Ситуация экономики-91

(Марксианский очерк о положении дел в теории и на практике в январе 1992 г.)

10 июля 2019 г. 20:03

Статья писалась в самом начале 1992 г., когда советская научная парадигма кончилась тем именно образом, что власть юридически отказалась следовать прежним научным положениям, а де-факто – отказалась от науки. Я, разумеется, в том момент ещё не понимал, что отказ от науки уже случился и поэтому ошибочно апеллировал к прежнему, общепринятому научному аппарату, сверх того, не ожидая от властей такого, случившегося потом разрыва даже со здравым смыслом и такой жёсткой намеренной ломки всего народного хозяйства. С этими двумя моментами связаны все недостатки этой статьи. Она описывает факты не модным сейчас языком и описывает в слишком спокойном, философическом освещении. Привязки к нынешнему положению дел сейчас я даю курсивом.

 

1.

Не пора ли опомниться: а есть ли кризис? Может, кризиса-то и нет, а есть нормальное развитие страны, не соответствующей общепринятым представлениям? Прежде чем ответить на вопрос, как выйти из кризиса, нужно установить, что это за «кризис» нас одолел.

Жрецы науки, прошедшие кvpc молодого коммуниста еще во время оно, давно и уверенно объяснили, что у нас – кризис командно-административной системы. Её ужасы, ужасы реального социализма, – это-де наваждение, ложь, заблуждение, насильно установленное на 1/6 части суши. Однако: ложь – это то, что не соответствует действительности, когда на неё смотришь с определенной точки зрения. А ведь «ужасы социализма» – это и есть действительность; они не могут соответствовать или не соответствовать, они – были. Поэтому тот, кто считает их ошибкой, утверждает, что факты истории не соответствуют его представлению об истории. Она в этом случае становится менее реальной, чем представление[1].

Это общее возражение относится и к идеям преодоления кризиса. Считается, что надо вернуться к рынку – отбросить историю-ложь и начать сначала. Для этого-де нужно перейти к свободному ценообразованию и к частной собственности на средства производства (на землю, здания, станки, орудия и материалы труда). При этом для знатоков совершенно очевидно, что свободное ценообразование реально создается лишь введением частной собственности, т.е. лишь при наличии на рынке свободных собственников, устанавливающих свою цену на свой товар. Поэтому идея всех программ перехода к рынку, говоря одним предложением, состоит в том, чтобы вернуться к частной собственности. Специфика программы правительства Ельцина-Гайдара, однако, такова, что по ней мы переходим к собственности через освобождение цен. Это, с точки зрения знатоков, равносильно надеванию штанов через голову, что возможно, конечно, только ценой разрыва штанов. Если штаны считать собственностью, а их естественное местоположение – рынком, то очевидно, что рынок у нас установится с разрушением частной собственности. Но в таком разе, по той же логике, и сам рынок будет разрушенным: в нем не будет товаров, денег, собственности. Однако: если правительство разрушает какой-то рынок и какую-то собственность, значит они – какие-то – есть?!

Как ни случайна эта аналогия, но и она полностью намечает истину (как и должно аналогии).

Со 2 января 1992 г. разрушение рынка, предпринятое В.И. Лениным и его соратниками, вступило в завершающую стадию. Во-первых, исчезает рубль как реальные деньги в СНГ и у каждого из нас. Во-вторых, исчезают товары в связи с неизбежным спадом производства, подстегнутым запланированным ростом цен. В-третьих, те остатки свободы народа, которые Л. Тимофеев обобщённо назвал черным рынком (Технология черного рынка, или Крестьянское искусство голодать // "Октябрь", 1990, № 7), по сути, превращены в государственное достояние, став видимым смыслом планирующей деятельности чиновников: государство легализовало черный рынок, но пока – только для себя.

Впрочем, оно этого сейчас и не скрывает. Е. Гайдар прямо говорит: наша задача - стабилизировать финансы, т.е. изъять у населения любым способом (с помощью финансовой спекуляции, заметим в скобках) избыточную массу денег, а потом, может быть, проводить приватизацию.

Но ведь если у населения не будет денег, то и в приватизации оно примет минимальное участие: само не приобретет никакой частной собственности. Следовательно, все достанется мафии: самому государству и его блатнякам – чиновникам, иностранному капиталу и отечественным мафиози, купившим чиновников.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Такое ли ждет нас будущее, сказать точно можно, конечно, не на основе аналогии, а на основе ясного понятия обо всех злободневных материях экономической науки: о рынке, частной собственности, о вечном возвращении к ним, – начатому с легкой руки Ильича мифу о вечном возвращении прошлого.

Да-да, мифологию, которой была и остаётся советская политэкономия, право и пр., нужно проверить наукой. Нужно найти действительное содержание всех употребляемых понятий.

 

2.

Проблема рынка в советской мифологии упирается в решение проблемы субъекта ценообразования. На протяжении многих лет им было государство в липе Госкомцена, и рынка у нас не было. Стоит теперь сделать субъектом ценообразования частного собственника, как рынок мгновенно завоюет полки магазинов.

По Марксу, рынок – это, в конце концов, если свести до сути, обмен двумя категории ценностей: товарами-вещами и товарами-рабочими силами. Даже с этой точки зрения рынок неуничтожаем, из чего следует, что говорить просто о введении рынка, не уточняя какого именно, некорректно, неточно. Впрочем, такое словоупотребление можно понять, если под рынком понимать не вообще рынок, а только одну его историческую разновидность. Например, капиталистическую, описанную Марксом, – рынок капиталов. В этом случае рынком будет денежное общение капиталистов (личных собственников товара) и рабочих (личных собственников рабочей силы) по поводу производства и присвоения самовозрастающих денег прибавочной стоимости, которая в круговороте и является капиталом)[2]. Совершенно очевидно, что именно такое содержание вкладывает советская мифология в понятие рынка. Тут вся его атрибутика: собственники, деньги и какие-то операции с ними. Отсюда же вытекает идея: если коммунисты упразднили частную собственность, и дела пошли вкривь и вкось, то нужно вернуться к ей, родимой, и все будет прекрасно.

Заметим ошибочность этой идеи: она путает личную собственность и частную. При капитализме была частная собственность на капитал (на производство и присвоение прибавочной стоимости) и личная собственность на товар (землю, станки, здания, с одной стороны, и рабочую силу – с другой). Упразднить и ту, и другую собственность в принципе нельзя, покуда человек устроен как личность и как общность; зато можно наполнить собственность другим содержанием. Но давайте по порядку.

Вышеназванная атрибутика – отнюдь не главные характеристики рынка. Родом в дефиниции является "общение” или "обмен”. Разве большевики в 17-м г. упразднили общение людей или обмен? Ни в коем случае. Поэтому рынок есть обмен продуктами, благами, товарами, идеями, совестью, новостями и т.д. и т.п. В зависимости от того, что прежде всего производится и приобретается на рынке, он может быть продуктовым, товарным, земельным, рынком рабочей силы, рынком капиталов (экономические рынки), сексуальным, семейным, рынком моды (рынки обыденного общения), идеологическим, идейным (политические рынки) и т.д.

Начнем с наиболее общего объяснения. Любая экономика, рынок есть совокупность четырех сфер, процессов: производства, обращения, воспроизводства, общения. Во время оно предметом этих процессов была, например, человеческая личность, затем – благо, потом товар; во времена Маркса капитал, отношение по производству и обращению прибавочной стоимости, что в главном сочинении марксизма нашло отражение в названиях 4-х томов. В XX веке предметом этих четырех процессов стало воспроизводство и общение производства (техники) и рынка. Если структуру, форму экономики, связи четырех сфер считать неизменной, то все историческое развитие её в состоит в смене содержания. Раньше на рынке производилась воспроизводящаяся стоимость, сейчас в кабинетном общении воспроизводится право трудиться и обменивать идеи и товары. Современная экономика есть государственное (административное) производство – "экономика" приводится в действие государством, т.е. зачинается, организуется, управляется и контролируется администрацией государства.

Свободная торговля, которая идёт у нас, – это совсем не то доброе старое занятие обмена товара на деньги или даже – товара на товар (заметьте: теми, кто имеет товар и деньги). Это было естественно во времена Маркса, а теперь давно кануло в Лету во всем мире. Коммунистический рынок – это идейно-номенклатурный рынок. Если в начале прошлого века каждый человек, имеющий деньги, независимо от цвета кожи, болезней, национальности, убеждений и привычек мог свободно купить (приобрести в личную собственность) такой товар, на который у него хватало денег, то нынче каждый советский человек покупает ровно такое количество коммунизма, сколько позволяет ему его положение в административной иерархии. Всякий же коммунизм состоит в изобилии продуктов для желудка и продуктов для рассудка. Все ступени административной иерархии живут в том или ином изобилии: верхние даже страдают от пресыщения желудков коммунизмом, нижние – от пресыщения рассудка коммунистической идеей.

Разменной монетой, современными деньгами, стало положение, так называемый блат (сейчас это эвфемически называют административным ресурсом); товаром – идейные продукты и продуктовые идеи (в чистом виде и то, и другое это карточки; а в современной форме это брендовые имитации идей и товаров, которые не имеют подлинной потребительной стоимости – реконструкты, подделки, расчётливые суррогаты, планируемый полубрак); рыночное же производство – процесс приведения в действие блата[3] для обмена некоторого количества идейного продукта на продуктовую идею – жратву, блага. Чем выше положение, занятое по блату выслуживания, тем меньше идейного продукта (мифологической фразеологии) требуется для обильной кормежки. Чем ниже положение, тем больше личность должна торговать мелким идейным продуктом (изворачиваться, лгать, лицемерить, воровать), чтобы, ничего не делая, иметь все, что только возможно[4].

У нас нет рынка капиталов. Точнее, он стал периферией идейно-номенклатурного рынка, окраиной административной системы. Она-то и есть подлинный современный рынок, тогда как рынок капиталов – это фантом, воспоминание о том, что было. Однако советская мифология именно его признает за реальность, а современность за призрак; очевидно, что у этой мифологии прямо противоположное представление о том, что является реальностью, а что домыслом. Она путает реальность и воображение, в том числе – историю и логику.

По этой же причине она путает частную и личную собственность.

Она не знает иной собственности, кроме собственности личности на средства производства, на товары. Но в этой обтекаемой фразе содержится много разного. Частная собственность вообще заключается в частном – частичном, особенном – владении какою-то общественной силой. Частную собственность не положишь в карман, не отгородишь забором. Она есть действие, как минимум, между двумя группами частных собственников, владеющими двумя разными частями одной частной собственности. А вот личная собственность может быть съедена, сожжена, усвоена, ибо она имеет дело с предметом, а не действием. Каждый из нас частный собственник своего интеллекта, но личный собственник мозга. Как можно лишить нас интеллекта – общественной силы, по-особому внедренной в наши мозги? Только лишив нас мозгов – выбив их пулей.

Что в любой момент является частной, а что личной собственностью, зависит отнюдь не от Маркса и Сталина, а от того, какое отношение в обществе является экономикой (производством, рынком – это с разных точек зрения одно и то же). Если в марксовском капитализме это капитал – отношение по производству и присвоению прибавочной стоимости, то наше, советское производственное отношение, до сих пор не вытравленное, – это разные формы Госплана: отношения по духовному производству многих идей жизни и выбору одного её варианта. Если раньше противоположная частная собственность на капитал рабочего и капиталиста обеспечивала первому личное владение зарплатой (или пособием), а втором – средней прибылью, то теперь противоположное частное владение Госпланом обеспечивает народу личное владение вариантами (мечтами о будущем), а чиновничеству - выбором, правом решать, как жить каждому из нас. Все государство как один субъект – частный собственник мифологического выбора, но его части, Идеи и Места административной системы, – особые "личники": правитель и его окружение владеют выбором реальным (и могут жить идеально), а все, кто ниже, по угасающей, могут выбирать лишь идеально (в мечтах, понарошку), а жить – в суровейшей реальности.

На идейно-номенклатурном рынке не имеет никакого значения факт частного владения чем-либо, кроме Идеи определенного ранга и Места определенного уровня. Потому-то складывается строгая небесная, церковная и земная иерархии: I. Государство – монопольный собственник территории, хозяйства, производства, в том числе – и каждой личности, и каждого объединения. Мы не нанимаемся к нему на работу, а оно, подобно Богу, принуждает нас жить и работать. 2. Административная иерархия – частный собственник личностей; это структурирующие общество нормы, обычаи и правила, единая Церковь[5], не важно, большевистская ли, демократическая, которая приглашает нас по блату занять то или иное место, чтобы продуцировать определенные идеи (вверху – политико-идеологические, внизу – промышленно-продовольственные). 3. Бюрократия, или народонаселение, личные собственники какого-то сочетания национальности, физиологии, психологии и т.п., т.е. люди, имеющие определенные связи с землей, народом, обществом, моралью и пр. Одна сторона бюрократии – господствующая, государственная бюрократия, номенклатура, другая – зависимая бюрократия, гражданское общество. Несмотря на невидимую пропасть между ними, обе стороны обладают, в принципе, одним, бюрократическим, отношением к делу и жизни; потому-то они легко переходят друг в друга.

Полезно заметить, что подобная структура общества-государства имеется сейчас не только у нас, но и во всем мире. Это во времена Маркса было чистое свободное предпринимательство и почти никакой экономической монополии государства, которое само было одним из субъектов предпринимательства. С конца прошлого века государство все больше и больше связывает некую зону предпринимательства, делая одну её сторону законной, другую – незаконной. Этот юридический акт, возводя границы экономического пространства, и является границами государственной монополии. Обе стороны, узаконенная и антизаконная, есть и у них, и у нас. Однако на Западе запрещены незаконные спекуляции и бизнес, те, которые не помещаются внутри государственных юридических границ, у нас, на Востоке, запрещены спекуляции, бизнес всех, кто не является государством; в то же время все разрешенные для государства спекуляции, т.е. законные для него, являются юридически незаконными с точки зрения западных норм[6]. Другими словами, на Западе – разрешенное предпринимательство гражданского общества, правовое государство; у нас – вседозволенное предпринимательство государства, мафиозное, тоталитарное государство[7], запрещающее любую деятельность гражданского общества, т.е. каждого из нас по отдельности и группами[8]. У них весь бизнес ведет гражданское общество, и это, в просторечии; рынок ("белый” – законный, "черный" – незаконный). У нас весь бизнес ведет государство, произвольно меняя его законы, а все гражданское общество всегда живет по законам черного рынка. Но гражданское общество всегда было "больше", чем государство, следовательно, у нас все основано на черном рынке[9].

В настоящий момент ситуация стала вдвое сложнее, т.к. случилось взаимопроникновение (та самая «конвергенция») двух систем. Произошла унификация, так называемая глобализация, экономического хозяйства во всём мире. Везде действуют варианты мафиозного государства (такого, где небольшая часть общества захватила монопольную, «административно-иерархную», «священную», «абсолютную» и т.п., власть над институтами государства). У нас правит питерская «семья» финансово-административных олигархов-силовиков, в Китае – партийно-семейная община идеологов-хозяйственников, в ЕС – финансово-либерастический договор национальных семейных элит, в США – административно-семейственный сговор (консенсус) лоббирующих финансово-промышленных групп. Параллельно с этим идеологическая глобализация привела к размежеванию и конфронтации, вплоть до информационной войны, правящих в мире административных режимов из-за попыток выделения и подчинения себе своих зон влияния. Каждый глобальный госадмин протежирует бизнес только для своих господарей, всех не-своих объявляя изгоями, бандитами, неправовыми агентами. По факту, это постепенно ведёт к распределению всех зон мира между наиболее сильными военизированными госадминами.

Таким образом, вернуться к марксовскому капитализму невозможно хотя бы потому, что его давно нет в природе. Перейти к современной (для 1990-го г.) западной модели правового государства? Для этого нужно разрушить мафиозное государство и позволить гражданскому обществу строить новое – с основания. Именно это, видимо, у нас и происходит: уже разрушено единое советское, «тоталитарное» государство, но на его место тут же стали мафиозные национальные государства (в  том числе и пара-государства на продвинутом Западе, включая США и ЕС). Что на очереди? Гадать бессмысленно. Разумнее увидеть логику исторического развития сложной системы собственности и собственников. А то, что в статике собственность, в динамике является рынком. Вот почему вообще можно сказать, что для изменения (а не для введения) рынка (системы) требуется изменить отношение собственности – связь элементов в системе. Тут, кажется, лучшие из мифологов почти правы. Однако же они хотят создать рынок, вводя частную собственность (под которой они понимают личную собственность) на средства производства вообще, а не на какие-то определённые, конкретно-исторические. Введение такой "частной" собственности никак не изменит системы, её структуры, а даже усугубит её беды, что и показывает плачевный опыт советских кооперативов, колхозов, фермеров, лично мыкающихся со своими проблемами. Мифологи, как обычно, тычут пальцем в небо, действуя методом проб и ошибок, – ошибок теоретических, которые, однако, позволяют реализоваться иной, истинной истории, не соответствующей их представлениям.

На самом деле, чтобы изменить собственность, нужно точно знать, какая собственность существует сейчас и какая может по закону истории прийти ей на смену.

Рынок капиталов, описанный Марксом, с частной собственностью на капитал и монополией на среднюю прибыль, которые обеспечивались личной собственностью на средства производства, был сменен рынком монополий: частной собственностью на производство цен и монополией на производство денег, т.е. монопольным производством и банковской монополией. Это период производственно-финансового монополизма, когда частная собственность на производственное отношение доходит до предела своего развития, превращаясь в монополию. Ему на смену приходит империализм (не позже 1890-1928 гг.): частная собственность на техническое производство и монополия государства на рыночное обращение. Бывшее производственное отношение (ранее свободная, т.е. стихийная часть целого общественного производства) вместе с денежным отношением сливается в единой монополии рынка, а в зону частного владения входит ранее узко специализированный предмет – производительное отношение (организационно-технические связи как на одном производстве, так и между ними). Таким образом, рынок, расширяясь, захватывает сферу общения юридических лиц (политику) и сферу общения простых «лиц», вещественных и физических, т.е. персонал и технику.

Монополия на экономический рынок и частная собственность на техническое производство в 30-е годы сменяется монополией государственного рынка (т.е. монополией любого обращения), Госпланом, и частной собственностью на управление техническим производством. Вся страна стала одним заводом, а Сталин - его частным владельцем, Хозяином, единолично решающим, что и как делать, куда и что направлять. Плановое хозяйство одного государственного предприятия (конкурирующего с внешними капиталистическими хозяйствами) было советской формой административного капитализма.

Вслед за этим пришла монополия на административный рынок (на чиновничье общение по поводу результатов производства) и частная собственность на процесс производства. Каждый брал в производстве, изымал из процесса всё ничьё-свое (плановые или списываемые убытки, потери), а государство официально отбирало у производства, как барщину или оброк, все, что хотя бы номинально признавалось за результат. К концу периода этого государственного феодализма (I96I-I982 гг.) появилась бездна реальных вассалов-собственников (несунов, взяточников, теневиков, секретарей и пр.) и один дутый монополист-сюзерен – государство, олицетворенное Брежневым.

Эту форму, наконец, сменила новейшая, назовем её пока политико-техническим рынком: монополия на политический рынок и частная собственность на средства технического производства. Это значит, что государство владеет монополией на проведение экономической, национальной, финансовой и пр. политики, а люди получают в частную собственность ту или иную частичку техники – именно в частную, а не личную: не весь завод, а один станок; не всё поле, а маленький клочок. Такая собственность в принципе не может функционировать обособленно от остальных своих частей, именно поэтому она по своей функции в системе является не личной, как во время Маркса, а частной, лучше – частичной. Это собственность не на производительные части всего общественного производства (т.е. без права вести хозяйственную политику совместно с партнерами и государством и получать от этого часть, долю общественного дохода), а на вторичные, видимые части, элементы, орудия производства. Такую собственность нельзя употребить для производства, её можно только потребить как личную вещь.  Вот почему такая частная частичная собственность мгновенно оказывается и воспринимается личной. Каждый желает забрать свой куш, отгородиться от своих бывших сородичей и сосать лапу единолично, самостийно: самогосударственно, самонационально, самоэкономически, самофинансово.

Но вырвать системное средство производства из частной собственности, сделав его личным, моим или твоим, – это значит превратить его в лучшем случае в сокровище, это значит разрушить систему производства и его средства именно как средства для работы производства. Следовательно, до тех пор, пока сознания советских людей будут мифологичны, до тех пор советские люди будут стремиться к саморазрушению и к самоизоляции – к абсолютной монополизации своей личности: государственной, национальной, экономической[10]. Естественно, у них ничего этого не выйдет, пусть себе воображают что хотят. Но все наши совместные беды будут длиться и увеличиваться от этой несогласованности мифологических убеждений, от слома слова, и реальных действий, от развала дела.

Как долго это будет продолжаться? Для ответа на этот вопрос нужно рассмотреть подробно период политико-технического рынка.

 

3.

Период политико-технического рынка заканчивает собой целую эпоху – эпоху производительных монопольных рынков, т.е. монополизированных рынков, реально производящих некие продукты: идейные продукты и продуктовые идеи. Заканчивая эту эпоху, последний период является вместе с тем устранением принципа монополизации рынка и устранением частной собственности на средства производства. Это значит, что одновременно устанавливается какая-то новая монополия и новая частная собственность – они опять наполняются принципиально новым содержанием.

Начало периоду политико-технического рынка было положено немощной рукой Брежнева, alter еgо которого порадовало советских граждан Продовольственной программой. Так была начата стадия, в дальнейшем получившая название ускорения: произошла предельная монополизация экономической политики и пошла речь об освобождении экономического производства, чтобы увеличить производство продуктов питания прежде всего, т.е. ускорить экономику. На деле произошло фактическое торможение; зато колоссально ускорился процесс политического производства. Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев – лица и коммунистические принципы ускорения так и мелькали. Наконец в 1986 г. пришла и сама идея ускорения в eё общем виде.

С её объявлением стадия ускорения победоносно... завершилась, хотя инициаторам идеи ускорения казалось, что ускорение только начинается. Коммунистические лидеры всегда видели положение дел с точностью до наоборот[11]: ускоряя экономику, на деле ускоряли политику; начинали период тогда, когда он уже кончался. Это ложное зрение медленно изживалось во время перестройки, начавшейся в конце "начала ускорения".

Номинально это была перестройка экономики, но реально она оказалась перестройкой государственной политики: коммунистическая политика была перестроена на "демократическую", допускающую некоторые вольности политического рынка: гласность, квази-многопартийность (партии – лишь модификации основной «партии»; нагляднее всего это проявилось во время выборов президента России в 1991 году: пять кандидатов представляли полный диапазон необольшевистских возможностей, как пять пальцев одной руки – с большим пальцем поперек!). Наряду с этим планирование перестройки перешло в частную собственность различных юридических лиц (серия программ перехода неизвестно куда), в том числе – в собственность правительства, в конце концов сбившегося на планирование безудержной денежной эмиссии. В.Чибиркин:  «В 1988 году их напечатали 11,5 млрд. рублей, в 1989 - еще 18,0 млрд., з 1990-м еще 25,9 млрд., в 1991 году ... 90,5 млрд, рублей» (Без денег жить нельзя на свете, нет // "Комсомольская правда", 1992, 28 января). Приватизация правительством печатного станка и демонополизация государственной политики закончилась в декабре 1991 года логичнейшим результатом: устранением частного собственника и отошедшего в прошлое монополиста – отставкой коммунистических правительства и государства. Несмотря на всю ложность и двусмысленность перестройки, она уже смогла себя осознать раньше, чем скончалась. Коммунисты и теперь не поспели за настоящим, но опоздали всего чуть-чуть – вполовину.

С устранением СССР исчез единый государственный рынок, основанный на централизованном планировании и ценообразовании, – произошло так называемое разгосударствление рынка. Тоталитарное государство потеряло одну сторону своей тотальности.

Но пока что сохранена другая её сторона. Сейчас происходит разгосударствление производства. Начало его показывает, если я правильно понял действия власти, что коммунистическое запаздывающее мышление частично отошло в прошлое: нынешнее правительство, кажется, уже сознает настоящее. Взяв в монополию административную политику через создание специального института местных администраций, государство (точнее бы, государства) отпустило ценообразование в частную собственность различных административных производителей цены: предприятий, объединений, региональных администраций, в том числе, как будто, – допустило порядок налогообложения в собственность республиканских администраций. Эта монополия, со 2 января выразившаяся в сокращении денежной эмиссии, и эта "свобода" ценообразования (учитывая налоги – запланированное повышение цен, совершенное финансовым приказом) называются вместе финансовой стабилизацией.

Государство, вновь радикально изменив законы своего предпринимательства, предприняло косвенное, руками производителей, изъятие тех денег, которые оно само же (пусть и через других исполнителей) выдало населению. Для этой цели служит в том числе и налогообложение. Совокупный налог с граждан и предприятий со 2 января установлен в 58% (для промышленности, а для сельского хозяйства, несколько меньше; впрочем, я не учитываю специфики местных налогов, хотя нужно бы (это тоже способ государственного налогообложения; но у меня нет данных). На первый взгляд, много, но еще в 90-м году он был 70% (по данным С. Алексашенко – "Аргументы и факты", 1991, №11). Теперь, кажется, несколько демократичней. Впрочем, тут важна тенденция. Если до 91 года объем отчислений в центр только повышался, то теперь он начинает падать (возможно, вместе с местными налогами все-таки повышение продолжается, но речь о централизованных отчислениях!)[12]. Разумеется, опускаться этой планке нужно еще очень много, но самое главное, что поворот к здравому смыслу уже сделан.

Вместе с тем очень любопытна структура отчислений как пример изменений в натуральной органике хозяйства. Нынешние налоги номинально таковы: большую часть платит предприятие (налог на добавленную стоимость со всей зарплаты и прибыли – 28%, налог на соцобеспечение с фонда зарплаты - 37%, налог на прибыль - 32%), меньшую часть платит сам рабочий (12% подоходный налог, 1% - пенсионный фонд). Однако этот номинальный расклад лишь скрывает реальный. Реальные выплаты отдельно от фонда заработной платы составляет 64%, с прибыли - 52%. Цифры жутковатые. Не случайно все расчеты ведутся с администрациями предприятий. Трудно убедить рабочего в необходимости отбирать у него почти две трети зарплаты. Это значит, что, получив 1000 р., мы даже не подозреваем, что заработали на самом деле на 2000 больше. И предприятия при этом только на 12% богаче нас (но как разительно обнаруживаются эти проценты)! Тем не менее еще несколько лет назад реальный налог с прибыли был гораздо больше, а реальный налог с зарплаты гораздо меньше (в 1989 году, например, на соцстрахование, при остальных приблизительно тех же отчислениях, налог был всего 13, а не 38%). Из этого следует, что государство, давая глоток воздуха предприятиям, дает его за наш с вами счет, за счёт простых граждан. Это означает, с одной стороны, что доля зарплаты в сумме прибавочной стоимости наконец-то стала увеличиваться, а с другой, что государство, намеревается обнародовать реальные налоги, предъявив их непосредственно налогоплательщику. Но до этого еще, естественно, не дошло.

Нынешнее разгосударствление производства, называемое стабилизацией финансов и либерализацией цен, является разгосударствлением только административного производства: отпускается на свободу деятельность администраций предприятий и мест, забирающих в частную собственность ту часть "капиталов”, которая создает новую цену – фонды заработной платы и прибыль. Именно в этих границах совершается номенклатурная приватизация, имеющая целью накопление капитала. Установленная система налогообложения демонстрирует к этой приватизации явную благосклонность, а политика администрации явно дает на нее время. С марта, вероятно, механизм этой приватизации будет приведен в действие уже легально – для приобретения мелкой промышленности, торговли, сферы услуг. Процесс, конечно, будет сопровождаться спадом производства по воле новых собственников, расширенно производящих только цену, а не товар.

Однако с началом настоящей приватизации, если к приватизации крупных предприятий вскоре подключится большая масса мелкой "номенклатуры" народа, произойдет фактическое устранение нынешней запредельности цен: они упадут, экономически похоронив собственников держателей "либеральных” цен. С этой точки зрения можно сказать, что экономические преобразования завершатся для нас успешно. (Речь шла прежде всего о 1992 г. По фактам, период занимает большее время. Вероятно, в определении сроков сказалась моё желание поскорее преодолеть этот грабеж среди бела дня – Прим. от 15.12.93 г.). Параллельно с преодолением номенклатурной приватизации совершится и финансовая стабилизация рубля, правда не так, как прогнозировали власти: нынешний рубль совершенно обессмыслится и будет заменен букетом купоно-валют. После периода купоно-валют случилось хуже. Появились и работают до сих пор фальшивые валюты, включая рубль: все они по воле МВФ жёстко (и по особым правилам в каждом случае) привязаны к доллару для погашения его эмиссии и инфляции, с помощью чего происходит глобальное перераспределение доходов. Правительство Ельцина-Гайдара (как, видимо, и правительства других республик СНГ) не имеет будущего. И не потому, как утверждал Гайдар, что оно начало непопулярные реформы, а потому, что не хочет и не может знать ничего, кроме настоящего момента. Это старческая, предсмертно-коммунистическая психология совершенно бесхребетна стратегически, полностью захвачена сиюминутностью[13], непосредственно и необдуманно, как Ельцин, реагируя на любой пустяк, чтобы идти потом на попятный, и старательно отмалчиваясь по поводу фундаментальных принципов административной политики. Это правительство пришло с предсмертным самоощущением – "это есть наш последний и решительный бой" – и с таким же чувством уйдет. Разумеется, зацикленность на сиюминутности гораздо лучше ортодоксально-коммунистического "взад"-гляденья, но немногим. Конфискационная денежная политика, подстегивающая административную приватизацию, – это пир во время чумы, беспредел обречённых.

Эти конфискация, расхищение и беспредел, на беду, оказались совсем не красным словцом, а в разных формах (вроде пенсионной конфискации) продолжаются до сих пор. Нужно признать, что причины этого состоят не столько в методологическом сбое, как я тогда по наивности думал, посредственных учёных-начётчиков, не способных ни к какому умному совершенствованию теории. Нет, начётчики только оформляли в научной стряпне командные заказы. Убийственные решения принимались в сговоре мировых "элит", жадных до прогресса и власти и решившихся освободить жажду. Причиной вынужденного прогрессом беспредела стало отпущение животных рефлексов глобального голода (расхищения), которое приобрело форму этно-социальной свары и захвата рычагов управления обществом (захвата государств) наиболее активной, быстро самоорганизующейся и беспринципной частью местных и транснациональных группировок. Эти «управленцы» не способны не только к теории, но и к сколь-нибудь сложной, умозрительной практической работе. Именно поэтому никакие научные аргументы для возвращения к человеческой, разумной саморегуляции просто не работают (что и было проверено мною на всех уровнях в последующие годы, вплоть до нынешнего дня). Цели этой власти простые, житейские или даже низменные. Это самое примитивное народовластие, когда кухарки, дворники,  охранники, обслуга с их эгоистическим кругозором стали вождями.

Но, как ни парадоксально, они создали идеальный мир для таких же, как и они, простых людей. Всем дают какой-никакой прокорм (перераспределяя ренту по своей административной иерархии с её лицемерной поранговой справедливостью) и не требуют от граждан ничего сверхъестественного, если не сказать – не требуют ничего, кроме послушания. Вот почему простые люди так долго слушаются и молятся на эту неизменную низменную власть своей родной банды.

Но это идеальный мир и в стратегическом плане воспитания народа. Мир простейших желаний, страхов, целей, где связь всех рефлексов прямолинейна и на виду. Суть в том, что жадных, вечно голодных зверей нельзя превратить в людей добрым или научным словом. Можно только заставить сдерживать свои инстинкты. Для этого нужно содержать человеков в узких рамках, в железной клетке, в полусытости и в полудееспособности. Лишь так можно применить дрессуру последовательной методики кнута и пряника, уместного наказания и поощряющего кормления. Но ни одна животная личность не желает сама оказаться в таких условиях. Поэтому эти условия были стихийно, хоть и по логике прогресса, созданы по указанию и постанову финансового суперадмина мира в каждом отдельном «национальном государстве» захватившими его «местными» бандитами. В силу элементарности как  правящих, так и правимых рефлексов беспредел длится так долго, и ему никак не возникает организованного, т.е. культурного сопротивления со стороны не вполне дееспособного народа.

С устранением финансовой собственности номенклатуры и административной монополии установится в чистом виде наиболее абстрактная монополия – монополия правовой политики (которая будет уже монопольным хором республиканских, краевых, областных, районных политик). Грянет великая война права, прообраз и начало которой можно видеть в нынешних отношениях республик СНГ. Монополия на право будет сопровождаться активным дележом средств производства и установлением на них поместной частной собственности. (Признаю, что мне и в страшном сне не могла присниться ни суть, ни формы этой будущей военно-информационно-правовой, как говорят сейчас, гибридной  войны, которая является на самом деле «прохладной» мировой войной, инициированной главными мировыми и региональными игроками). Однако завершится эта стадия упразднением и частной собственности, и правовой монополии.

Что придет ей на смену, можно обнаружить, сопоставив логику четырех периодов монополизма с логикой четырех стадий политического монополизма:

монополия экономического рынка (1890-1928) – монополия экономической политики (1977-86)

монополия государственного рынка (1921-65)  – монополия государственной политики (1983-91)

монополия административного рынка (1961-82) – монополия административной политики (1989-?)

монополия политического рынка (1977-?) – монополия правовой политики (1991-?)

Как видим, последний период (правый ряд) в своих стадиях повторяет на идеализованном уровне логику самих периодов (левый ряд).

Эволюция содержания частной собственности в большом ряду (техническое производство-управление-процесс производства-средство производства) совпадает с ее эволюцией в малом ряду (всё производство-планосозидание-ценообразование-средство производства). Логика развития: от коллективного владения всей системой до монопольного владения её вещественным основанием – от производственных отношений до производительных сил. Эволюция содержания монополии прямо противоположна: от монополии одного юридического лица на вещественную систему до общения многих юридических лиц в рамках идеализованной монополии. В большом ряду были монополии: экономического рынка – государственного – административного – политического; в малом – монополии экономической, государственной, административной, правовой политик.

Это и есть реальная логика развития конституирующего содержания жизни. И распространяется эта логика не только на эпоху монопольных рынков, но и на прошлые и, надо полагать, на будущие эпохи.

Уже говорилось, что в начале нынешней эпохи, после марксовского капитализма, происходит расширение границ рынка через отход к рынку части экономики и вовлечение в экономику, в систему производственных отношений, части техники, системы производительных сил. Это вполне укладывается в рамки установленной закономерности перехода производственных отношений в производительные силы (превращения производства в самостоятельную деятельность техники), а также – перехода надстройки в базис (превращение идеализованной деятельности – управления, законодательства и т.п. – в фундамент практического, в том числе экономического дела). На всех стадиях монопольных рынков государство было базисом "экономики"; сейчас место государства займет (т.е. превратится в государство) гражданское общество. Не случайно, все последние десятилетия после исчезновения силового «тоталитарного» государства именно различные криминальные элементы, самая активная и стихийно организующаяся часть гражданского общества, захватили всю административную систему и спонтанно образовали во всем мире различные формы местных мафиозных государств.

По этой логике последняя стадия монопольного политического рынка – монополия правовой политики – завершится упразднением не столько частной собственности, сколько вещественных средств производства, отчего и новая частная собственность будет еще более идеализованной, не антагонистичной. С другой стороны, преодоление правового монополизма будет означать устранение правового государства: государство ликвидируется как юридическое, законодательное и пр. лицо. Уже нынешнее СНГ является прообразом не юридического государства, а государства-свободного конгломерата самодеятельных территорий. Это и станет началом эпохи не социальной, а духовной монополизации человечества, первым шагом которой будет создание устойчивых гражданских обществ. Сама структура таких нео-государств и станет новым рыночным производством.

 

4.

На каких же основаниях должно быть построено новое производство, которое придет на смену технико-правовой монополии? Ответ на этот вопрос обрисует цель, к которой нужно стремиться уже сейчас.

Вопреки намерениям советской мифологии перейти к западной модели правового государства, жизнь, наоборот, ведёт в прямо противоположную сторону – к упразднению самой модели правового государства, т.е. государства как такового[14]. Все годы Советской власти как раз и происходило, как это ни смешно, разрушение государства, теоретически предсказанное марксистами, но практически ими же отрицавшееся. У нас преодоление государства происходило за счет преувеличения и выявления его неправовой, мафиозной сущности, на Западе - за счет укрепления правопорядочности государства. Очевидно, что процессы здесь и там синхронны. У нас новая форма объединения устанавливается на месте развалившейся сверхдержавы, в Европе – из добровольного слияния нормальных государств. По фактам оказалось, что в двух этих вариантах и происходило упразднение правового государства. В России оно резко исчезло юридически и фактически, сменившись формой квази-государства (бандитского, мафиозного, заместившего все институты прежнего государства). На Западе произошла внутренняя трансформация государства – медленный дрейф всех институтов государства к неправовым, бандитским принципам функционирования. Это было своего рода идейное предательство прежних разумных гражданских принципов. Так или иначе мы только сейчас подошли к концу технико-правового монополизма.

А в предстоящую эпоху, говоря коротко, монополизации будет подвергаться уже не рынок-обмен, а рынок-общение; частному присвоению подлежат уже не технические средства производства, а интеллектуальные и технические производительные силы: идеи и автоматы. Точнее, это будет уже не вид присвоения, а вид технического контакта. Внутренним принципом этой монополизации общения является договор[15], принципом частно-собственнических контактов – сознание, совместное знание людей и техники. Другими словами, формой регулирования и ориентирования всех отношений станет система договоров, в цикле воспроизводящая всю жизнь, а формой создания каких-то предметов будет система совместного знания человека и человека, человека и техники – компьютерно-автоматическая система, производящая модели предметов, вещей, благ, необходимых человеку. Таким образом, привлекая содержание общения и контактов, можно сказать, что рыночное воспроизводство будет в общении договорным воссозданием жизни во всей её полноте, а производство в контактах техники и человека будет моделирующим сознанием жизни. Предметом воспроизводства будет вся целостная система жизни, предметом производства – модель.

Не нужно думать, что новая эпоха начинает совершенно небывалое дело. Она не только не начинает, но завершает и выявляет то, что было живым делом всей истории и, в частности, эпохи монопольных рынков, которая была социальным моделированием и воссозданием жизни. Все последние годы, не менее века, в практическом производстве, в советской экономике, производились модели капитализма, феодализма, рабовладения – модели «Капитала», и воссоздавалась в личностях система сознания Маркса-Энгельса, марксизм и прочие популярные мировоззрения, в разных формах монопольных рынков. Специфика этого моделирования и воссоздания заключалась и заключается в том, что происходило оно в производственной и социальной сферах. Модели «Капитала» создавались посредством, связывания живой практики людей через подчинение их жизни одному узкому искусственному – прошлому! – порядку; это делало страну одним лагерем, одной большой зоной. Воссоздание стереотипа личностей Маркса и Энгельса происходило в уничтожении живых личностей, их сознаний, в добровольном и насильственном отказе от своей личности - в бесконечном предании себя самого врагу, в самопредательстве. Именно поэтому советская история была такой страшной и кровавой и бессознательной. Результатом этого самоубийственного для народа подвига стало создание действительной тотальной личности, Административного Человека, слабого по уму, но мощнейшего по едино-мыслию – создание совместной, общей памяти. Эта личность, или Церковь, или Богочеловечество, и есть новая сила истории, которую мы должны в начинающуюся эпоху сделать, усовершенствовав, разумной и самосознательной.

В настоящий момент вся сложность, как это ни парадоксально, состоит в том, чтобы убедить советскую мифологию в том, что она не заблуждалась в своем Христовом самопожертвовании, что она случайно сделала то, чего не хотела, но о чем говорила, сама не понимая страшного и великого значения своих слов – первых слов реального, социального, воскрешения. Пришла пора сказать следующее, уже осмысленное слово.

6 - 23.02.1992

 

[1] Задача этой статьи совсем не в том, чтобы, подобно тысячам пишущих, опровергать факты и действия – коммунистов, демократов, фашистов  и проч., – а в том, чтобы показать необходимость их действий и наивность их представлений о фактах и действиях – об их собственных. Задача эта, прямо скажем, неблагодарная.

[2] Маркс: «Стоимость становится... самодвижущимися деньгами, и как таковая она – капитал" (Собр. соч., т. 23, с.166).

[3] И.А. Ильин: «Режим... поставил граждан в такие условия, при которых невозможно прожить без блата» (О сопротивлении злу // "Новый мир", 1991, № 10,  с. 216).

[4] Между прочим еще О. Шпенглер уловил смену денежного хозяйства политическим и точно заметил, что «цезаризмом»-социализмом движет «…стремление вызвать к жизни могучий политически-хозяйственный строй.., систему его аристократических забот и обязанностей» (Деньги и машина. Пг. 1922, с. 73). Правда Шпенглер не думал, что эти заботы столь обыденны, хотя сама обыденность стала классовой.

[5] Русская философия, начиная с Чаадаева, была вещей, видя полноту картины русской действительности: она обосновала цель – Богочеловечество, Церковь, Соборный человек и т.д., – а марксизм стал средством построения Церкви, этой тотальной Личности, народа-Христа.

[6] М.К. Мамардашвили: «Любое навязывание, например, крестьянину, как и когда сеять, антиконституционно. Это не просто чья-то экономическая ошибка, а антиконституционное устройство общества» (Горькое знание // "Комсомольская правда", 1990, 28 дек.).

[7] А.А. Зиновьев: «В системе руководства складывается гангстерская система сознания и форма поведения» (Зияющие высоты // "0ктябрь", 1991, № 6, с. 72). И.А. Ильин о советском режиме: «разбойники стали чиновниками, чиновники стали разбойниками» (с. 215).

[8] Это-то и позволило В. Гроссману утверждать: «В этом государстве нет общества, т.к. общество основано на свободной близости и свободном антагонизме людей» (Все течет // "Октябрь", 1989, № 6, с. 103.

[9] Л.Тимофеев прекрасно осознал это еще в 1978 г.: «Черный рынок составляет основу советской экономики» (с. 161). В этом году чёрный рынок, наконец, официально присвоен нашим государством

[10] Уточню ещё раз. Не может быть сейчас частной собственности на то, что традиционно понимается как средства производства, поэтому самоизоляция и саморазрушение будут на словах и в сознаниях, но на деле – новый способ организации общества и государства.

[11] Я не первый это замечаю:. «Выводы получились неожиданными – в ряде случаев они противоположны устоявшимся представлениям» (В.Селюнин, Г.Ханин. Лукавая цифра // "Новый мир", 1987, № 2, с. 147).

[12] С. Алексашенко: в 1991 г. "...мы попытаемся перераспределить все, что общество произведет за год (для сравнения: в 1989 г. это соотношение было около 74%, а это значит, что уровень «командности» нашей экономики не понизился, а возрос до невиданных высот" (там же). Ситуация такова, что уровень "командности" должен только увеличиваться, угасая вверху и нарастая внизу, становясь низовой командностью – что и требуется нашей экономике.

[13] Это общее свойство всей советской мифологии. А.Ципко: "Я тоже не могу понять, что случилось с гордым русским народом, который взялся до основания разрушить свое государство" (Если нация не понимает ценности государства, то она опасно больна // "Комсомольская правда", 1992, 14 января).

[14] В принципе» это предсказано еще Бакуниным: "С государством должно неминуемо погибнуть все, что называется юридическим правом, всякое устройство сверху вниз путем законодательства и правительства" (Философия. Социология. Политика. М., 1989, с. 524). Очевидно, бакунизм – это становящаяся форма ленинизма.

[15] Д.Андреев, уже уточняя русскую задачу, призывал «к замене принуждения добровольностью,., а государства – братством» (Роза мира и её ближайшие задачи // "Вопросы философии", 1989, № 12, с.62).