Донской казак Илья Кабак

 однажды так пошёл в кабак.

 Казак он выпить не дурак.

 Хоть он почти и не казак,

 Илья, всё ро`вно, не дурак.

 Пришёл – все двери на пяту,

 а там

 – меж тараканов цвиркуном –

 Степан Копна увесь в питу.

 – Здорово, кум. Пойдём бухнём,

 пока нет Розы твоей тут…

 Ну, будемо… – Ага – жуём…

 

 – Нет, ты скажи мне, почему

 я на Америку ложу,

 хоть базы их, считай, в Крыму?

 – Говно – вопрос. Нет, не скажу…

 – Да не увиливай, мурло.

 Хоть и люблю тебя – побью.

 – Привет: за что? – За то, халло,

 что Розка бьёт… – Тогда сенкью.

 

 (Хмельной богатырский хохот собутыльников сотрясает стены шинка).

 

 Напился и пошёл домой,

 косого кума взяв копной,

 к усам тягая биир порой

 рукой с косою колбасой,

 идя меж тем тудой-сюдой,

 какой-то чёрною дырой,

 в какой-то пене временной,

 где даже Чёрт не знает ой.

 

 Идёт путём непутьным

 однако же запутанным.

 

 Акция 1. Тыквобой

 

 Идёт путём напутанным,

 плутами переплутанным.

 Дорожки все не стёганы,

 забиты перемогами:

 огнями поднебесными – одесную,

 парами запорожскими – ошуено,

 хорами охреневшими – охарькивно.

 

 Шумит-гудит FM-эфир:

 Happy new year, happy new year.

 

Вдруг прямиком из-за бугра

 возникла крупная ядра –

 не то старинный экипаж,

 которым крысью правит паж,

 не то на ко`лесах кабак,

 который щирный надурняк.

 Оскал горящий, жёлтый взгляд,

блакитный накид, сабелька,

 и машет ёй, пугает, гад.

 «Гей, расступись, распотрошу!»

 

 Илья со спьяну говорит:

 «Что за карета тут стоить,

 ни тпру ни ну, ни йогого,

 и реготит невесть чего?»

 

 Но только пуще за одним

лицарский орден прёт, как свин, –

 орда уродов ряженых

 как члены тела разные,

ризно-разнообразные.

 

 В той куче каждый потрошко

 с самовитным нимбом мух:

 Ляжка, Головка, Калечко,

 двуликий Анус, Яйцеух,

 Пол-лица, жирный с тяжи Бок,

 по виду полный… колобок,

Фарингс, Гузка, Куча рук,

 Сиськи, Письки, Кала-боса,

 Зуб-ко`-зуб, Дрица-ум-цаца,

заходных гремлинов Обойма

 в кучках мелкого дерьма.

 В руке у всех светильник Джека

другою гладят нежно ножик,

 чек или гранату без чеки,

 и хором рявкают без смеха:

 «Душите, душите душистых кошек!»

 

Окорочина – не Голова, не Сто`па.

Окороина, ой, це Попа.

 

 В центре свиты потрохов –

потрошитель Потрошков,

разбиватель всех горшков,

 лицемерия начальник,

 повелитель всехних мух,

 один стоит дважды двух –

Гарбуз с тёмною душой

 и с оскаленной губой.

 С кола поля лисом влез

 околёсицею в лес,

 он золой запудрил рожу,

 коралл Клар и перлил Розы,

 брал дитин на введинг с Дону

 как мадонн и донн по до`мам.

 Хоть мальчика, хоть девочку

 обоймёт издёвочкой,

 гилью втянет в кабак свой, 

 там распотрошит в застенках

терминатель Потрошенко,

 кажа в голубой экран:

 «Копи-хапи-капитал!

 Кто – украл?!

 Был бы спрос –

 не вопрос.

 Шов марш ко а-а-ан!»

 

 Жутких шуток не любец,

 говорит казак-простец:

 «Что за гей-парад у вас

 с люксембургером Гейропы?

повертайте лучше взад,

 а не то пойдёте… плохо».

 

 Потрошитель ухмыляется в ответ:

 «Гей с дороги, недоносок, дармоед!

 На праздник жизни я качу,

 нагайкой, точно, окачу,

 а то на потроха разворочу.

 Разве станешь без ватника милою,

 я тебя, ха-ха-ха, и помилую».

 

 Тут смекает наш Илья,

це не добрая семья.

 И где-то в ихнем Гарбузе

 спит дюймовка в колдовстве.

 

 «Ну, коли ваш такой указ,

 мы, с кумом, отдубасим вас сейчас…

 Никому из вас обиды не спущу

 и на волю неньку-девочку пущу».

 

Сте`пом вышел с кумом, как с щитом…

 Что не писано в былинах – здесь сочтём.

 

 Так по банкам сладких потрашенов вбил,

 что прожектор Джека погасил.

 И зажглися в глазьях сразу, оба-на,

 фонари кровавые у прочего Обойма.

 

 Взвыли, взвились в страхе потрошки,

 и пошли расстрельные деньки.

 

 Навалились члены всем каганом:

 били градом, смерчем, ураганом,

 поливали грязью, бладом, гасом,

 поносили блудом, бредом, лясом.

 Да и вновь Кощей понавёл гощей.

 Мистер Блек доит чёрный глек,

 Пан Жопан зажал свинку в карман.

 Мсье Лабудье целится сам по себе,

 Дон Пидро палит от бедра, эт цетера.

 

 Затоптали скопом, ой, Илюшу Кабака,

 гопаком,

 как шестёрку семерного сходняка

 за бабло.

 

 Он распялился на скре`щенье дорог,

 под щитом степного капища, без ног.

 

 Без снов.

 Самое Дно.

 Одно.

 Единый Баз.

 Дно баз.

 Донбасс.

 

Долго-коротко – очухался Копна Степан.

 Сотню лет он отсыпался по степям,

 отсыпались с ним все щуры в ирии:

 рыси, сурьи, арьи, русы, шурави.

 И пока Илья был обезножен, не живой,

 все питали его мёртвою водой.

 

 Из просёлочных щитов поднялись древние считы,

 наливая в сердце лой живой воды.

 Всё, что было, – будет, и другого нет.

 И попёр копной Хопёр, Шахтёр, Донец.

 Оле, оле – Союз Спартака и Гопника.

 Верю, се чемпион.

 Нет никого круче Ильи Кабака,

 чихом грома громче он,

пёрдом – мощнее божьего свистка,

 выше тучи замахивается его рука.

 

 Бил по репам, бил по тыквам, бурякам,

 по таблоидам, по интефейсам, вывескам,

 навалял всем пидорам по лупастым фидерам,

 настучал всем Теодурам по балдам,

 надавал всем си`страм по серьгам.

Отдонбасил всех уродцев он сполна,

 чтоб запомнили, чей мир и сторона.

 

 Смял все тыквы, где их только ни нашёл,

 огляделся, и сказал он: Это хорошо.

 Отыскал и Гарбуза`, Потрошителя Туза,

 чтобы девочку малу`ю

 от химер освободить,

 чтоб дюймовку записную

 почитать да и почтить.

 

 Сунул руку в тыкву внутрь,

 а там гнилой мякоти чуть-чуть.

 Тут – дерьмовочка – дерьмо?

 

 Сунул руку, доню май, –

 расцветает калов май.

Нема в дони никого,

 утопилось всё в`авно.

 

 

 Акция 2. Каломай

 

 Вот

 всё наоборот.

 

 Помидоры не томатны,

Картофля – трансген фуфла,

 молоко весь год не киснет,

 не в родстве мёд и пчела.

 Скот хронически лечиться

 хочет, лишь бы не доиться,

 – начинаем процедуры, –

 с жиру кашляет свинья,

да не чуе б…ля трюфля.

 Даже куры, сами дуры,

 колются день ото дня.

 

 Сконструируем яйцо:

 скорлупа, белок, желток.

 Нет, ребята, всё не то –

фестивалит калосток.

 

На обратной стороне

оборотно всё во всех.

Забурился в нас Илья,

 ставший целью точки я.

 

 Путём не путаным опутаны,

 все здесь упутины, упитаны,

 хотя по маковку опущены

 в промоушен парашины.

 

 Тут каждый трошки – парашко:

 Кишка, Лишка, Жиряк,

Дежица, Ссыч и Тяжи бак,

 Параша, Кал Един, Вторюх,

Дрищук, Дупло и Ойценюх,

Джопкин, Стояк, Хернос-опорожняк.

 Нас тьмы и тьмы… Нас–рать!

 

 Какай на мир, какай на мир…

 Трали, вали новый сор.

 Кто Калов вал с Киев намыл?!

 Кто мой кумир, мой кий, мой sёр?

 

 Фунт помёта, долла`р назёма, йена говёна.

 Там и попал Илья в Потёмбург во время оно.

 

 Навалились буром, завалили калом,

 утопили мировым говном.

 Оказался в до`нце дней, не в Донце.

 Нет Ильи, не виден он.

 Не пройти бурны`м путём.

 

 (Слышен дребезжащий звон лопнувшего троса,  а потом – обрывки камерных посиделок.) 

 

Песенка золотарей

 

 В параше йенки

 ласкают зенки.

 Пора бы ПАПу

 поставить к стенке,

 и сам я стану паханом

распоряжатися говном…

 

Песенка какашек

 

 Калом моем, моем, моем,

 отмываем чисто, чисто

 даже негра и нациста,

 и рубли, и ойрики,

 доллары и злотые.

 Чисто, чисто, чисто, чисто,

 как либидо онаниста…

 

       Песенка свидоков

 

Хай будемо люстрация:

 для аера – флотация,

 для очищенья срации,

 для ватников – кастрация,

 для простаков – прострация,

 для подлинности нации,

 для подлинньков – щиряция…

 

       Песенка дураков

 

Ярошный подвиг не надо тролить,

 я доказую, как честный кролик:

 не надо газу, не надо свету.

 Зимы не буде уже до лету.

 И даже летом зимы не буде,

 а любо жареных цыплят.

 Кондуктор, не тисни тормоза.

 

       Песенка патриотов

 

 Наши ребята, чисто кавалеры,

 по улицам ходят, ищут маловеров.

 Те, кого находят, ничего не знают.

 Наши покойно переубеждают.

 Ай, почему? Ай, потому!

 Вас ист дас – либераст?

Либераст вас и сдаст.

Тра-ля-ля в тю-ре-му.

 

Даддекафония

 

 Вездесущий Потёмбург

 – моней звон –

 правит прочно в царстве урк –

лунн-моонн-моонн.

 От Ниппона до Дубли`на

 в мире есть лишь Уркаина.

 Вечно сыта, вечно пьяна,

 окоём меж океанов.

 Ойкумена.

 Хоть на за`ход, хоть на всход

Уркаина

 катит шаром взад-вперед

 через тауны и тыны.

 Слава, слава Уркаине.

 

 И героям тоже слава.

 

 Где шар прокатит, – всего лава,

 где откат прошарит, там нарыт

 Уолл-стрит.

 

 Всё, что Уркаина стырит,

 придёт в дебет на Валл-стрит.

 

 Только мы тут правим балл:

баю-бой,

 каждый – лишь очередной

брыкет в этот вал.

 

 Патронам слава по тронам.

 

 Расчёт: нечет не в зачёт.

 Чёт – на стрит, нечет Волл мнит.

 Дебет в минус, кре`дит в плюс,

 а вот – всё наоборот.

 Богаче всех тот, кто ведёт учёт.

 

 Два сольдо плюс два сольдо

 – оба йма! –

 будет десять сальдо.

 Але ап!

 

 Каждый двор и каждый дым

 отдаётся в евроteam.

 Венеция, о, беспечная,

 Германия прикарманенная,

 Аляска, ах и лясковая,

 Чина`, ся починяющая.

Арабия оро-рабья.

Хохлландия летальная,

 Мала зия непролазная.

 

 Америка, Америка

 всех круче, саме Жмеринка.

 Все волны океана мирового

 разбились у статуйного подола.

 

 Демократия:

 – Мы считаем прибыль так-то.

 – Мы считаем, это факт.

 – Мы считаем всё не так.

 – Утверждаем, это фак.

 – Мы поём с другого такта.

 – Каждому едоку по черевику.

Дерьмократия:

 – Мы ведём, ведом дурак.

 От демократии до дерьмократии один шаг –

 один голос.

 Голос сильнейшего.

 

 А под подолом статуи свободы

Печная Ряша необъятным подом

лижала раком: маней засосать

 и всю себя для демократии отдать.

 

 Если хочет дымос власть, он и будет дерьмо красть.

 

 Моней идь за газ,

 мани идь за крим.

 Моней идь в захид

калы плый на  восток.

 Маней засосай,

 только отмывай.

 

 Моют Маней в этой бане

 по утрам и вечерам,

 и в приходе на до-мэне

 строят свой публичный храм.

 

 Как настроишь каломой,

 в мае мой и мой зимой,

 в каждой книге домовой

 и в икселе мой да мой.

 

 Маней меняли – чтоб не воняли.

 Так и встало – накопление капитала.

 

Засосает Ряша с дыма,

просираетУркаина.

 Отмывает Ингельман,

 прибирает Пиндостан.

 А все толки каламбурь

 назначает Потёмбург.

 

 Если Потёмбург дневной, он идёт на мир войной.

 Если дерьмократ кумир, он наводит каломир.

 

 Илья, ждущий червей.сом,

 с каломаем стал знаком,

маясь в зоне и в говне

 по дюймовой глубине.

 

 Не видя вокруг ни зги, ни стеги,

 едва шевелясь в шоколлоидном киселе,

 он не чувствовал уже ни руки, ни ноги,

 и с трудом доживал, чуя себя в чужой земле.

 

 Онемел его вечно молчащий язык,

 слух царапала пустогласная ко`рча,

 мытной мовы глухой полразговорца,

 а в душе стыл неведомый девовий крик.

 

 «Нет Ильи, не виден он.

 Никак откинулся… пардон»,–

 так забил дюймовкой рот

 без Ильи донской народ.

 И по маете немой

 воет за душой живой.

 

 «Что ветрило бьёшь нам в рыло

 зимний мор на мир несёшь,

 что ты сонце сонной силой

 фосфор едкий в воздух льёшь.

 

 Лучше заморозь говёны,

 осуши нехожью топь,

 под родимые знамёна

 пусть вернётся Ильячок.

 

 Кто ж ещё уставит ладу

 в счёт бухгалтеров двойных

 и естественный порядок

 наведёт взамен войны.

 

 Как секрет от всего света

 мы отмоем власть советов,

 всё отмоем –

 не по праву, а по правде.

 

 Где ты, где ты, Илия,

 отзовись, коль не свинья.

 Нешто будет вновь сосед

 обувать нас тыщу лет!»

 

 Зря гудел донецкий рой о нём:

 не убёг Илья, а калами пленён.

 Летой этой втёк он в Лугандон

 и просёк, что тут спасёт лишь лё гандон.

 

 Та-ра-ра, церковный звон

 провидению времён.

 

 У Ильи с собой кон-дом:

 чтоб в любом публичном окуяне

 сохранить кристальность сами,

 яйцом скатан за плечами

трёхиксной стерильный дом –

 

 наш всесвитный дом кондовый,

 прочный, завсегда готовый.

 Что б ни делалось в пучине мировой,

кондольеро будет сам собой.

 

Раз предохранившись весь,

 сохраняешь плоть и честь.

 Ум питаешь для всего

 под крышей дома своего.

 

 В свет летучею гондолой

 выскочил Илья как новый –

 за жар-птицей царь-девицей

 воспарил над Лугандоном

 в автономном личном доме.

 

 Это стало для всех знаком.

 Дом земной свой ставишь на кон,

босота да с нищетой:

 когда нечего терять,

 власть, раз смог её поднять

самороем снизу вверх,

 без советов будет той.

Back in the USSR.

 

 Сто одёжек без застёжек

вилком свой – вали на бой,

новороссный саморой.

 

 И пошли они все, с виду бо`сые,

 по нетвёрдой путине как посуху.

 К чёрту на кулички не носят черевички.

 Это есть наш последний и решающий кон –

 начинаем калогон.

 

 По пороше сладкий ра`шен

 летку-енку плясал,

йенку-денежку считал,

 праздновал «победы наши».

 

 Схватил его Илья Кабак

 рукою правой в свой кулак:

 – Ну что, тыквак, ты как? – Квак-квак.

 

 Знать, то рак прокукарекал – в реках.

 

 Испытаем теперь высшей мерою

 силу яйности нынешних хе`роев.

 

Ужо повертись в кулачке, идём,

 моего меньшого брата ужом.

 

 Яичко по блюдечку показывает будечку.

 

 

 Акция 3. Яйцесоть

 

 Пока Илья потерян был,

 Степан Копна копал

 в местах не столь путейных.

 Земную тягу цельную

 искал по змиев валл.

 Копаясь в зле, искал в золе,

 в подвалах, ютьюбе`,

 а то порой присня во сне:

 Где, Роза, ты? Коль не в земле,

 привет я шлю тебе.

 

Хоть заволок дорогу дым,

он шёл путём, что путен сним.

 

 Бросок на юг, на север лаз

 вскрывал днепровский вал,

 и каждый неизвестный пласт,

 клещами тяги жал.

 

Panther-Wotan: Вован-Степан!

 

 От тяги той так тлел песок

 и раньше выжженная соть,

 спеклась так кровь и топь,

 что под накалом этих жвал

 свал змиев задрожал.

 

 – Ай-яй-яй, мы пошутили,

понарошку вас гнобили.

 Просто хэлловын такой

 вышел-мышел сам собой.

 

 – Что это за хуливын?

 Я как выну – ляжешь, блин!

 

 Комиссар от ОйSS:

 – Это так, ля томатина:

 синьор сунул синьорине

попирдором по задине…

 Это – как сказать? – компресс.

 

 Шутки шутят – ку, родной, –

посмешнее под Копной:

 

 – Из детекторов на ложь

 есть тисы из здешних мест:

 скажешь правду, а нет – ложь

яйки ваши нах под пресс!

 

Вашу лажу вызнать чтоб,

стройсь на ощупь в яйцешоп.

 

       Полиграфы яйцеголовых,

       или Доцка бува (дацзыбао)

 

Чикита:

 – Вот яичко наваличко,

 то ль военно-полевое, то ли поличье,

 нет ни гонора, ни гонорара, ни толка.

 Я слегка перепила с перепёлками.

 

 Веселие яйця:

 – Моё яйце меня несе

 хоть по снегу, хоть по шоссе,

 сквозь вражий гай и дружий гуй.

Тому что это пидрахуй:

 я не один в яйце един.

 

 Очкарик:

 – Кто кудах так влип, словно кур в ощип?

 С одной, яйцо петушиное, с другой – курвиное.

 Если хочешь, я оба тут вынаю.

 Петушиный грипп – не простуда, трипп.

 

 Один с-под ляжки:

Кошак с мишей драться вышел.

 Катят бучу, яйца в кучу.

 Взад-вперёд, взад-вперёд, в зад…

 Слава богу, я кастрат.

 

 Боксёр:

 – Не смеяйтесь, смехачи,

 мои яйца – кирпичи,

 хоть кувалдою стучи –

 покалечишься.

 

Воня:

 – Как хорошо иметь треугольные яйца,

 ими отлично по лестнице службы цепляться,

 драть, царапаться косой изнутри.

 Они работают, сиди и смотри.

 

Урнобразерс:

 – Треугольное яйцо – то ничто.

 То ли дело яйцо овальное,

 и с любого кабинета навального

наливаицца ещщё.

 

Ктотыч:

 – Не распевайте панегирики,

 верней всего яички-гирьки, нах:

 удобно очень для развесов,

 и для гасила всех неместных.

 

 Одно из действующих лиц:

 – Яйцо кубическое, очко квадратическое,

 зазоры и допуски – гиперболические,

 гибкость хребта просто суперпластическая.

 Настоящая мудорнизация.

 Весь народ по дешёвке сосёт. Акция.

 

Портсмэн:

 – Как бы потные, склизкие, плотные,

 с непробиваемой тефлоновой кожей,

ловкие, выносливые, даром, что не модные.

 Тянем в потяне, и оттянуться можем.

 Две мышки, с хвостиком.

 

 А-но-н-имус («Моноладь& Водка»):

 Полезнее концепт утиный:

 растёт межмирною печиной

 многоэтажный пепелац,

 Мы сохраняем печный лад

 квадрантом денежной опеки

 для тех, кто (присно и вовеки)

 сир, крив, убог и босолап.

 А нет – каждому путаку по червяку.

 

Морочель:

 – Неприлично говорить о том, что в брюках.

 Сокровенна очень эта штука.

 Ниже пояса бывает лишь интрига.

 Там ИХ нет. Карман есть, а в кармане… книга.

 Бух. А не «Бук»… Не бух-бахбах, а Buch…

Einmal ist keinmal…  Ende des Zitats… Scheisse!

Diese russische schweinigle Schreibiku:ssen.

 

Порог обыма:

 – По программе пентаграммы

экк разложено по клонам:

 мировой раздуем пламень,

 надувая понтыгоны.

 Эта мишан выполнима,

 С нами Бог, а Гад – над ними.

 

 Вновь один с подляшки рад:

 – Слава богу, я кастрат.

 

 Чуешь мерзкий запашок,

 мой маленький дружок?

 

 «Те же яйца, но в анфас», –

 и Копна на весь тот вой

 закопался с головой

 в раскопной Донецкий кряж,

 чтоб найти с яйцом иглу

 на смерть мировому злу.

 

 Тут в спускном яйце вологом,

 в плацентарном эггоходе,

 Илья Кабак вернулся в бой

 вместе с курочкой рябой.

 

 Эта птичка-невеличка,

 для дюймовки домик строя,

 с новым годом даст яичко,

 не простое, золотое,

расписно фабережное.

 В пору, к этой же обновке

 и отыщется дюймовка.

 

 Тухлым яйцам пробил час –

 долой временную власть:

понт и блат, краплёну масть,

 счёт двойной, тасовку мер,

 лицемерье, два ПиэR

 чёрных у`рок в светлых гур,

 трижды мнимый Потёмбург.

 

 Воздадим же тут благородным мужам

 не по их полиграфии, а по мудам.

 Закрываем яйцешоп в музей-склеп,

 из яиц таких не сделать и омлет.

 Хоть черевики царские на ножках –

 галерейные кандалы, –

 но черевяки не дают усидеть на тронах

мандалы.

 А к тому же в голове тараканы

 ждут какой-то божественной манны.

 Каждый с хитрой червоточкой

 не способен к встрече с дощкой.

 

Черевяки царя нашего

носить нам не сносить.

 

Заржа`вели в скрижалях вы,

приржа`вели вы к тронам жопы.

 Шестёрками затухли в пулах, в топах

 без смазки шестерней державы.

 Вот зачем любой патрон

пулит, кровью мажа трон.

 

 А пошли-ка вы в наши объятья,

 чтоб померяться братскою силою.

 Друг из друга выдавим смагу,

 между делом раба выдавливая.

 Кто пройдёт испытание лаской,

 тот весь гас свой отдавит на сказку.

 

 Начинается дава починная –

 починяется место причинное.

 

 Раз причин посторонних не найдено,

 причинять волей собственной надо нам.

 

 Так, ко`панки Степанки

 по трезвяне, не по пьянке,

 и с тяги к мирной Розе

 вели и вглубь, и вширь.

 

 Ломал кирки, ломы сгибал

 семь раз горел, три – погибал

 и попадал сто раз в обвал.

 Всё нипочём – как Попелке зола.

 Срывая беспричинну злость,

 искал он ось, земную ость,

земную иглость зла.

 Копал, искал, плутал –

 в местах, нимало не напутственных,

 тем более не путинных…

 И вот нашёл –

 не то, чего искал.

 Да и не там, а где пришлось –

 в руинах завалюшки у отьего села.

 Нашёл былой войны кусок

 и неземную с виду соть –

 от гильзы диск и соть доски:

 латунный бок, горелый бук, –

 дюймовой толщины.

 

 В латуни втравлен чёткий штамп,

 а курьей лапой карябана доска.

 И как Степан ни бился сам,

 не мог понять, что пишут там…

 Как кстати было б в помощь Илюшу Кабака.

 

 А где Илья? Опять кабак? Опять он пьян и рад?

 Иль без причин опричник и причиндалов раб?

 

 Донской пацан Копна Степан

 всё понял проще,

 когда пришёл с почином в починные круга.

Теперь он там помощник

новороссного

мирского наросно`го починка.

 

Зачиняется диво былинное,

 как простой затвор воды с глиною.

 

 У них как сказано, так и сделано –

 по чудесным понятьям всецелого.

Что ни говорит Илья со помощники,

 сразу делают слова-доморощинки –

 то ли каменные, то ли кованые,

 то ли тёсаные, – только новые:

шестерёночки и кроватки,

 воду, проводы или грядки.

 Всё улаживает, обихаживает,

 всех обхаживает, уважает.

 Глядишь, подвозят, глядишь, сажают.

Пришло время работать

 в смаге до седьмого пота.

 

 Доим, доим ся собою,

 так и надо им со мною.

 Добавь дюйма на дои`м.

 Будет с дюйма новый дым.

 

 Где-то в ды`мах желанных и ро`дится

 незаметная, с дюйм, богородица.

 

 В яйце каждом она обретается,

 сказка делом с того ж начинается.

 

 Кто послушал – молодец.

 ………………………….

 Где ж ты, Роза, наконец.

 17.11.2006, 3.9.-14.10.2014

---