навсего из четырех элементов…; в лексическом составе какого бы то ни было языка нет слова, содержащего что-либо сверх все тех же четырех элементов. Эти четыре элемента обозначаем прописными латинскими буквами А, В, С, D; они, прежде называвшиеся нами же племенными словами SAL, ВЕR, YON, RОШ, – основа формального палеонтологического анализа каждого слова. Без предварительного производства такого анализа, без разложения слова на наличное в нем количество элементов… нельзя сравнивать (языки – Ю.Р.), без такого анализа сравнительный метод не действителен. Однако этот количественный или формальный анализ еще ни к чему также не обязывает, ибо при существовании в человеческой речи всeгo-навсего четырех элементов получилось такое количество созвучных или совпадающих по формальному облику слов, ничего общего друг с другом не имеющих, что их случайное тождество может ввести и действительно вводит сплошь и рядом в безграничное число заблуждений, несмотря на существование так наз. фонетических законов, требованиям которых они часто вполне удовлетворяют. Спасает лишь качественный анализ двух категорий. Один простой… анализ, как бы физический, когда созвучие проверяется значимостью слова, так наз. семантический анализ, притом значимость утверждается  не установившимся представлением на основании употребления в том или ином письменном или вообще классовом языке, как это принято в индоевропейской лингвистике (т.е. значимость обнаруживается не по современному сложившемуся употреблению – Ю.Р.), а по законам палеонтологии речи. Другой анализ более сложный, как бы химический, анализ также семантический, когда значимость проверяется или удостоверяется прежде всего историею материальной культуры» – это «идеологический» анализ.

Различаются: «одно учение – яфетическое языкознание, т. е. учение об яфетических языках, особой [системе, так наз.] семье языков… Другое учение – яфетическая теория вообще, в применении к речи – общее учение об языке, об его происхождении, о взаимоотношениях различных [систем, так наз.] семей языков в статическом их состоянии, отложений различных этапов развития звуковой речи человечества и об эволюциях ее как формальной типологии, так и идеологической. Предмет настоящего нашего курса – это яфетическая теория вообще».

«По яфетической теории человечество не начинало единым языком, а шло и идет к единству языка всего человечества. Яфетическая теория выясняет пути этой эволюции мутационного (перерожденческого) порядка, ряда смен одной системы другою, и технику каждой типологически новой системы, приближавшей и приближающей нас к будущему типу единого языка».

«Корни… речи не во внешней природе, не внутри нас, внутри нашей физической природы, а в общественности, в ее материальной базе, хозяйстве и технике». «Метод яфетической теории оказался, неведомо для нее, марксистским». «Мы вынуждены были расстаться с целым рядом представлений, прежних, как казалось, незыблемых научных положений, о расовых языках, о существовании кустарно строившегося праязыка». «А как относится ученый мир к новой теории? …Ученый мир в лучшем случае относится никак, продолжая почивать в дремоте на достижениях первой половины XIX века».

«В технику и термины яфетического языкознания войдут аналитическая транскрипция, знаки подъема и падения, ослабления звука и т.п., классификация по ветвям и группам, племенные названия, скрещение, семантические ряды, гнезда и т.п.» «Абхазский алфавит тем удобен на первых порах для примерного изложения яфетидологической транскрипции, что, будучи цельным в себе, т. е. алфавитом одного языка, он вмещает знаки-выразители такого разнообразия звуков, что с избытком может удовлетворить потребности в изображении звуков большинства языков». «Одно из положений яфетидологического алфавита это то, что ни один простой звук не может быть изображен сложным или составным начертанием и ни один сложный или составной звук не может быть изображен простым начертанием без нарушения системы… В чем же система? В том, что буквы воспринимаются как цифры… Яфетидологическая транскрипция не только доводит выражения сложнейших звуковых величин до простых цифр, но в то же самое время выделяет взаимную связанность одних звуков с другими, одних групп с другими, а не затушевывает ее или совсем закрывает… Здесь даю таблицу яфетидологического алфавита более простого состава, именно грузинского алфавита».

«Дерево с его натуральными ответвлениями мало подходит для фигурного изображения классификации языков, разъясняемых не по родословному их наследованию, а по мутационно-эволюционному развитию одних систем вслед за другими и попутным отбрасыванием, как реликтовых отложений, всего не захваченного в полной мере мировым процессом такой эволюции…» В «нашей» ранней древовидной, «бракуемой нами таблице» «мерило деления сводится лишь к типологии, различаемой тремя терминами или кличками: синтетической, или аморфной (это древнейшая типология), агглутинативной (последующая) и флективной (третья)… Три отмеченных пока типологических состояния в развитии единой речи человечества отражают каждое особый социальный строй, <а> каждое типологическое состояние генетически связано с соответственной ступенью развития общественных форм и ею порождено».

«В языках более древней формации глаголов вовсе не было как особой категории, действие выражалось комбинацией элементов, именно символов или звуковых сигнализаций 1) субъекта, источника действия, 2) объекта, цели или мишени действия и 3) образа того действия, которое имелось в виду произвести, т. е. того или иного имени».

«Семитическая и прометеидская системы (а не семьи) языков представляют различные этапы развития уже самой флективной речи… Флективность семитических языков по времени происхождения ближе стоит к… архаическому времени в развитии речи».

«Семантическая сторона речи в нашем родословном дереве не использована, между тем это – одно из существенных мерил в определении времени и, следовательно, места языка среди других языков… Старая лингвистическая школа учила, что форма стабильна, неизменчива, а словарь изменчив. Это отпало. Нет в языке ничего неизменчивого. Формы и значения меняются одинаково в такой мере, что если не знать палеонтологии речи, как формальной, так идеологической, совершенно нельзя узнать о существовании какой-либо связи между разновидностями одного и того же слова в различные глоттогонические эпохи… Без семантической палеонтологии не понять бы, что не раз уже разъяснявшееся латинское panis 'хлеб' находится в родстве с греческим balanos 'жёлудь', ибо лишь с палеонтологией семантики стало известно, что слова получали значение по функции, и 'хлеб', заменивший 'жёлудь' с появлением земледелия, стал носить название 'жёлудя', которым раньше питались. Старая лингвистическая школа учила, что заимствуются слова, но не формы. Это также отпадает, так как формы также заимствуются, причем при массовом и длительном общении строй речи и с ним мышление, следовательно, и морфология также может передаться от одного племенного образования к другому, как и словарь. Ведь самое родство языков объясняется именно тем, что вследствие общения у различных племен в звуковой речи появились общие черты как в словарной части – идеологической, так и в звуковой и морфологической – формальной».

«Начальная звуковая речь – культовая, собственно магическая, ею пользуется ограниченное число лиц… Слова продолжают быть магическими, играют роль не только орудия общения,  <а> в начальные эпохи – не столько орудия общения (тогда общаются еще кинетической, или ручной, речью)».

«Нет массивных одноприродных языков, всё скрещения, всё слоями».

«Есть ли возможность.., чтобы изменения звуков имели место независимо от содержания или смысла слова с первых же эпох звуковой речи. Это глубокое недоразумение. Мы теперь прекрасно знаем, что нормы видоизменения звуков в статике языка могут касаться только формы, отнюдь не затрагивая основного значения. Известные видоизменения звуков и самих форм слов <не касаются конструктивных форм>, они (видоизменения – Ю.Р.) безразличны или декоративны, часто в связи с этим говорится о благозвучности того или иного безразличного не только для смысла, но и для формы произношения. Такое функциональное самостоятельное существование звуков, их как бы независимое бытие с самодовлеющими, казалось бы, нормами есть позднейшее достижение».

«Более сложный состав согласных определяет более древнюю систему речи, и потому нас не удивляет, что в прометеидских («индоевропейских») языках, например, в русском, нет ни заднеязычных аффрикатов k*||k, g*||g, q*||q, ни спирантов h*, ни тем более h*, ни переднеязычных аффрикатов… и т. п. Этот процесс вымирания старых не только диффузных, но диффузоидных, по членораздельности менее совершенных звуков, процесс упрощения звуковой системы наблюдается в том же порядке и в американских языках. Таблицы состава фонем, или речевых звуков, в американских языках сравнительно друг с другом в этом отношении представляют замечательно наглядно поучительное зрелище. Они убывают в одних языках сравнительно с другими совершенно в том же порядке, в какой тот же процесс наблюдается в яфетических языках внутри их круга или в яфетических языках и последовательно прометеидских…»

«Таблица яфетидологического изображения фонем (согласных) русского языка». «Баскский язык, один из древнейших по своей типологии.., древнейшей, именно яфетической системы, стоит на той же ступени развития или изжитости архаичной фонетики, как русский». «Как примирить эту бесспорную древность китайского языка с фактом изжитой его звуковой системы»? «Надо подготовиться и к их видоизменениям в двух разрезах, разрезе статическом, или гомохроническом, когда вы сравниваете наличное состояние звуков родственных языков в их устоявшихся формах, со стабилизацией норм, и в разрезе динамическом, или диахроническом, когда вы сравниваете сменившие друг друга состояния звуков в языках, развившихся одни из других, точнее – из скрещения ряда других…»

«Нет ни одного не скрещенного языка. Более того, сложившаяся звуковая речь и вначале не мыслится не скрещенной: до скрещения не было звуковой речи и ее не могло быть, так как до скрещения не было хозяйственных коллективов, из которых… образовались позднее… человеческие племена с языком…»

«У не говоривших звуковой речью (однако говоривших уже давно линейной, вернее – кинетической, речью) был коллективно отличительный.., уже племенной, никогда не животный, а человеческий членораздельный звуковой комплекс, не отдельный звук, а звуковой комплекс, как бы слово, звуковой договорный знак… И особенности этого подлинного первобытного слова… от начала сложения звуковой речи находятся в различных слоях ее… как отложения, и потому… для чисто механического учета и ясности необходима классификация языков по, как бы, признакам согласованности племен в речи, по звуковым соответствиям, которые надо знать как гаммы для игры на пианино, ибо это основы и сравнительной грамматики статической (в корне обманчивой, если нет палеонтологической проверки)…»

«В… диахронической связанности различных типов языков яфетической системы и кроется кардинальное значение яфетических языков… Мы в них также имеем последовательность развития различных типов, сначала синтетический, или аморфный, – абхазский и сродные с ним, затем агглутинативный, именно сначала языки местоименно-агглутинативные, как баскский, древне-литературный грузинский, языки шипящей группы и ряд горских языков, затем упрощенный агглутинативный, как ряд северо-кавказских языков и частично народный грузинский, и, наконец, флективные, именно сибилянтная ветвь яфетических языков, особенно древнелитературный грузинский (чанский и мегрельский особо), как так наз. новогрузинский, причем, однако, флективность, к которой совершенно подошел грузинский язык, порядка не прометеидского ("индоевропейского"), а семитического, как, наоборот, флективность армянского языка, особенно древнелитературного армянского – порядка прометеидского ("индоевропейского")… Собственно, не только армянский, но и грузинский языки – переходные от агглутинативной системы к флективной, армянский упирается в прометеидскую систему, грузинский – в семитическую...»

Вместо генеалогического древа языков нужно использовать типологическо-стадиальную таблицу. «Таблица требует построения иного, именно того, чтобы один столбец, составляли яфетические языки (реликтовые), другой – все остальные».

«Про звуковую речь можем смело утверждать, что вначале – ни духа, ни материи звуковой речи. Когда намечается звуковой материал, то он… постепенно растет и создает так наз. дух, т.е. особую технику… в силу накопления рефлексов от идеологии новой жизни, так наз. психологии… – создает различную систему мышления, различную технику ее выражения в звуках, т.е. различную систему речи, кажущуюся наследием различных семей языков и… если не даром бога, то даром природы, именно – лишь развитием непосредственно животных звуков, так наз. речи животных».

«Закончили все, что хотели сказать про родословную диаграмму языков, закончили вступительную часть курса и начинаем самый курс учения об языке, из которого мы предвосхитили изложение первых параграфов программы, именно то, что знакомит с техникой и терминами яфетического языкознания, звуковые законы, собственно – корреспонденции, именно, социальные группировки по гомохроническим, или статическим, соответствиям и диахронические взаимоотношения по звуковым соответствиям различных систем».

«Сам по себе язык не существует, весь его состав есть отображение или, скажем конкретнее, отложение… Необходимо иметь правильное общее представление о том, органическим отложением чего является язык, непосредственно или через общественность посредственно, именно правильное представление об истории материальной культуры. Иначе при всей, допустим, безукоризненной его правильности и яфетидологическое построение учения об языке, его происхождении и смене типов в эволюционном порядке явится в значительной мере отвлеченностью…»

«Для языковеда кардинальный вопрос: где зародилась и как распространялась культура человечества… Вопрос стоит неустранимый: на Востоке или на Западе возникает культура человечества? Так наз. семьи языков, казалось, расово различные по происхождению, представляют различные системы, отвечающие различным типам хозяйства и общественности, и в процессе смены одной культуры другой одна система языков преображалась в другую… Родина звуковой речи человечества и, следовательно, и культуры… – Средиземноморье и его окружение...»

«Касательно звуковой речи нам уже известно, что она возникла в результате усиления трудового процесса и усовершенствования его форм».

Палеонтологический анализ слов обнаруживает первый порождающий блок пучковых значений – «проблему: что древнее в осознании человека – 'рука' или 'небо', resp. 'бог'? Каково не в действительности, а в мировоззрении человека хронологическое место 'руки' сравнительно с 'небом'? …Спору не подлежит, что рука предшествовала своей работой возникновению представления о боге, о самом первичном его образе в мышлении человечества, но фактическое или материальное первенство явления не решает первенства его общественного осознания, что является, однако, решающим моментом в хронологической последовательности явлений языкового порядка».

«Само слово natura, латинское слово, отнюдь не указывает своим корнем и архетипным значением на природное самопроизвольное возникновение, а на сделанность или созданность, совершенно так же, как слово cultura. Na-tura как будто происходит от nascor 'рождаю', natus 'рожденный'. Но как в грузинском шua ([шуа] – Ю.Р.) 'родил' восходит к имени 'рука', шu (по пучковому значению 'рука+женщина+вода', в полном виде элемент А, сал-ский, шur), так nascor 'рождаться', … 'производить', восходит к скрещенному слову, двухэлементному nas-c-[or], na-tura, именно DA, т. е. рош-салскому, причем элемент D (рошский) na, также как элемент А (салский) tur, resp. tur||sk-or, значат одинаково 'руку'… По существу, следовательно, cul-tura и na-tura – в архетипе однозначащие слова. Не по природе, конечно, стал называться 'рукой' созидавшийся материальный мир, а по раньше нареченному производству 'руки' стала называться природа. И если сейчас, и со времен исторически засвидетельствованных памятников латинской речи, под термином natura понимается нечто естественное, как противоположение содержанию термина cultura, искусственному созданию, то, во-первых, такое различение терминов есть вклад позднейших этапов развития хозяйства с его техникой и общественностью, позднейшего общественного мировоззрения, …мышления и соответственного использования одного из двух названных… терминов для обозначения независимого от человеческого творчества материального мира. Во-вторых, и на более ранних… этапах… рукой созданная материальная культура и природный материальный мир различались, но… не как самородное независимое творение, как мы хотели бы то представить, а согласно с космическими представлениями общественности тех эпох, как создание неведомой силы, т.е. опять-таки … – руки, но руки того… существа, какое возникало в их воображении, как они представляли…, 'небо', 'божество' и т.п., но всегда (представляли совместно – Ю.Р.) с символом – рукой».

«Добрая часть кинетической речи могла происходить на начальной стадии ее развития автоматически, под влиянием аффекта, без способности воспринять последствие и причину и их связь, без надобности в мышлении, самопроизвольно, как акт физической деятельности плоти… Самопроизвольное повторение одного и того же действия или немногих сходных действий руки и содействовало техническому развитию и укреплению мышления путем накопления определенных навыков, становившихся постепенно, в связи с производством первобытного хозяйства, и создателем представления о причине и последствии, нормирующим началом, выразителем представления о причинности...  Длительное господство кинетической речи, многие десятки, если не сотни тысяч лет, и явилось источником создания мыслей и укрепления их работы…»

«Даже кинетическая речь предполагает некий трудовой процесс как предпосылку ее развития. И с кинетической речью развивалось в свою очередь общественное мировоззрение, не исключая и культового, или магии, не исключая представления о таинственной силе и потребности с нею общаться… Однако при отсутствии звуковой речи все … отношения к неведомой силе … в интересах намеченного производства у первобытного человечества могло сводиться лишь к уподоблению себя ему (божеству или производству? – Ю.Р.), его воплощению в себе движением тела и звукоиспусканием и… внесением размеренности нормирующего такта, т.е. … дело могло сводиться неразлучно к пляске с пением и музыкой».

 «Глаголы – позднейшее явление, следовательно, 'звать' происходит от имени, но имени какого рода? От имени 'зов'? Наоборот, оно само глагольного происхождения, в нем самом чувствуется элемент 'понятия-действия', а вовсе не 'имени-образа', но какой образ-имя может быть для значения 'звука'? Не может быть никакого. Как же быть? Чудо? Нисколько, надо исходить из того, что в кинетической речи соответствует 'зову' по материальному значению. А что? Движение руки в сторону призываемого с сгибанием ее к себе. Следовательно, имя, от которого происходит звуковой термин 'звать', палеонтологически – не 'зов', а… кинетический символ, знак, 'рука' (как жест, предметно-линейное действие – Ю.Р.)». «По функциональной семантике новый предмет получал название старого предмета…»

«У кинетической речи большое преимущество перед звуковой.., чтобы втягивать в свою орбиту разноязычные племена, …кинетическая речь, общедоступна как иероглифы…»

«В кинетической речи нераздельное господство 'руки': она и орудие производства и воплощение самой речи. В звуковой речи орудие производства, язык и аппарат звукопроизводства – одно дело, а сами звуки – другое дело. Естественно, (в каждом случае – Ю.Р.) технически иная система… сигнализации предметов…»

«Ни отдельных звуков, ни даже представления о таких отдельных звуках не существовало и тогда, когда человечество стало пользоваться звуковой речью… Впервые сложившаяся речь разлагалась не на отдельные членораздельные звуки, а отдельные звуковые комплексы, цельные слова, в своей цельности членораздельно произносимые всего четыре основы, из которых слагается основной лексический состав языков всего мира... Даже став членораздельными, звуки сначала сохраняли диффузность, были диффузными, что отчасти пережило (дожило, сохранилось – Ю.Р.) в дошедших до нас языках». «Вначале же у человека не было вовсе привычной впоследствии членораздельности, он в ней и не нуждался, обходясь без звуковой речи, располагая обиходной речью кинетической – ручной, или линейной. Звуковая речь впоследствии становится обиходной речью, раньше же она была культовой речью».

«Обиходный язык и позднее возникший звуковой отличались друг от друга… орудием производства… Символы в одном случае – руки и линии, в другом случае – язык с аппаратом произношения и звуки. Человек до звуковой речи, культовой, располагал обиходной, говорил линейным языком — жестами и мимикой, причем главную роль в линейной речи играла рука. Этот язык движений, кинетический язык, по господствующему в нем орудию производства был, можно сказать, ручным. Работающая рука была организующим началом, был ручной разум. Звуки не играли в процессе ручного говорения никакой роли, если исключить разве выкрики аффекта, но эти выкрики не были еще тогда вовсе членораздельные звуки».

«Раз возникновение членораздельных звуков отнюдь не вызывалось потребностями общения, …потребностью звуковой речи, раз ее не было и нужды в ней не было, то происхождение (речи – Ю.Р.) приходится искать в иных условиях трудовой жизни.., как и происхождение трех искусств, одного линейного — пляски, двух звуковых — пения и музыки… Происхождение это приходится искать в магических действиях, необходимых для успеха производства и сопровождавших тот или иной коллективный трудовой процесс… Магическое действо, сопровождавшее коллективный трудовой процесс, первоначально состояло не из объединения раздельно существующих теперь трех искусств и … 'эпоса', или 'слова'… Оно… представляло одно нераздельное целое дело без музыкального инструмента, объединение пляски и пения… Обращаемся к толкованию основ terpsi и terp на яфетической почве… Лингвистический анализ термина (Терпсихора – Ю.Р.) … в линии палеонтологии… В Терпсихоре мы имеем круг или хор шаманов, хор терпсиев или дервишей, иначе говоря, шаман, dervini, terpsiqora — три ступени развития одного и того же типа социального деятеля с магической силой…»

«Четыре элемента, возникшие вместе с другими искусствами в эволюции трудового процесса, представлявшего собой магию, не имели… и долго не могли иметь никакого словарного значения, ибо звуковых слов еще не было…» В «трудовом процессе, магии», «названные элементы» были выработаны как диффузные звуковые комплексы, «разумеется, не в наличном произношении отобранных нами разновидностей SAL, BER, YON, ROШ.., а в некоем, имеющем быть установленным для каждой из них, цельном комплексном произношении, подлинно архетипном». А их первые значения были таковы, «что каждый из этих четырех элементов в магическом восприятии сигнализовал одинаково с другими тремя главную таинственную силу магии, покровителя и тотема определенной социальной группы…»

«Достаточно было осознать… возможность сигнализации членораздельным звуковым комплексом хотя бы одного образа или явления, чтобы далее пошло беспрепятственно развитие звуковой речи в порядке применения тех же четырех звуковых комплексов… в том или ином потребном значении, в порядке, следовательно, расширения круга предметов, сигнализуемых каждым из четырех элементов…   Племя кристаллизуется, следовательно, по изобретении и развитии звуковой речи…»

«До использования этих элементов как звукового слова… отпадает потребность в скрещении… Все четыре вместе и каждый из них имели… значение долевое… Если же говорить о словарном значении, то оно могло сводиться, следовательно, лишь к обозначению источника магии, впоследствии предмета культа, тотема».

«В зависимости от разности территориальных условий, типа хозяйства и ступени развития общественности, значения одних и тех же элементов разнообразились, нарастали новые типы языков все из того же общего материала… Четыре элемента неразлучимы, материально совместны с момента их первого возникновения.., того же самого нельзя говорить о тех же элементах в роли слов, о круге обозначаемых понятий одним и тем же элементом, это уже не изначальное явление, а результат скрещения…»

«Когда мы говорим о расширении круга сигнализуемых звуком (каждым из четырех элементов) предметов, то речь прежде всего не об отдельных предметах, а о различных категориях предметов… Первый круг предметов, получивших звуковое наречение, это культовые, но хозяйственные предметы, например, орудия земледельческого производства, сам хлеб, процесс пахания и т.д.»

«Звуковая речь начинается не с выработки отдельных звуков, а с использования отдельных цельных комплексных звуков, впоследствии развившихся в звуковые комплексы из трех фонем… Работе над осознанием звуков как самостоятельных величин предшествует работа над отличением гласного от согласного, усилением гласного и согласного путем удлинения (долгота гласных, так наз. удвоение согласных) и ударения, resp. повышения голоса, повторения целого звукового комплекса, т. е. путем явлений музыкального порядка…»

«Звуковая речь началась на той высокой ступени, отнюдь не животной, когда существовала уже организация работников магии, и первые слова использовались, естественно, для наречения сокровенных, не указуемых предметов, не указуемых по суеверному страху или физической невозможности, и, невольно, состав первичный звукового языка — культовый, и звуковая речь в этом смысле вскрывает на первых же порах вселенское мировоззрение, космическое».

«Технически эти вначале элементы трудового процесса, магического действа, мы представляем выкриками, развивавшими своей повторяемостью голосовые связки и вообще органы произношения… Почему именно четыре, вопрос, как мы видели, еще открытый…»

«С развитием языка новый звуковой материал не создается, лишь использование бывает новое… Четыре элемента речи … получили с течением времени множество закономерных разновидностей… в территориально различных социальных группировках людей. Взаимообщение последних… приводило… к объединению или согласованию звуковой речи.., к тем звукосоответствиям, или корреспонденциям, которые называются фонетическими законами».

«Таблица закономерных   разновидностей   четырех  элементов».

«Как и почему возникли сами звуковые корреспонденции? Мы пока на этот вопрос можем дать не ответ… Мы можем сказать, что едва ли… множество закономерных звукосоответствий может быть объяснено работой одного тесного коллектива.., допустим, магического действа руководящего класса или хотя бы ряда разбросанных… коллективов одной первичной эпохи…  с последствиями выработки имеющихся в виду (с намерением выработки – Ю.Р.) фонетических законов. Объяснение явления надо искать в совокупном действии всех намечающихся факторов… Накопление… фактического материала по фонетическим законам, собственно, обогащение каждого данного языка… наращением новых лексем происходило и происходит до наших дней по существу в порядке доисторического возникновения и развития речи. В этих первичных производственных коллективах и во взаимодействии их организующего руководства и приобщающихся к их производству более широких кругов, …масс, и приходится искать среду возникновения корреспонденций звуков и первого использования этих так наз. фонетических законов… Потому-то развитие речи и  в наши дни идет прежними путями, в порядке хотя бы… размножения лексического материала по раз наметившимся нормам звуковой речи…»

«Формальный рост звуковой речи преуспевал и от сложения элементов. В первую голову это есть хорошо уже нам известное скрещение, соединение двух равнозначащих слов различных… племен, чтобы их сумма, при известности хотя бы одного из слагаемых каждой стороны, была обоюдопонятна для обеих сторон».

«Рост звуковой речи… знаменуется нарастанием частей речи. Первая по времени категория — имена. Союзы и наречия, первично и прилагательные, представляют те же имена без изменения или оформления имен, свойственного им самим, но само оформление имен, и, понятно, глаголов составляет новообразование, возникающее с помощью не только имен, становящихся окончаниями-символами, но и местоимения. Возникновение местоимений – это поворотный пункт в истории развития языка, начало новой эры морфологической (сначала агглутинативной, затем флективной) на смену аморфной... Местоимение возникает с представлением о собственности, это собственнические имена раньше, чем имена, выражающие лица…»

«Строй речи, синтаксис, слагается в зависимости от общественного строя… Грамматические категории, еще более отрешены от жизни, чем все надстроечные общественные ценности».

«Пока не было точного осознания других частей речи, … прилагательных, числительных, местоимений, союзов, глаголов, до тех пор не могло быть и существительного с теми строго ограниченными функциями… Вообще, не было частей речи, не было и имени, а был лишь звуковой комплекс, используемый для выражения образа, представления и понятия, но использование этого образа, этого представления и этого понятия статически или динамически, т. е. или, с одной стороны, как имени существительного, или как имени прилагательного, или как местоимения, или как числительного, союза или, с другой стороны, как глагола, зависело от потребности речи. О последовательности возникновения частей речи по существу можно говорить конкретно, когда у них появляется оформление, закрепляющее их функцию как той или иной части речи. В связи с этим (подобно этому – Ю.Р.) возникают также последовательно различные типы языков…» – «так наз. "семьи", собственно, системы языков, причем разнообразие систем увеличивается оттого,  что суммирование различных новых типов в… новую систему языков отнюдь не упраздняет существования и даже развития более древних систем».

«Вопрос о сродстве с марксизмом» – в «суммарной передаче» доклада С.И. Ковалева.

О сравнительных грамматиках. Всегда нужно «формальный сравнительный метод осложнить палеонтологически».

 

Сначала просто переведу марровские идеи в связную схему.

Предпосылкой развития речи и языка является разнообразная общественность пралюдей, т.е. их общее взаимодействие в формах общества и трудового производства. Орудием и средством этого взаимодействия по природе явились человеческие тела, способные выполнять однотипные движения своими различными членами – ногами, руками, пальцами, лицом. Движения членов человеческого тела в их стихийно-согласованной («договорной») общественной значимости, в членораздельности, и было исходной кинетической (двигательной) речью. Иначе она называется Марром линейной: движение любого члена имеет значимость только как определенная комбинация направлений, как визуально воспринимаемая воображаемая линия, откладывающаяся в результатах этих движений: в линиях походки, мимики, в линиях сколов на камне, в линиях рисунков на песке или на скале. В этих линейных отложениях ручной речи уже представлены визуальные знаки, обеспечившие развитие ума вплоть до общественно-космического мировоззрения и в этом же процессе роста ума оформлявшиеся в письмо (подробно тема письма в этой работе не затронута; см. например, статью «Язык и письмо»).

В числе членов тела у человека есть и рот, который также способен выдавать свои действия – изливать какие-то непроизвольные звуки в силу аффектов. Эти звуки долго оставались нечленораздельными и не участвовали в линейной речи, хотя постепенно и тренировали речевой аппарат и слух людей.  Наконец, потребности общественной жизни (необходимость высвободить руки) заставили заметить организующую подмогу нечленораздельной речи (в виде музыкального ритма и такта), которая воспринималась как магическая сила. Именно поэтому руководящие всей первобытной жизнью «работники магии», шаманы, осознали стихийно сформировавшие к тому времени блоки нечленораздельных выкриков каких-то доминирующих племён как первичные диффузные магические имена, тем самым приписав им и первые диффузные значения тотемов. С помощью исходных диффузных имен, четырех элементов первой членораздельной по значимости, но диффузной по произношению речи, в дальнейшем и создавалась первая культовая звуковая речь с постепенным различением отдельных звуков, изобретением новых вариантов имен путём приложения исходных слов-элементов к новым и новым предметам в сложном труд-магическом действии (общественно-кинетическом, хозяйственно-культовом синкретизме музыки, пляски, звука). Когда культовая речь стала достаточно богатой, те же работники магии стали внедрять её в массы, в своих политико-производственных интересах распределяя различные произносительные шаблоны по разным социально-хозяйственным группам (в том числе с помощью письма). Так был дан посыл для формирования звуковых соответствий по нарождающимся различным диалектам, которые стали работать в дальнейших скрещениях этих диалектов как первые заданные корректирующие матрицы. Постепенно на этой основе (под влиянием сознательного задания) стихийно и полустихийно формировались различные системы (семьи) языков. Каждая языковая система (как и отдельный язык) представляет собой определенную стадию мутирования (изжитости, перерождения) древней формально-семантической основы под влиянием какой-то цепи скрещений с другими языками. Первоначально все языковое творчество касалось формирования звукового строя, выделения звуков из первичной диффузии элементов, с попутным накоплением уже выделенных по звукострою магических имён, которые, однако, в строе речи употреблялись диффузно, в любом грамматическом качестве, по потребности момента. Лишь когда в многотысячелетнем употреблении накопилась морфологическая и синтаксическая дифференциация древних имен, произошло распределение по различным грамматическим категориям в соответствии со стадией роста, мутирования-скрещения языка (имена-глаголы-местоимения; приставки-суффиксы-окончания и т.п.). С появлением различённой грамматической речи фонетическая система каждого языка и языковой системы развивается спонтанно, по принципу благозвучности, декоративности и т.п., медленно изживая древнейшие диффузные звуки. Это спонтанное развитие фонетического строя на поверхности охватывается понятиями тех или иных фонетических законов.

Среди всех систем языков есть особая группа, которая накапливала и сохраняла в себе все стадии скрещений, во многом не теряя, не изживая исходного древнего строя, оставаясь промежуточной между всеми другими языками. Это языки яфетические (стадиально-выстроенная основа их – абхазский, баскский, грузинский, армянский). Эти языки служат ключами для языковых реконструкций, основанных на палеонтологическом методе. Смысл метода – обнаружение реальной последовательности развития языка по совокупности разнослойных отложений различных эпох на разных уровнях языка – по сопоставлению матричных формально-речевых звукосоответствий со сравнительно-семантическими доминантами в пучках именных значений и с общественно-идеологическими закономерностями развития культуры. С помощью этого метода разработан последовательный свод всех основных исторических корреспонденций звуков, открыты важнейшие для истории семантические доминанты (пучковые значения, блоки мифоимен), обнаружена главная закономерность развития языкового общества (от стихийной множественной диффузии языков к сознательно конструируемому единому языку) и намечен путь генерализации современных языков (путём усредняющего смешения языков на основе специально разработанного единого принципа письменности).

Нельзя не угадать во многих ключевых позициях Марра важнейших положений П.А. Лукашевича (зависимость языка от письма, жреческое изобретение языка и письма, будущий единый язык). Но Марр ещё дает мотивацию и разрабатывает метод. Из чего ясно, что метод языкознания и предмет исторических реконструкций в Марре пришли в какое-то первое рабочее единство.

По сути, все стороны его метода основаны на ключевых матрицах, которые имеют интуитивно-типологическую природу. В результате опытного изучения языков Марр догадался, что по своей знаковой природе языки не могут иметь спонтанно-речевое, но только обусловленное обществом предметное происхождение; что речевой язык намеренно конструируется как отложение реального смысла в звуки; что сначала таких отложений должно быть очень мало и они должны иметь характер диффузных звукосмыслов, первоимён; что первоначальные диффузные имена удобно свести к четырём элементам  СОЛ, БЕР, ЙОН, РОШ; что все фонетические системы последовательно сравнивать можно только на цифровой основе (в качестве эталонного цифрового шифра берётся самая полная по разнообразию звуков фонетическая система абхазского языка); что научный аппарат описания языков должен иметь системный характер (в основу терминологической системы положены традиционные мифоимена – библейские, древнегреческие и т.п., за основу теории общественно-исторических закономерностей взята трудовая теория, а затем истмат).

Если проанализировать наития Марра, можно заметить в них теоретические идеи, вполне высказанные даже Соссюром в виде системы его собственных представлений (условность знака, внеязыковой статус речи, элементы-реконструкты, цифровая значимость звука в системе, необходимость системной лингвистики). Однако конкретное содержание этих общих положений у Марра явно другое, некомпаративистское, и задано совершенно произвольно, точнее, – чудесно предустановлено. Чудесно – значит неведомо почему, т.е. не по внутренне-логической, а по внешней причине, по практическим требованиям существования теоретического факта в обществе. Так, знаковая природа языка обусловлена (и потому же принята на практике и в теории) единой природой и жизнедеятельностью органических тел людей (тут углубление Соссюра: язык как система значимостей задан системой значимостей линейной материальной культуры). Так же предпринята звуковая речь, культово приспособленная к языку из нечленораздельных животных звуков (и по этому факту принята теоретически). Так, и четыре элемента выбраны как наиболее часто употребляемые (и встречаемые при исследованиях) древние именные сочетания, а истмат – как господствующее в обществе учение, практически доказывающее свою жизнеспособность.

Полезно будет заметить, что общепринятое компаративистское содержание тоже не выведено по логике, но только, как я уже замечал, по воле личных установок. Само собой, ленивому уму личная установка кажется более логичным состоянием ума, чем общественное предустановление. В.М. Алпатов: «В работах Марра можно отметить как бы два полюса: открытие конкретных фактов и гипотезы и прозрения в отношении самых общих проблем… История науки должна отметить его приоритет в изучении древнеармянского, древнегрузинского и лазского языков…. Грамматика лазского языка.., вероятно, это лучшая лингвистическая работа Марра… А вся гипотеза о происхождении языка… Мы имеем дело с гипотезой, которую и сейчас нельзя ни доказать, ни опровергнуть… Его учение не выдерживает критики на основе любых критериев, применяемых в науке… Временная популярность "учения" Марра была популярностью не научной теории, которой оно не было, а мифа» («Актуально ли учение Марра?»). Суждение Алпатова, одобряющее в Марре только традиционно-описательное содержание, абсолютно установочно и голословно. А учитывая, что оно принято на веру от партии и правительства, то и предустановочно. Во-первых, «вся гипотеза» Марра отнюдь не является его личным изобретением. Отмечу лишь тех, кого я касался. Хорошо просматривается не только Соссюр, но и Шухардт[3] (в «идеологическом» анализе), и Бодуэн (уточнена идея «человечения языка» по направлениям «изживания» диффузного, т.е. животного произношения), а также Крушевский («отложения» – уже не экзотическое представление, а многообразно наблюдаемая действительность языка, как и «палеонтология» – готовая разработанная методология). Во-вторых, как я уже показывал по следам классиков науки, критерии, применяемые компаративистами, хоть и являются для них рабоче необходимыми, сами не выдерживают никакой критики. В-третьих, и установка, и предустановление (социально-массовая установка) – это чисто мифические формы бытия мышления, и если уж сравнивать их между собой, то общественный миф имеет гораздо большую вещность и зримость, поэтому и принимаемую с большей страстью и скорее отвергаемую на словах. И в установочных, и в предустановленных мифах важно не то, что они выведены и оформлены как мифы, а их содержание, рациональное до сих пор.

Всё это не значит, что Марр лучше Мейе. Он просто другой компаративист, как другими были в разном объеме Шляйхер, Шухардт, Крушевский. Марр вполне сознает себя другим компаративистом, да и любой более или менее объективистский взгляд видит то же. П.С. Кузнецов – из 1932 г.: «Все эти сложные системы звуковых соответствий.., переходы одних звуков в другие, на основании анализа которых только и вскрываются первичные элементы, мало отличаются по существу от звуковых сопоставлений индоевропеистов» («Яфетическая теория»). Тем не менее смешение теоретических дел с превратностями политической практики даже умнейшим позволяет говорить о «запрете, который был наложен… на сравнительно-исторические исследования проводниками марристской диктаторской догмы» (Р.О. Якобсон. «Значение лингвистических универсалий»).

Итак, сам характер марровских предустановлений обнаруживает их как предустановления многоуровневого мифа: совокупность каких-то реальных, исторических или современных фактов просто вынуждает принять какую-то мысль как факт действительности, а потом и как элемент регламента, предпочтительного алгоритма рассуждения. Природа теоретических положений Марра по структуре точно такова же, как и природа их главного глоттогенетического содержания. При переходе от языка тела к речи смыслы пред-даны звукам как данность тут и сейчас, а звуки пред-даны смыслам как накопленный вековой опыт жизнедеятельности, в сей миг данное бытие реальной истории. Единство смысла и звука, т.е. речь, по ситуации возникает в слове-выкрике как предание, единичный смысл, опирающийся на всю звучащую природу и космос, – факт, очевидность, миф.

Ясно, что никак нельзя отождествлять по ситуативному статусу тысячелетне-устойчивую непроизвольную речь полулюдей с политически-спонтанной двуличной речью советского академика. У древних преддан и механизм, и элементы речи, у академиков – только матрицы превращенных форм механизма и элементов. В силу этого стоит отличать картину глоттогенеза от методологии предустановленных догадок, то и дело смешиваемую с компаративным анализом. Не важно «как», важно «что». Все сомнительное сосредоточено прежде всего в методологии догадок Марра. Они могут быть навеяны не только гениальными интуициями, больными прозрениями, но и элементарным бессознательным мошенничеством, вроде желательных натяжек звукопередвижек (естественных как для любого компаративиста, так и простого человека), натяжек сходства языковых элементов и натяжек тождества любых глобальных идей. Не случайно, его излюбленный метод доказательства, как у Мюнхгаузена, – это идеологическая палеонтология: аргументы о древнейших событиях черпаются из реконструкций архаических смыслов, хотя сама конкретная реконструкция никак не доказана (конструкты традиционных компаративистов тоже не доказаны; однако доказательство у них подменяется коллективным соглашением по каждому факту, эдаким усреднением установок, так скажем, подтверждается консенсусом; но это тоже миф). А изнутри мифа невозможно отличить действительность и собственный вымысел. Поэтому к любому высказыванию Марра нужно относиться очень критично. И тут уместно правило: чем конкретнее и сиюминутнее высказывание, тем оно сомнительнее; но чем оно более общее и теоретичное, тем больше в нем может быть истины. Вот почему наиболее интересна как раз его схема глоттогенеза[4], нуждающаяся, однако, в полной интерпретации. Её фундаментальные зияния (показывающие, что Потебня дополнен, но не усвоен, как, впрочем, и марксизм[5]) – причина появления линейной речи, причина внутреннего предпочтения звуковой речи для общения, причина увязки каких-то звуков и начертаний – я отмечал в другой работе: «Остаётся непонятным и даже незамеченным для понимания, почему это животным стало нужно и они смогли общаться, говорить руками, а также, почему это линейно мыслящие перволюди обратили внимание именно на звуковую речь, и почему, наконец, какие-то свои звуки они стали соотносить с какими-то начертаниями» («Отье чтение Бояново. О славянских словесных древностях, шифре истории и ключе письменности»). Эти замечания пока просто указывают зоны решения незамеченных Марром сложностей.

Однако есть и множество других слабых мест. Взять хотя бы его элементы. Признавая их за типологические, но не выверенные по звукострою обобщения, тем не менее Марр пользуется ими как реально найденными археологическим артефактами. На самом деле до такого пользования нужно было бы обосновать количество элементов и их звукострой теоретически – историографически и лингвистически. Вместо этого он всего лишь ограничивается историографической кажимостью в стиле своей палеонтологии: дескать, много древних тотемов и этносов так себя называли. Нет, доказательной тут может быть только систематическая археолого-историографическая работа, которая, к слову сказать, даже к сегодняшнему дню не проделана (чтобы не быть голословным: с разных сторон этим занимались как раз после Марра, но, конечно, не только под его влиянием – К. Леви-Стросс, О. Фрейденберг, М. Элиаде, Б. Рыбаков и многие др.).

Что касается лингвистического обоснования, то палеонтология семантики тут вовсе ни к чему. Необходима прежде всего подлинная звуковая реконструкция. Учитывая происхождение элементов из непроизвольных выкриков (по его теории), необходимо осознать в первую голову, какие именно звуки могут быть непроизвольными, спонтанными для полулюдей с соответствующим для нужной эпохи речевым аппаратом. Методологические требования к такой реконструкции достаточно очевидны. См., например, как на них выходит Л.В. Щерба в своем частном поиске рационального зерна марровских диффузных звуков (но на основе разумного понимания природы системного фонетического явления): «Совершенно естественно думать, что на заре человеческой речи несколько внеязыковых звуковых жестов человека, начинавших употребляться с речевыми намерениями, были сложными артикуляциями (комплексами артикуляций – одновременных и последовательных) и при своей малочисленности не образовывали системы по своим сходствам и различиям друг с другом, а потому, не разлагаясь на звуковые элементы, противополагались друг другу целиком и являлись, таким образом, "словозвуками"» («О "диффузных" звуках»). Стоит помнить, что эти «целиком» – тоже звуки, различаемые в системе хотя бы из четырех элементов. Чтобы показать пути и возможности, в принципе придуманной, но не доведенной до ума реконструктивной палеонтологии, покажу её на примере «архетипного» произношения марровских элементов, что он требовал установить, но сам не сделал.

Что вообще могло артикулироваться в марровских четырех элементах? Вполне очевидно по цифровому (соссюровскому) понятию звуковой системы, что звуки должны иметь разные количественные характеристики и для произношения, и для восприятия. А с этой стороны гораздо труднее артикулировать и различать звуки по ряду образования, чем по подъему (двигать воздух языком вперед-назад трудно, к тому же такие движения – часть процедуры пережевывания пищи; а поднимать вверх-вниз органично по процедуре дыхания – постоянный рефлекс переживания жизни). Так что взятые гласные в этих элементах не могут появиться сразу все по первичной нетренированности языка и не могут дифференцироваться по системе звуковосприятия, а соответствуют одному диффузно-ротовому о: (о-умлаут, среднее  между а, о, е; место образования без особой локализации, просто в полости рта). Если всё же допустить к моменту начала звукоразличения гласную оппозицию, то в ней может быть только какой-то грудной звук – диффузно-нутряной звук ы: (среднее между и, у, н и стоном; если угодно, это реальный фундамент сонантического коэффициента Соссюра, но ещё без навязанной позже обязательной ларингальности).

Подобным образом следовало бы систематизировать и согласные звуки. Сначала выбрать в элементах главный слышимый звук, служащий неотменямым фоном попутных артикуляций. Таким в каждом элементе может быть тот, который легко, по Щербе, «протянуть» (признак сложного звука; см. «Субъективный и объективный метод в фонетике»). Главные звуки соответственно со:, о:р, йо:, о:ш. Вторичные звуки опущены. Далее нужно найти, как они на самом деле могли звучать. Не вдаваясь в детали, скажу, что в такой малочленной системе сомнительны позже различаемые пары ш и с, б и с (а другие могут быть вариантами: ш и j, л и j, р и л). Первый член каждой пары сильнее, выявленнее для восприятия, т.е. основой нужного диффузного звука в каждой паре должен быть первый член, обязательно смягчённый (мягкость органична негибкому нетренированному языку, но не губам и не глотке). Ясно, что две пары звуков в такой недосистеме могут быть только вариантами других пар. Но легко можно дополнить систему по уже принятому принципу звукообразования и звукоразличения. Р и л будут точно различаться, если р будет рыком, картавым звуком. Переход вариантов щ в j можно продолжить в х (позже – γ, к, г). Если есть нутряной звук н (закрытый согласный глас), то обязательно должен быть и ротовой, т.е. открытый согласный глас – диффузный мык м. Для равновесия системы необходимо дополнить её сложными звуками – открытым («губно-гортанным») взрывным хрипом мх (мг, пх)[6] и слитно-зубным (закрытым) цоканием тс (ц, ч) (соотносимым в древнюю стадию с соответствующим цокающим кликсом). На основе видоизмененной и дополненной системы (л,, щ-j-х,, м – ц – н, р,) марровские элементы можно представить к началу звукоразличения в более строгом виде (варианты в скобках). Сал – тчый (ций, сый, циль, чинь), Бер – мхо:рь (пхарь, хорь), Йон – ло:нь, Рош – рыщь.

Теперь нужно сделать минимальную проверку реконструкции. Для самой первой стадии выделения первоимён никакого звукоразличения внутри элементов, как и замечал сам Марр, а из других соображений Щерба, быть не могло. Они могли быть только цельными видовыми выкриками – естественными озвученными выдохами того или иного получеловеческого вида. И в этом статусе они напоминают последовательно змееподобное шипение, носовой хрюк, телячий мык, кошеподобный рык. А это все действительно непроизвольные животные выкрики. Если бы Марр провёл подобную лингвистическую проверку своих элементов сал, бер, йон, рош, он бы заметил, что они никаких естественных животных звуков не напоминают и поэтому по звукострою противоречат его собственным заявлениям.

Но из этих переводов в другое звучание совсем не следует, что элементов могло быть только четыре. Наоборот, формальная сочетаемость предположенной системы звуков даже требует большее число. Точно также могут быть и другие видовые выкрики животных тотемов (например, волчье-собачье ло:у-вау, коровье му-н и т.п.)

Таким образом, для начала человеческой речи помочь может только внелингвистическая проверка: насколько эти слова в чистом виде могут быть первоименами видов, тотемов и т.д. Никаких специальных исследований в этом направлении я не делал, однако неоднократно наталкивался и в жизни, и в литературе на высокую вероятность этого (что, повторяю, совсем не доказательства). Китайский культ «ци», идийский культ «хари» Кришны не нуждаются в представлении. Также многие тысячелетия был распространен в Евразии культ Лани и Рыси (см., например, «Язычество древних славян» Б.А. Рыбакова или недавно найденный, крупнейший и древнейший из известных больших огромных рисунков-сооружений на земле геоглиф лося в Челябинской области, относящийся к 6-2 тысячелетию до н.э. – http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=1316057220, или геоглиф рыси всё той же эпохи в Приэльбрусье  – http://www.extremegroup.ru/rus/information/history/?id=551). Но и на самом элементарном уровне огромное количество имен и фамилий в Юго-восточной Азии это Чан, Цин, Чин. А кто не знает древнее «арий», армянское «ара» (hayeren; есть, кстати, распространенное имя «Мгер»), финское «-лайнен», английское «р,аща»?

Эти реконструкции и способы их проверки показывают, чем, собственно, должно заниматься сравнительно-историческое языкознание – реконструировать историческую реальность, а не конструировать фантомы современности, упражняясь в различных фэнтэзи. Однако можно ли требовать от Марра, чтобы он почти с нуля придумал сразу всю методологию и дал образчик её безукоризненного применения?

Как раз больше всего раздражает девственников ума не само количество и необоснованность элементов, а их применение Марром в качестве универсальной отмычки. Это кажется просто мошенничеством. Но проблема не в том, что у других нет таких отмычек. Как раз наоборот. Есть у всех, но у каждого свои личные – те самые установки, проявляющиеся в избирательности различных фонетических и пр. законов. На самом деле Марр вслед за Соссюром делает очень важное и нужное дело. Он пытается внедрить единые условные (типологические) эталоны измерения. Такими эталонами являются у него не только элементы-первоимена, но и цифровая фонетическая система (возможная, в принципе, на основе фонетической системы любого языка), и таблица мутации языков, и аналитический алфавит и т.д. Без внедрения таких логических эталонов, без всё отмыкающей сети понятий наука просто не сможет развиваться.

Однако это не значит, что нужно просто перенять разработки Марра. Например, свой аналитический алфавит Марр хотел приспособить прежде всего для повседневного письма. Однако для этого он вовсе не пригоден: слишком мало базовых и слишком много диакритических знаков, на письме трудно отличимых и путающихся по вертикалям и по горизонталям письма. Зато совершенно необходимо принцип его аналитического алфавита распространить в теории: выбрать базовые звуки всех языков мира, а их модификации изображать с помощью каких-то дополнительных, но, конечно, более удобных для восприятия значков, чем ряды точек, кружков и т.д. Кстати, единая мировая транскрипция (международный фонетический алфавит) неподходяща для сравнительных целей по своему мнимо-объективному принципу, пытающемуся сразу из всех языков мира сделать одну фонетическую систему («Википедия»: «По состоянию на 2008 год в МФА определено 107 отдельных букв, 52 диакритических знака и 4 знака просодии… Главный принцип МФА — предоставить отдельный символ для каждого различимого звука»). В реальной речи носители языка не сравнивают звуки одного языка со звуками другого. А просто – вкривь и вкось! – произносят так, чтобы различать звуки в своей системе. (Л.В. Щерба: «Было бы грубым заблуждением думать, что наша речь всегда одинакова: произношение... допускает громадные колебания… Нужно чтобы в фонетические транскрипции вносилось лишь то, что различает "instinct linguistique" данной языковой группы». «Субъективный и объективный метод в фонетике». Л. Блумфилд: «Научно состоятельна… фонематическая запись, игнорирующая все особенности, не являющиеся в данном языке дистинктивными». «Язык»). Если же мы хотим показать звуки каждой обособленной системы сравнительно с другими, нужно указывать основной человеченный звук с прицепом к нему местного акцента произношения, акцентного направления артикуляции. Замечу между делом, что такой прицеп к нулевому звуку лучше всего обозначать просто цифрой.

Увы, позитивистскому ленивому уму гораздо проще не понимать сущности, гораздо удобнее опровергать политически устаревшие лозунги, гораздо выгоднее в карьерных целях следовать общепринятой экономии мышления. Марровский стиль не только не изжит до сих пор, но является господствующим. Марр ещё только изобретал этот стиль, отчего и впадал в наивности и крайности (что, впрочем, широко стало ясно только после сталинского одёргивания; но у всех классиков этого стиля, от Проппа до Аверинцева, а ныне и до В.А. Чудинова, полно наивностей и пограничных состояний этого стиля[7]). Хотя цитирование букв классиков марксизма уже не является обязательным, все по-прежнему цитируют-ретранслируют дух Маркса; разумеется, не в его сути, а лишь его аллюзивное привидение, даже в сталинском изводе. Ю.М. Шилков: «До сих пор отечественные лингвисты и литературоведы избегают научного обсуждения "марровской темы", считая ее закрытой после сталинской работы по вопросам языкознания. Хотя по существу… Н.Я. Марра… никак нельзя отнести к тем, кого сочли гонителями и хулителями наших отечественных языковедов» («Mетафора и мифологический образ»). И сейчас находки Марра не отделены от их аллюзивных обличий. Более того, ещё даже не понято, что аллюзивное восприятие чего-то, какого-то предмета, – это же восприятие воспринимающего человека, а не устройство самого предмета. Одно нужно отделять от другого. 

Сомневаюсь, однако, что и сам Марр это делал. Уж больно импульсивно он манипулировал своими словами и введенными им эталонными понятиями – без всякого углубления в заявленное содержание понятий. Если четыре элемента – это первоимена, на основе которых создавались только первые пучки слов и значений, то, очевидно, следующий этап языкотворчества должен основываться уже не на первоэлементах, а на вторичных образованиях, в системе которых и первоимена уже должны быть видоизменены и переосмыслены. А Марр ведет свою палеонтологию так, будто первый этап языкотворчества никогда не кончался и продолжается до сих пор. Всегда и во всем он видит только древнейшую, по его понятию, ситуацию образования языков, а все возможные верхние слои наращивает произвольно, по своему личному чувству, но по аналогии с первотворчеством. Так, если переход от языка жестов к звуковой речи – действительно революция, высвобождающая руки для труда (что проявляется в системе языка в прежнем функциональном привязывании значений к звучаниям и так – в отражении в словах материальных отношений общающихся), то аналогичной может быть только революция, дающая словесное или мысленное управление орудиями труда (отсюда и максимум будущего единого телепатического языка). А её не случилось и до сих пор, и никогда она не случится в виде скачка, хотя сгущение мысли происходит неотвратимо-последовательно. Однако Марр, вдохновлённый Марксом (на веру принятой закономерностью экономических стадий), нашел несколько таких революций – для каждого уровня языка. Ясно, что так вульгарно применять аналогию – это просто логическая ошибка[8].

Вот откуда идёт всё подавляющее разрастание его яфетического мифа. Поскольку он при конкретном анализе обнаруживает с помощью ключа какого-то яфетического языка, что древняя матрица каждого языка до сих пор работает, он и вынужден каждый так дешифрованный язык включать в свою систему. Однако чрезмерный яфетический азарт в ленивом разумении заслоняет существо дела. Л.Н. Рыжков: «Экстремист Н.Я. Марр, согласно которому все языки эволюционируют к яфетической форме и к ее вершине – грузинскому языку» («О древностях русского языка»). Не всё так тупо, если не цепляться к словам. Из смысла марровских рассуждений видно, что яфетические языки – это те живые языки, которые максимально сохраняют в себе всеисторическую смешанность. Т.е. объединяют в себе черты всех исторических стадий, а значит и черты, общие всем языкам – общие прежде всего в диахроническом смысле, а значит удобные для палеонтологических реконструкций. Яфетические языки – инструмент палеонтологического исследования, и лишь поэтому – косвенно – инструмент создания будущего единого языка.

На самом же деле строгая палеонтология не может быть основана на каком-то одном историческом языке (так было в разные эпохи: санскрит, латынь, древнегреческий, немецкий). Как справедливо замечал Мейе, «сравнительное изучение тем надёжнее, чем больше аномальных форм в изучаемых языках». Чтобы использовать какой-то конкретный язык в качестве исходного ключа, необходимо сделать прежде всего обоснование уместности использования этого ключа в конкретной исторической языковой ситуации. Речь лишь в малой степени идёт об историографическом обосновании, поскольку источники сохраняют не языковые, а политические ситуации. Определяющим является (как это с самого начала требовал Гумбольдт, делал Потебня, иллюстрировал Соссюр) органический анализ самого языка-ключа. Марр полагал, что смешанность и есть главный признак ключевого языка. Однако это лишь внешний механический признак, никак не дифференцирующий (сам же говорит: все языки смешанные). Куда важнее органическая выстроенность системы языка по всем уровням, как я это намекнул на примере модели древнего фонетического строя, позволяющей реконструировать архаическое звучание первоимен. Как раз на уровне имен ключевой язык должен иметь исчерпывающий самозамкнутый, логически взаимоувязанный корнеслов, применимый и к другим языкам. Но чтобы найти такой язык, прежде следует обнаружить вообще чисто умственную, неязыковую, логическую и историческую иерархию мифоимен, от первоимен до современных.

Именно этим нормальная наука и стала заниматься после Марра. Но этой нормальной наукой стала отнюдь не компаративистика. Во всяком случае – не традиционная. Ситуация существенно усложнилась еще при Мейе и Марре с появлением двух компаративистик – конструктивной и реконструктивной.

Если у Соссюра реконструктивная компаративистика только наметилась как отдельный пример (ложный по выведению из соответствий, но не по цифровой органичности модели) и научное требование, то Марр по-настоящему её изобрел и дал наития всех основных ее идей, понятий и целей. Появление реконструктивной компаративистики сопровождалось отчетливым проявлением конструктивной компаративистики. По сути, на Марре и Мейе два подхода дифференцировались и разошлись в параллельные потоки. Один поток занят реконструкцией праязычных состояний-ситуаций всех прежних эпох с целью конструирования будущего единого языка на основе обнаружения стадиально-необходимых законов строения и генерализации языков. Другой поток из закономерных соответствий строения языков конструирует их единый праязык с целью реконструкции всех прежних исторических состояний жизни людей и языков.

Не сложно заметить, что два этих потока – только два разных способа увязки одних и тех же явлений. Если их объединить, можно понять поразительную вещь. То, что традиционный подход думает реконструировать, но что на самом деле только конструирует – праязык, – есть текущая форма генерализации известных языков, вариант будущего единого языка, который конструируется в целях реконструкции истории – как инструмент будущих реконструкций. Именно эта последняя часть в нетрадиционном подходе является началом работ, в которых, как мы видели по Марру, используются в качестве предустановленных ключей типологические пра-конструкты. Два подхода просто необходимы друг для друга. У Марра верны причины и цели в науке, у Мейе – достоверны анализируемые материи и формы. Отсюда ясно, что традиционная компаративистика является всего лишь составной инструментальной частью нетрадиционной. Однако по наглядности предметов их отношения кажутся прямо противоположными. И это вполне естественно, т.к. причины и цели языка не существует для простого единичного носителя языка, а его текущие материи и формы даны в достоверном опыте. И стоит ли удивляться, что яйца учат курицу, и курицу эти поползновения только смешат.

Лишь тогда будет шанс двум направлениям компаративистики понять друг друга (восстановить полноту методологических требований Гумбольдта), когда одно направление на основе практической проверяющей реконструкции истории теоретически покажет весь путь превращения языка от причинного до целевого состояния (от первобытного до завершенного, по Гумбольдту), а другое в поисках праязыка опытным путём сконструирует модель генерализированного/ключевого языка и опознает его современное бытие.

В тот постсоссюровский момент до такого воссоединения науки было очень далеко, поскольку Марр и Мейе дали первых два раздробленных варианта, еще инерционно целостных. На деле раздробление только усугублялось. Все науки впали в крайнее позитивистское состояние, желая преодолеть навязанные прежним историческим опытом установки и предустановления – т.е. отменить обыденный позитивизм, войти в «интенциональное переживание» (Э. Гуссерль), в «бодрствующее сознание» (О. Шпенглер) и понять сущность, в том числе, в «философском курсе лингвистики» (Соссюр). Вот почему для опыта всё действительно уже распалось на элементы и элементарные частицы, как в физике того времени (кванты М. Планка). И языкознание тоже рассыпалось на отдельные предметы: проверку, реконструкцию, историю, первобытный язык, целевой искусственный (вроде эсперанто), функциональные модели языка, генерализации языков (праязыки разных семей), шифры и дешифраторы. А эти предметы в свою очередь раздробились на ещё более мелкие. При этой дробности предмета и оригинальное авторство теоретизирования почти устранилось. Все работы велись как бы коллективным учёным, в сотрудничестве не только живых с живыми, но и живых с предшественниками. Во всех подразделениях науки внешне дела развивались только экстенсивно, в повторном приложении ранее отработанных принципов и детализации, но в действительности – в поисках сущности каждой выбранной детали и подхода или же во внешней сборке-систематизации. Этого разбросанного моря исследований я, разумеется, не изучил. В качестве общего приступа просто напомню некоторые важные, наиболее синтетические события, привязывая их ко всё тем же пунктам гумбольдтовского плана исследований (поскольку другого, более ясного и более широкого пока не обнаружено). Заведомо понятно, что собственно компаративистские исследования на этом фоне были простым повторным приложением принципов и приумножением частностей, конечно, необходимых для будущего.

 

---

Книга по этой теме, добавленная для продажи:  "Модель историко-языковых реконструкций. Инакомысленные материалы к теории ср.-истор. языкознания. Кн. 1. Выборочная история лингвистики. 2012, 496 с."