Описание проблемы, постановка задачи и методика её решения

Несмотря на множество статей и монографий (достаточно сослаться на практически исчерпывающий обзор, выполненный некогда В. В. Седовым [13, с. 7 - 48]) о лингвистическом этногенезе славян, то есть об истории развития языковой общности, именуемой в настоящее время славянской группой языков, и по сей день нет общепринятой точки зрения ни относительно датировок «выделения» праславянского языка (или праславянских диалектов) из индоевропейского праязыка, ни относительно территории, на которой праславянский язык формировался («славянской прародины»).

Большинство попыток решения проблемы лингвистического этногенеза славян, или, по определению О. Н. Трубачёва, «проблемы реконструирования этнической истории, древней культуры предков славян с помощью реконструкции языковой» [32, с. 10)], можно объединить в три группы. Это восточноевропейская, висло-одерская и дунайская теории. Доводом в пользу каждой из теорий является наличие славян на любой из территорий: Восточная Европа, междуречье Вислы и Одры и Подунавье.

Архаичность славянских языков [14, с. 76, со ссылкой на А. Мейе] – говорит об относительной изоляции носителей праславянских диалектов от носителей других диалектов индоевропейского (ИЕ) языка ко времени распада последнего и, возможно, в течение долгого времени после. Хотя относительно ИЕ прародины согласия тоже нет, все три названные выше территории в какой-то степени удовлетворяют условию относительной изоляции праславян от прочих индоевропейцев, будь они в Анатолии, в Северном Причерноморье или на севере Индии. А вот вопрос, жили ли предки славян на тех же территориях, что и в наши дни, вызывает разногласия.

Говоря о предках славян, имеет смысл с самого начала пояснить, имеем ли мы в виду носителей праславянского диалекта ИЕ языка или мы имеем в виду носителей группы диалектов, из которых со временем образовался праславянский язык. О. Н. Трубачёв уверенно отстаивает второй вариант:

«С разных сторон указывают на то, что язык есть интеграция, что славянский языковой тип - результат консолидации, что уместно говорить о многокомпонентности каждого языка, наконец, доступные письменные свидетельства о древних эпохах прямо показывают, что чем дальше в глубь веков, тем языков было больше, а не меньше. В духе понимания этих или подобных фактов в современной литературе по истории русского и славянских языков можно чаще встретить выражение вроде «славянское этноязыковое объединение... [31, с. 16].

...«весь праиндоевропейский лексический фонд не мог возникнуть в одном и том же месте в одно и то же время» (В. Пизани). Важный, как кажется, вывод отсюда – это то, что, скажем, праславянский словарный состав в силу своей естественной полидиалектности не мог и не должен был быть достоянием одного (индивидуального) праславянского языкового сознания. Надо исходить из собирательного характера носителя праиндоевропейского, праславянского, как, впрочем, и любого другого лексического фонда» [31, с. 94].

Точка зрения О. Н. Трубачёва на этногенез как процесс динамического сложения разных культурных и языковых факторов кажется аксиоматичной. Трудно себе представить противное: что люди на некоторой территории вдруг заговорили на одном языке или всегда и неизменно говорили на языке первого заговорившего на нём, да так, что его язык не испытал в дальнейшем никаких влияний со стороны новых собеседников или языков соседей.

Целью данной статьи является попытка анализа языковых данных, которая позволила бы уменьшить неопределённость представлений о территории, на которой формировался праславянский язык.

Приближение к ответу на вопрос: где формировался праславянский язык – следует начать с уточнения критериев такой территории.

Главным критерием консолидации диалектов в некий общий lingua franca следует, вероятно, считать объективную необходимость такой консолидации. Территория хождения такого языка должна быть либо зоной масштабного производственного процесса, охватывающего несколько этнических групп, либо зоной влияния группы, опережающей в технологическом отношении своих соседей. В этом lingua franca должны оставаться следы терминологии, связанной с этим производством, или названия артефактов ведущей этнической группы.

Если носители этого lingua franca с течением времени не покидали этой территории, то в языках-потомках вероятно наличие общей ландшафтной лексики, включая топонимы, общих названий местных животных (включая рыб, насекомых и т.д.) и растений, включая культурные.

Если по каким-то причинам носители языка-предка были вынуждены покинуть прародину, то исследование, естественно, несколько усложнится. Но и в этом случае можно надеяться на установление факта миграции, а то и на нахождение исходного её пункта.

Во-первых, в результате миграции среди погодных и ландшафтных терминов, среди названий местных животных, растений и т. п. могут обнаружиться заимствования, источниками которых являются лексемы, исконные для языков соседей. Это может говорить о прибытии изучаемой этнической группы из области, в которой объекты и явления с заимствованными названиями не известны.

Аналогично, в языках этнических групп, сменивших изучаемую группу в исходном пункте её миграции, можно искать заимствованные из lingua franca топонимы, технические и хозяйственные термины, названия представителей экзотической флоры и фауны, не известных пришельцам, и т. д., и т. п.

В-третьих, в силу непрерывности истории этноса, исконная ремесленная, бытовая, хозяйственная и социальная лексика также может говорить о более ранних местах его обитания. В языке покинувших прародину мигрантов могли сохраниться названия артефактов, которые были увезены на новые места обитания. Это, прежде всего, касается исконных названий древних сельскохозяйственных культур и исконных названий древних металлов. Преемственность такой лексики параллельна одному из известных в археологии критериев миграции: преемственности самих артефактов в конечном пункте предполагаемой миграции по отношению к её начальному пункту – и она эвристически полезна, поскольку очаги распространения сельскохозяйственных культур и древние металлургические провинции хорошо исследованы.

 

Результаты исследования

Обзор наиболее популярных теорий славянской прародины

Анализ начнём с рассмотрения доводов pro et contra наиболее популярных теорий славянской прародины: Восточно-Европейской, Висло-Одерской и Дунайской.

 

Восточно-Европейская прародина

Краткое ознакомление с основами этой теории неизбежно приводит к впечатлению об остаточном принципе, то есть в её рамках, прежде всего, рассматриваются признаки отсутствия славян в местах расселения древних племён. Поскольку таких признаков нет только в Восточной Европе, то она и назначается на роль прародины славян.

Во-первых, классические авторы ничего не писали о славянах до 6 в. н.э., проявляя при этом живой интерес к кельтам и германцам, обитавшим по соседству в Центральной и Северной Европе. Это принято объяснять тем, что праславяне не были знакомы римлянам вплоть до завершения Великого переселения народов, а значит, жили вне сферы влияния Римской Империи [44, с. 60, 61].

Это как будто подтверждается данными о работе Янтарного пути в римское время. Это был хорошо отлаженный канал поставки янтаря с Балтийского побережья через территории нынешних Польши и Силезии, через восточные Альпы в римский порт Аквилею. Римляне были в длительном контакте с народами вдоль этого пути, и считается, что это были германцы, поскольку, по свидетельству Тацита, римляне именно у германцев заимствовали названия янтаря glesum [46, гл. 45] / glaesum [1].

Действительно, Тацит ничего не писал о славянах в этом контексте, он писал только о свебах (Suebi) и эстиях (Aestiorum). Доводом против обитания славян в зоне Янтарного пути считают и отсутствие у славян собственного названия янтаря: русские заимствовали название янтарь из лит. gintãras 'янтарь', с дальнейшим заимствованием из рус. в другие слав.: чеш. jantar, сербохорв. jȁntȃr, словен. jȃntar – поляки – из немецкого (bursztyn < Bernstein), сербы и болгары – из турецкого (Ћилибар, кехлибар < kehribar) [44, с. 60].

Свидетельства, основанные на анализе названий деревьев, скорее всего, отодвигают прародину славян ещё дальше к востоку: считается, что в праславянском не было названий бука, лиственницы, пихты и тиса [35, с. 143], а это в разное время означало бы отсутствие праславян к западу от линии Калининград – Одесса, в крайнем случае – к западу от Эльбы (Ю. Ростафинский в своих построениях недоучел климатические изменения, что особенно касается бука, восточная граница распространения которого в конце бронзового и начале железного века в условиях суббореального климата была иной, чем в настоящее время: бук не был известен восточнее Эльбы-Заале [13, с. 37]). Кроме того, наличие заимствованных названий в каком-либо языке не означает незнания носителями этого языка называемых объектов или явлений, что убедительно показал Витольд Манчак на примерах названий деревьев во французском языке и названий видов мяса в английском [43, с. 142].

В праславянском не находят морских терминов, а это не позволяет разместить прародину славян на каком-либо морском побережье. В частности, слав. термины для понятия 'остров' имеют смысл 'обтекаемый' (рус. остров, хорв. òtok), что сторонники теории считают доказательством знакомства славян исключительно с речными островами [35, с. 118].

Пожалуй, единственное позитивное утверждение было сформулировано А. Л. Погодиным. На основании анализа праславянского лексического фонда он описал прародину славян как земли с обилием болот и рек, сочетающие равнинные и холмистые местности с умеренным климатом (но это описание не позволяет, взятое в отдельности, локализовать славянскую прародину: таких ландшафтных зон в Европе много).

Ф. П. Филин добавляет: «...отсутствие общеславянских наименований специфических особенностей гор, степей и моря – все это дает однозначные материалы для определенного вывода о прародине славян... Прародина славян, по крайней мере в последние столетия их истории как единой исторической единицы, находилась в стороне от морей, гор и степей, в лесной полосе умеренной зоны, богатой озерами и болотами... Однако наше предположение пока что достаточно неопределенно... Области умеренной зоны с озерами и болотами располагались на обширном пространстве от среднего течения Эльбы и Одера на западе до Десны на востоке. Такой обширной славянская прародина не могла быть, по крайней мере на ранних ступенях развития общеславянского языка, поскольку выделение этого языка из состава других индоевропейских диалектов и его развития как единой стройной системы предполагает тесное и постоянное общение его творцов и носителей в течение длительного времени» [35, с. 122-123].

Припятско-среднеднепровскую прародину славян попытался обосновать и известный филолог-славист М. Фасмер на основе анализа лингвистических и топонимических данных. Языковые материалы дали основания говорить, что ближайшими соседями праславян были балты и иранцы, причем эти этносы были разделены славянской территорией, а балты, в свою очередь, разграничивали славян и финнов. Древние языковые контакты славян с германцами и кельтами при этом отрицались.

Анализ водных названий западноевропейских земель выявил древние ареалы кельтов, германцев, иллирийцев и фракийцев, после чего славянам не осталось здесь места. Все это, по мнению М. Фасмера, указывает на локализацию славянской прародины в бассейнах Припяти и среднего течения Днепра, где выявляется несколько десятков рек со славянскими названиями. Исследователь полагал, что на этой территории славянский язык выделился из балто-славянского и начал самостоятельное развитие. Общеславянский период определялся М. Фасмером периодом между 400 г. до н.э. и 400 г. н.э., а балто-славянское единство относилось к предшествующему времени [13, с. 42 – 43].

Ещё раз обратим внимание на то, что определение прародины славян в восточно-европейской теории имеет чисто негативную природу [44, с. 59 – 63]:

- она не могла находиться в пределах влияния Римской империи;

- она не могла находиться к западу от линии Калининград – Одесса и в окрестностях Янтарного пути;

- она не могла находиться вблизи морей, в частности, Балтийского моря;

- она не могла находиться рядом с горами и в степи.

Эта негативность в определении славянской прародины в Восточной Европе является потенциальной слабостью восточно-европейской теории: достаточно найти хотя бы одно доказательство существования предков славян на иной территории или в иной ландшафтной зоне, как эта теория рухнет.

Слабой стороной апелляции к отсутствию в праславянском языке общих специфических терминов мореплавания, названий деревьев и т. п. является некритически принимаемая установка на компактность праславянской территории и первоначальную бездиалектность праславянского языка. Вспоминаем слова О. Н. Трубачёва: «...славянский языковой тип – результат консолидации, ... многокомпонентности ...» [31, с. 16]. В разных диалектах праславянского вполне могли возникать разные, в частности, синонимичные названия (как в примере с рус. остров и хорв. òtok). Кроме того, острова обтекаются течениями не только в реках, но и в морях.

Ю. Удольф на основании исследования славянских названий рек, ручьёв, болот и т. п. определил прародину славян на небольшой территории ~300 * 100 км у северо-восточных подножий Карпат. Этот выбор он объяснял а) максимальным количеством местной апеллятивной лексики, представленной во всех ветвях праславянского, и б) сосредоточением на этой территории славянских гидронимов, произведённых из южно-славянских апеллятивов (имея в виду последующую миграцию славян на Балканы) [43, с. 61 - 62].

Однако «кучность однородных славянских названий характеризует зоны экспансии, колонизованные районы, а отнюдь не очаг возникновения, который по самой логике должен давать неяркую, смазанную картину, а не вспышку» [31, с. 18]. В пользу этого утверждения говорит и факт непригодности этого участка для жизни из-за густых лесов и бедной почвы, сюда разве что можно было переселиться в результате бегства с какой-то другой территории, например, из-за демографических проблем. Наличие же концентрации славянских гидронимов естественно объясняется большим количеством речек, ручьёв и т. п. в предгорьях [41, с. 262].

Археологическое обоснование восточно-европейской прародины славян наталкивается на известные трудности, связанные с разрывом преемственности культур на территории таким образом определённой прародины [40].

Кроме того, археологи, например, на основании данных о влиянии позднезарубинецких, черняховских и собственно славянских древностей VI-VII вв., говорят «о заселении Северо-Восточных Карпат на протяжении I тыс. н. э. выходцами из восточнославянских земель», что свидетельствует против теории Удольфа о приоритете Предкарпатья [33, с. 12].

 

Висло-Одерская прародина

Эту концепцию часто называют автохтонной, что подразумевает пребывание предков славян на ныне занимаемых ими территориях на севере Европы, по крайней мере, с II тысячелетия до н. э., то есть, в основном, на территории современной Польши между Вислой и Одером (напр., [43, с. 139 – 140]).

Предкам славян приписывают в этой теории Лужицкую археологическую культуру (напр., [45, с. 1 – 2]).

В. В. Седов считал культуру подклошовых погребений (часть Поморской культуры) славянской, участвовавшей в формировании восточного варианта Пшеворской культуры. Позже их сочли памятниками германской Вельбаркской культуры времени предполагаемой миграции готов к Чёрному морю [40, с. 116].

По М. Б. Щукину, Б. А. Рыбаков утверждал славянское единство культур от Одера до Днепра: тшинецко-комаровское – эпохи бронзы, лужицко-скифское – эпохи железа, пшеворско-зарубинецкое – эпохи Латена и рубежа эр, пшеворско-черняховское – римского времени.

Однако славянской атрибуции культур, возникших после или в результате распада Лужицкой культуры, препятствует принимаемая также из соображений автохтонности германская атрибуция Ясторфской культуры. Речь о славянской атрибуции Пшеворской и последующих более восточных Зарубинецкой и Поянешть-Лукашевской культур, испытавших влияние Ясторфской культуры и губинской группы со следами Ясторфской и Поморской культур.

М. Б. Щукин указывает, чем эти новые культуры близки культурам среднеевропейским: они «мисочные», у них разнообразная керамика, обилие фибул, большие могильники с трупосожжениями [40, с. 114] – в отличие от более поздних достоверно славянских «горшечных» культур VI – VII вв. с кратковременными поселениями и могильниками (но отметим: тоже с кремациями [40, с.113]). Трудно представить, что к VI в. пшеворское славянское население полностью потеряло свои культурные навыки.

Таким образом, в основе доводов против Висло-Одерской теории славянской прародины лежат германская атрибуция Ясторфской культуры и отсутствие археологической преемственности между среднеевропейскими культурами и достоверно славянскими культурами.

В Висло-Одерской теории также «получается, что в течение почти 600 лет, со II в. до н.э. и до конца IV в. н.э., в рамках пшеворской и черняховской культур, славяне жили в непосредственном соседстве и совместно с германцами, вандалами или лугиями пшеворской культуры, готами и другими германскими племенами, представленными черняховской культурой, а наличие в составе последней определенного вельбаркского и, более широко, североевропейского вклада (длинные дома, костяные и железные гребни, некоторые формы керамики и пр.) отрицать не приходится. Это длительное совместное проживание должно было бы сказаться и на славянских языках, чего мы не наблюдаем» [40, с. 117].

Против Висло-Одерской теории, таким образом, говорит и отсутствие в славянских языках заметных следов совместного проживания славян с германцами.

Отметим как важное обстоятельство, что, как и в Ясторфской и Поморской культурах, в Вельбаркской культуре также был принят обряд кремации [40, с. 114 – 116], а в Черняховской, более южной культуре, сложилась биритуальность [40, с. 111]. М. Б. Щукин пишет: «И пшеворская, и зарубинецкая, и черняховская культуры действительно сходны по своей структуре: во всех большие могильники, «поля погребений», захоронения с разнообразным и многочисленным инвентарем, много фибул, обилие лощеной и лощено-хроповатой керамики. Все эти культуры «фибульные», «мисочные», они и в самом деле составляют единый «культурный мир». Только Одер никак не является его западной границей. За ним находится ясторфская культура Германии, тоже относящаяся к этому «миру». И различия памятников пшеворской культуры с расположенными западнее даже менее заметны, чем с зарубинецкими и черняховскими. Исходя только из сходства культур, славян пришлось бы «расселить» вплоть до Рейна и Южной Скандинавии» [40, с. 114].

При этом пришлось бы отказаться от германской атрибуции Ясторфской культуры, что выглядело слишком смелым предположением.

 

Дунайская теория и попытка синтеза теорий

Дунайская теория утверждает, что славяне издревле были жителями Балканского полуострова и лишь под давлением вновь приходящих на Балканы народов вынуждены были расселяться в северном и северо-восточном направлениях.

Обратимся вновь к обзору В. В. Седова [13]. Согласно Р. С. Каульфусу, названия многих рек этого ареала, в том числе Истра, имеют славянское происхождение. Немецкий исследователь Л. Концен пытался показать, что древних славян вытеснили из дунайских земель кельты. Остатком древнего славянского массива, по его мнению, были венеты, жившие на северном побережье Адриатики.

О том, что славяне в Иллирии и Фракии были древним и автохтонным населением, писали И. Г. Куно, Гелльвальд, И. К. Сакцинский, Д. Терстеняк, Ф. Сасинек и другие. Обосновывалось это, в основном, топонимо-историческими соображениями.

В. И. Григорович отводил славянам территорию между Балтийским и Адриатическим морями, в некотором смысле примиряя Висло-Одерскую и Балканскую прародины. С вторжением кельтов в Иллирию и Паннонию (это были волохи Нестора) проживавшая здесь часть славян в последние века I тыс. до н. э. покинула Подунавье. В результате славяне продвинулись в северо-восточном направлении до озера Ильмень. В течение длительного времени кельты были западными и южными соседями славян: исследователь перечисляет ряд слов, по его мнению, заимствованных славянами от кельтов. Уже до нашей эры славяне соприкасались также и с германцами: в готской лексике есть славянские заимствования. В. И. Григорович полагал, что древним самоназванием славян было «сербы», а в письменных источниках они упоминаются под разными иными этнонимами – «будины», «невры», «венеды» и др.

Л. Нидерле возражал против основанной на русской летописи дунайской (или балканской) теории происхождения славян, но также допускал, что древними славянами были невры, будины и, кроме того, скифы-пахари Геродота.

Аналогично относил эти группы племён к славянам и П. И. Шафарик. Исследователь анализировал греческие, латинские, византийские, арабские, немецкие и славянские памятники письменности, а также доступные ему лингвистические и этнографические данные.

П. И. Шафарик утверждал, что начало славян следует искать в Европе, они развивались где-то по соседству с родственными индоевропейскими племенами кельтов, германцев, литовцев и фракийцев. Уже в глубокой древности славяне, по П. И. Шафарику, занимали обширные пространства Средней и Восточной Европы. Описанные Геродотом будины, невры и борисфены (так исследователь называл скифов-земледельцев и скифов-пахарей) были юго-восточной ветвью славян. В IV в. до н.э. под натиском кельтов славянское население Паннонии и Иллирика вынуждено было переселиться к своим родичам за Карпаты. По мнению П. И. Шафарика, это событие и получило отражение в летописи Нестора. Но и после этого славянский ареал оставался весьма обширным – от Одера до Днепра и от Карпат до побережья Балтики и озера Ильмень.

Однако нам и в этом случае придётся как-то объяснять отсутствие заметных следов совместного проживания славян и германцев в славянских языках, на что обратил внимание М. Б. Щукин.

На какой же теории, в конечном счёте, следует остановиться?

Одна из попыток правдоподобного синтеза теорий славянской прародины, казалось бы, взаимоисключающих друг друга, была сделана О. Н. Трубачёвым. Он на примере истории венгерского этноса убедительно показал, что прародин у этноса может быть больше одной. В случае венгров это: приуральская прародина, где они выделялись из угорской ветви, севернокавказская, где они были в длительном контакте с тюрками-булгарами, далее – южноукраинская, где начался их симбиоз с аланами, и, наконец, последняя – дунайская [32, с. 14].

Таким образом, современная Висло-Одерская концепция, по Трубачёву, скорее всего, описывает не изначальную прародину славян, а их раннюю северную миграцию [32, с. 132 – 133]. Развивая мысль учёного далее, можно сказать, что восточноевропейская теория описывает последующую миграцию из Висло-Одерского региона на восток, где прародину находят сторонники восточноевропейской теории.

Это позволяет считать все вышеупомянутые теории верными в том смысле, что они описывают не собственно изначальную прародину славянского этноса, а последовательно «занимаемые» им прародины, то есть исторические этапы его развития в разные времена, в разных местах и при разных условиях. Такой синтетический подход позволяет, например, объяснить отсутствие в славянском лексиконе развитой терминологии, касающейся моря и гор: подобная лексика вымывается из языка за несколько поколений за явной невостребованностью в равнинно-болотно-озёрном ландшафте Восточной Европы, где письменная история впервые фиксирует обитание славян.

Перейдём к проверке гипотезы о древних миграциях предков славян из Подунавья.

 

Терминология консолидирующего производственного процесса

Исконность славянских терминов металлургии

Фактором, который мог бы консолидировать локальные диалекты, может быть, как известно, развитая кооперация, промышленная или торговая. Примерами крупномасштабных производств являются горнорудное дело и металлургия. Поэтому одним из критериев проверки гипотезы о дунайской прародине как области формирования протославянского языка может быть наличие в нём древних исконных терминов металлургии этого региона.

Анализ материалов, найденных при раскопках на рудниках Рудна Глава (на территории современной Сербии) и Ай-Бунар (на территории современной Болгарии), показал, что уже в V – IV тысячелетиях до н.э. на Балканах был свой источник меди.

В IV тысячелетии до н. э. интенсивно работала Балкано-Карпатская металлургическая провинция, в которой сложилось своеобразное разделение труда: медь выплавлялась и медные изделия производились вдали от рудников, где добывалась медная руда. Более поздние бронзовые изделия производились из медных руд, добытых в Карпатах, на Балканах и в Альпах, то есть тоже в непосредственной близости к предполагаемой прародине славян.

С III тысячелетия до н.э. на Балканах работали Лаврионские рудники, в которых добывались медь, свинец и серебро. Названия меди и свинца у славян исконны, названия серебра имеют общее происхождение у балтов, германцев и славян.

Древний центр добычи золота в Трансильвании, вероятно, произвёл родственные названия золота во фракийском языке, в германских, в славянских и диалектно – в латышском [31, с. 121 – 122].

Кроме того, достоин внимания тот факт, что русские названия ртути, меди, серебра, олова, свинца и железа не имеют ИЕ прототипов. Такое возможно, например, при условии, что предки славян обитали в местах, где они могли открыть эти металлы сами, причём находясь в относительной изоляции от других ИЕ этносов, что затруднило передачу названий другим этносам, за исключением балтов, с которыми наблюдается значительный обмен ремесленными терминами. Как правило, названия металлов расходятся вместе с самими металлами (например, почти по всей Европе разошлось латинское название меди, а славяне заимствовали названия многих металлов, открытых не ими).

Есть, правда, ещё одна возможность появления исконных названий привозных изделий и материалов – переименование людьми оригинальных названий на свой лад, например, из соображений удобства произношения или придания названию осмысленности с помощью деформации или перевода оригинального названия на свой язык. Уменьшить вероятность такого стечения обстоятельств применительно к горнорудному делу и металлургии помог бы анализ соответствующей технической терминологии: если она исконна, то и названия добываемых металлов, по всей вероятности, исконны.

 

Горнорудная терминология

Добыча руд оформлена в славянских языках в значительной степени исконно славянскими терминами:

 

- копи ' горная выработка' – от копаю;

 

- крепь  сооружение для предотвращения обрушения горных пород в шахтах' – от креплю;

- кайло 'вид молота' – от каять, аналогично пойло из поить, стойло – из стоять, хайло – из хаять; в согласии с Фасмером, вряд ли от нем. Keil 'клин' (в порядке обоснования семантической связи между понятиями 'порицание' и 'инструмент' можно вспомнить публичную казнь в виде побития камнями, т.е. 'каять' ~ 'бить камнем'); не исключено, что у кайло и камень общая древняя основа *ka-: ср. семантическую параллель: д.-в.-н. когнат  hamar 'молот' и др.-норв. hamarr 'камень' с основой ha- < *ka-;

- лом, лопата – считаются безусловно исконными (см. статьи «лом», «лапа», «лопата» в [34]);

- руда (от рыть) – нечто выкапываемое (ср. кальки: рус. ископаемое от копать, греч. μεταλλικά 'металл' от μεταλλεύω 'копать'); схема образования такая же, как в луда – от лить, нуда – от ныть, буду < *bǫdъ "пребывающий в состоянии" – от быть (статья «буду» в [34], со ссылкой на Френкеля); – названия бурого, красного цвета произведены от цвета железной руды, а не наоборот.

Эти и подобные термины сохранились, потому что работа с полезными ископаемыми (поиски и добыча) при миграциях не прерывалась.

 

Металлургия и кузнечное дело

Хорошо известны также исконные древнерусские термины из лексикона металлургов и кузнецов:

- др.-рус. дъмьница, домница, из древнего корня *dǫ-, от которого также др.-рус., ст.-слав. дъмѫ, дѫти 'дуть';

- др.-рус. термины кузнечного дела (гърнъ, молотъ, ковати, кузнь).

ИЕ форма *kou̯- (у С. А. Старостина – *kowǝ-) нигде, кроме славянских языков, не обнаруживает значения 'ковать': в тохарских и иранских основа имеет значение 'убивать', в балтских – 'бить', 'рубить', в германских – 'бить', 'рубить'; при этом в славянских развилось только значение 'ковать' [30, с. 725],  [15, *kowǝ-]. Праслав. *kuznь 'кованые иделия, ковка' очевидным образом является исконным славянским образованием от основы *kov-/*ku- по типичной схеме с формантом -зн-, как жизнь, боязнь, болезнь.

Древние термины, которые более относились к гончарному делу, нежели к металлургии, напр. *pekt'ь [30, с. 713], мы здесь не рассматриваем.

Что касается других древних и исконных металлургических терминов – праслав. диалектн. *ěstěja 'устье печи' (реконструкция О. Н. Трубачёва по родственным словен. диал. vesteje и istéje, jistje; ст.-чеш. niesteje, nístěj, чеш. диал. nístěj, словацк. nistej, в.-луж. něsć, н.- луж. jěsća, jěsće, jěsćija, jěsćije) [37, с. 145], *kladivo 'молот', *vygnь 'горн, кузница', то они как раз сохраняются там, где мы ищем прародину славян: в средне- и южнодунайских славянских языках [31, с. 89]. Следы *vygnь сохраняются в сербохорв. ви̏гањ 'кузнечный горн', 'кузница', макед. вигна 'кузнечный горн', словен. vigenj (то же), ср.-болг. выгнии 'кузница', в словацком vyhňa и чешском vyheň, но уже не в польском и восточнославянских.

Первую лексему – *ěstěja – О. Н. Трубачёв выводит без какого либо посредства из ИЕ основы *ěd- со значением 'есть, поедать' [30, с. 698]; лексема *kladivo очевидным образом производится из праслав. *klad-ti, а лексемы со значениями 'горн, кузница' <  *vygnь родственны  др.-русск., ст.-слав. огнь, болг. о́гън, чеш., слвц. оhеň.

Исконность этих славянских терминов не вызывает сомнений, при этом ещё явно напрашивается предположение, что имя богини домашнего очага Гестии имеет славянское происхождение, поскольку семантически связано непосредственно с очагом, а не с едой. О связи имени богини (др.-греч. Ἑστία'Гестия'и лат. Vesta 'Веста') и названия устья печи (*ěstěja) пишет и А. К. Шапошников [37, с. 146].

О. Н. Трубачёв справедливо отмечает расхождение славянских и балтских кузнечных терминов, за исключением ц.-слав. вътрь и др.-прус. wutris 'кузнец' [30, с. 725], которое может объясняться исторически сложившимся разделением труда в Балкано-Карпатской металлургической провинции (добыча руды vs производство изделий), о котором уже была речь выше.

Отсутствие общих технологических контактов у балтов и славян с другими этносами [30, с. 711-712] объясняется географической изоляцией предков балтов и славян, приведшей и к сохранению архаичных черт в этих языках, о которых также речь уже была.

В славянских языках среди терминов кузнечного дела есть и поздние заимствования (из германских или через посредство германских), в основном названия кузнечного инвентаря [30, с. 700], но они не порочат исконности выше рассмотренных древнейших славянских ремесленных терминов.

Теперь осталось убедиться в исконности славянских названий меди, свинца и серебра, которые в древности добывались в этом регионе (поскольку согласия относительно происхождения этих названий в литературе нет), а также названия бронзы. Исследование этимологии названия железо мы опустим: о славянском происхождении этого названия убедительно написал О. Н. Трубачёв [31, с. 124 – 129].

Как видно из таблицы 1, славянские названия меди, свинца и серебра образованы каждое от какой-то общей основы (за исключением поздних названий свинца в рус., укр., блр. и слвн., заменивших др.-рус./ст.-слав. олово), то есть имеют общеславянское происхождение, что означает их древность, предшествующую распаду праславянского языка.

Таблица 1.

Для названия меди мы предложим праславянскую реконструкцию *мѩдь [mjędь] 'нечто мнущееся', родственную прототипу ст.-слав. мѧти'мять'. Образование *мѩдь от мѧти аналогично жудь 'нечто ужасное' (обычно жуть [34, ст. «жуда»]) от ст.-слав. *жоути 'гибнуть', ср. лит. žū́ti 'гибнуть'.

Название отражает существенное для древних отличие самородной меди от камней – она при ударе твёрдым предметом мнётся, а не ломается. Это свойство отражено в новгородском словаре XIII в. («Русская правда» по списку Московской Синодальной кормчей 1282 г.) словом ковъ 'медь' [2, с. 127], т. е. медь – ковкая, деформируемая. С точки зрения семантики ('мнущееся') сюда же относится старое название серебра в финских языках – фин. hopea и др., – которое родственно словам со значениями 'мягкий', 'гибкий' [29, с. 82].

Носовой гласный в ИЕ прототипе ц.-слав. мѧти, польск. miąć 'давить, мять' согласуется с наличием носового согласного в корнях англ. mend 'исправлять', ирл. mēin(n) 'руда, металл' (неканонический взгляд на эволюцию носовых гласных в ИЕ языках описан более подробно в [23]).

В др.-рус. после падения носовых по общему правилу должно было бы быть не мѣдь, а *мядь (при прототипе *мѩдь), но известен весьма архаичный пример такого же исключительного соответствия, практически полностью совпадающий с рассматриваемым случаем, ср.:

– др.-рус. ѣдь 'еда' и ѩдь 'еда' < ѩти 'принять';

– др.-рус. мѣдь 'медь' и *мѩдь 'медь' < *мѩти 'мять'.

Отметим, что балтские названия меди не связаны со славянскими: лит. varis, лтш. varš – и они восходят к корню с семантикой 'варить' [11, с. 48 – 50]. Это единственное расхождение между балтийскими и славянскими названиями металлов, и оно, определённо, показывает различие обстоятельств, при которых эти группы этносов впервые познакомились с медью: протославяне обнаружили мягкость самородной меди, а протобалты выплавляли медь из руды.

Стоит упомянуть также, что праславянскую основу новгородского диалектного названия меди *kow-/*ku- можно увидеть в хет. kuwanna и лув. kuwanzu 'медь'. След этой основы сохранился и в др.-греч. κυανός 'медная лазурь (стёкла, окрашенные с применением окиси меди, имели голубой цвет), иссиня-чёрный (цвет окиси меди)'; с неясной этимологией [17]. Это можно было бы отнести на счёт влияния языка группы, продвинутой в металлургии, на языки соседей.

Серебро

Выбор из многих вариантов этимологии праслав. *sьrebro 'серебро' помогло сделать перс. sorb 'свинец' < ср.-перс. srub, тадж. сурб, курд. sirb, все – 'свинец'; эти лексемы считаются родственными праслав. *sьrebro 'серебро', дальнейшая этимология не приводится [47, поиск: سرب].

Мы можем предположить следующую историю иранских названий свинца, родственных праславянскому названию серебра (исключаем версию, что древние иранцы не различали серебра и свинца). Выплавка свинца производится с помощью термического разложения галенита – сульфида свинца, при котором выделяется сернистый газ, обладающий резким запахом. Кроме того, поскольку галенит является серебросодержащей рудой, попутным результатов выплавки свинца являлось серебро.

Сера в самородном состоянии, а также резкий запах горящей серы и отвратительный запах сероводорода известны с древнейших времён. В силу этого, возникают этимологические гипотезы, объясняющие как слав. название серы и серебра, так и иран. названия свинца.

 

Перейдём к существующим предположениям.

По Фасмеру, укр. сíра, др.-рус. сѣра, сербск.-цслав. сѣра, болг. ся́ра, чеш. síra, слвц. sirkа 'спичка', польск. siara, siarka – с серый не связаны из-за отсутствия шипящего в зап.-слав., прочие варианты этимологии оказались также под сомнением. Лит. sierà, лтш. sę̃rs 'сера' заимств. из вост.-слав.

По Трубачёву, слав. sěrа родственно лат. sērum 'сыворотка' [34, ст. «сера»].

Ввиду отвратительного запаха сернистых соединений, естественно предположить связь др.-рус. сѣра со слав. *sьrati 'срать', с чередованием ѣ ~ ь, как в дѣра 'дыра' ~ дьрати 'драть', жѣртва 'жертва' ~ жьрати 'жрать'. Отсюда суффиксальное производное *sьroba 'сор, срань' (подобное хвороба 'хворь' – из *хvоrъ 'хворый' и зълоба – из зълъ 'злой'), от которого уже иран. названия свинца и др.-рус. сьребро 'серебро' (как добро – из доба 'пора' [34, ст. «добрый»]). Харпер приводит ст.-слав. аналог без суффикса -r- (s(u)rebo) [42, поиск: silver], в болгарских текстах можно встретить написание сребо 'серебро'. У Трубачёва о серебро – иначе [29, с. 76-82], но его этимологические варианты не объясняют связи иранских названий свинца и славянских названий серебра.

Германские названия серебра также выдают его связь с серой: ср. санскр. śulbāri, др.-лат. sulpur 'сера' и др.-англ. seolfor, мерс. sylfur 'серебро; деньги', др.-сакс. silvbar, др.-фриз. selover, др.-норв. silfr, д.-в.-н. silabar, гот. silubr 'серебро' [42, поиск: silver]. Эти лексемы гипотетически могут быть произведены из др.-греч. *ἕωλοφορός 'несущий зловоние' (ср. с др.-англ. seolfor), с характерным соответствием лат. и герм. [s] густому др.-греч. придыханию.

Происхождение серебро из исконного сера означало бы самостоятельное открытие протославянами серебра, получаемого из руды.

 

Олово, свинец

Свинцовые изделия говорят о наличии металлургии свинца, поскольку свинец в чистом виде в природе встречается редко. Наиболее ранние находки таких изделий (бус и подвесок) были сделаны в Чатал Хююке (6 тысячелетие до н. э. [7, с. 17]). Можно, стало быть, полагать, что наиболее древнее название свинца родилось где-то на юге Малой Азии. Какой язык назвал его первым, хаттский, шумерский или какой-нибудь из семитских языков, мы не знаем.

Не позже конца 4 тысячелетия до н. э. свинец начали выплавлять на островах Эгейского моря: в 3 тысячелетии много свинцовых изделий было изготовлено на Крите. С 3 тысячелетия до н. э. свинцовые изделия известны и в древнем Египте [7, с. 17, 18]. Торговые связи критян в это время доходили до Испании, о чём свидетельствуют критские свинцовые изделия: критские бусы и поильник – найденные в Испании [36, с. 60].

Свинцовые гири для весов на основе минойской единицы веса, которые были обнаружены во всей эгейской области, указывают на то, что вся эгейская область в минойскую эпоху была охвачена едиными торговыми отношениями – наследием Кикладской культуры 3 тысячелетия до н. э. [7, с. 17 – 19]. С учётом нахождения критских артефактов в Испании, можно уверенно говорить не только о развитой металлургии в эгейском регионе, но и о развитом мореплавании.

Такая распространённость свинцовых изделий в 4 – 3 тысячелетиях до н. э. должна была сопровождаться распространением оригинального названия свинца, возникшего в языке его производителей.

В большинстве слав. языков для обозначения свинца использована основа *(w)olow-. Этимология олово 'свинец' выводится из семантических соображений таким образом: это приставочное производное от основы *low-, родственное лить, лью – в связи с легкоплавкостью свинца (разогретый в пламени костра, он плавится и течёт, льётся). Схема словообразования типична: олово < лить, как омовение < мыть, морфемный состав о-лов-о – как у о-ков-а, о-снов-а.

Родственно стар. пловкий 'плавкий', лой 'жир', гидроним Ловать/Ловоть, олови́на – брага, пиво, мед; новг. пск. твер. – гуща; осадки и остатки браги, пива или кваса [5, с. 1249, ст. «оловина»] – то есть то, что льют, или то, что остаётся после слива.

Слав. *(w)olow- 'свинец' не связано с д.-в.-н. ëlо 'желтый', лат. albus 'белый', греч. άλφός 'белый лишай', вопреки Фасмеру [34, ст. «олово»], поскольку цвет свинца никак нельзя счесть белым или жёлтым. Миккола предположил (при сомнениях Фасмера [34, там же]), что слав. термин заимствован из того же средиземноморского источника, что и родосск. βόλιμος 'свинец', и лат. plumbum 'свинец' (с общностью происхождения греч. и лат. Фасмер согласен). Мы полагаем, что направление заимствования было таким: праслав. *(w)olow- > родосск. βόλιμος.

Близкое родство слав. и балт. названий свинца с ИЕ основой *lVw с семантикой текучести и отсутствие близких к ним названий в других языках говорят о заметной изоляции протобалтов и протославян от носителей других диалектов в эпоху, когда началась выплавка свинца из руд.

Применение родственных терминов то к свинцу, то к олову в слав. языках можно объяснить лишь тем, что оба металла легкоплавки (причём свинец, напомним, – отнюдь не albus 'белый'). Аналогичное явление мы наблюдали в применении славянами одной и той же основы с семантикой 'игла' для обозначения в одних слав. ели, в других – пихты, то есть похожих друг на друга хвойных деревьев [35, с. 147], [19].

В некоторых слав. языках применяются более поздние родственные друг другу: рус. свинец, укр. свинець, блр. свiнец, др.-рус., ц.-слав. свиньць – то же, словен. svínǝc, род. п. svínca. Рус. свинец, скорее всего, родственно свин, т.е. свинец – 'грязный металл', ср. семантическую параллель: чушка 'слиток' из чушка 'поросёнок'.

Термин появился, видимо, для различения свинца и олова: свинец – 'грязное олово'. Аналогично противопоставлены друг другу в некоторых алтайских и в латыни белый свинец 'олово' и чёрный свинец 'собственно свинец'.

Схема словообразования типична для др.-рус. и ст.-слав.: свинъ – свиньць, как конъ – коньць, образъ – образьць. Современные восточнослав. названия свинца, применяемые для отличия его от олова, и заимствованные из них балт. названия являются наиболее молодыми и исключаются из кандидатов на оригинальное восточносредиземноморское название свинца.

Бронза

После того как мы попытались показать праславянское происхождение славянских названий металлов, добываемых в 5 – 3 тысячелетиях до н. э. на Балканах и в окрестностях, то есть вблизи предполагаемой прародины славян, стоит обратить внимание на тот факт, что бронза была изобретена не на Балканах, а в Малой Азии и Междуречье. В это время в Балкано-Карпатской металлургической провинции продолжали производить чистую медь (бронзовый век на Балканах начался во 2 тысячелетии до н.э., много после распада Балкано-Карпатской металлургической провинции и незадолго до распада Минойской цивилизации на юге Балкан и островах). Производство бронзы осваивала Циркумпонтийская металлургическая провинция, которая в 3 тысячелетии до н.э. захватила территорию Балкано-Карпатской провинции и восприняла изобретение бронзы откуда-то с юго-востока Анатолии, чьи горы обладали богатыми залежами меди и олова Уделим некоторое время нахождению этого юго-восточного источника названий бронзы в славянских языках.

Согласно ст. «бронза» в [34], рус. бронза заимств. через нем. Bronze или прямо из франц. bronze, последнее связывали с названием города Brundisium, где были знаменитые мастерские по изготовлению бронзы (aes Brundusinum); некоторые считают источником перс. birinǰ (برنج).

Факт заимствования названия бронзы в слав. почти неоспорим, но вряд ли источником является лат. название Brundisium итал. города Бриндизи (в конечном счете, из иллир. Βρεντήσιον): не стоит некритически соглашаться, что славянские названия бронзы, а также фр. bronze, ит. bronzo, баск. brontze, греч. μπρούντζος 'бронза' и μπρούτζος 'латунь' восходят к названию единственного города – лишь одного из производителей бронзовых изделий. Скорее можно допустить, что город был назван по названию металла: ср. топонимы Χαλκίς (древняя Сирия), Copperfield (штат Utah), Медногорск, оз. Медное, Argentina, Железногорск – тем более что город основан в конце 2 тысячелетия до н. э., т. е. намного позже начала бронзового века, когда бронза получала свои названия.

Далее, в арабск. بْرُونْز‏‎  (brūnz) (поиск «بْرُونْز‏‎» в [47]), арм. բրոնզ (bronz), курд.bronz, лит., лтш. bronza (в лит. есть исконное название žalvaris, букв. 'зеленая медь', семантически идентичное кит. qīngtóng), дат., англ. bronze, нем. Bronze, норв. bronse, голл. brons, фин. pronssi, эст. pronks, венг. bronz (сущ. наряду с исконным vörösréz 'красная медь') видна цепь заимствований из того же источника, что и вышеприведенные названия бронзы, причем ни одно из них фонетически не сближается с перс. birinǰ.

Это побуждает искать другие возможности для объяснения формы «бронза».

Прежде всего, вспомним анатолийские названия меди: хетт. kuwanna и лув. kuwanzu 'медь' [7, с. 102], – и лув. kuwanzus 'тяжелый', в которых очевидна общая часть основы *kuwan-, дооформленная разными суффиксальными расширениями в хетт. и лув. и восходящая к протослав. *ku-/*kow- 'бить, ковать' [17]. Можно представить аналогичную схему развития протослав. *brunь / *bronь > анат. *brun- > хетт. *brunna, лув. *brunzu 'бронза' – фонетически и морфологически параллельную схеме образования анат. лексем со значением 'медь'. Из лув. *brunzu могут быть заимствованы современные арабское, западноевропейские, финно-угорские и славянские названия.

Семантика протослав. *brunь / *bronь 'бронза' – 'оружие, защита' – очевидна и логично применима к названию металла, который, в силу большей твердости, чем медь, был востребован для производства оружия и защитной амуниции (аналогичная связь – между латы и латунь). То есть, возможно, к др.-рус. брънѩ 'латы' – а не в обратном направлении – восходят многие лексемы ИЕ языков со значением 'бронза' (букв. 'материал для доспехов').

Рус. бро́ня́, бронь, очевидно, можно сравнить с рус. бо́ронь 'борьба, препятствие', стар. (о)борони́ть, оборо́на, общеславянского происхождения: укр. борони́ти 'защищать', ст.-слав. брань ж. 'битва, бой', болг. бра́ня 'защищаю, препятствую', сербохорв. бра́нити, бра̑н ж. 'бой', словен. brȃn ж. 'защита', чеш. braň 'оружие', польск. broń, диал. bróń [brun'] 'оружие', в.-луж. bróń 'оборона', н.-луж. broń 'оружие'.

От *bronь чередованием гласного *bronь ~ *brę- логично произвести бряцать (оружием), брякать, бренчать: ср. русск.-цслав. брѩчѫ, брѩцати, болг. брънча́ 'жужжу', польск. brząkać 'звякать, греметь', brzęczeć 'жужжать'.

К последним звукоподражательным формам могут восходить перс. birinǰ 'бронза; рис' > др.-груз. პილენძი (ṗilenʒi) 'медь', груз. ბრინჯაო (brindʒao) 'бронза' (ср. с ბრინჯი (brindʒi) 'рис'), тадж. биринҷӣ 'бронзовый'; армян. պղինձ (pəˈʁind͡z) относилось к меди, а не к бронзе, как и в др.-груз. პილენძი (ст. «برنج», «პილენძი» в [47]).

Этим же чередованием можно объяснить различия в огласовках наименований бронзы и оригинального названия Бриндизи – др.-греч.Βρεντέσιον, Βρεντήσιον– топоним иллирийского происхождения (мессапский) [47], букв. 'Бренчащий', если допустить, что это название связано с «бренчащими» бронзовыми изделиями.

Любопытно, что так же как бронзу, персы называли рис: ср.-перс. برنج из др.-перс. *vrinǰi- (ст. «błnj» в [47]). В этом источнике считается, что название риса связано с прото-дравид. *wariñci 'рис'. Такая омонимия может быть признаком заимствования обеих лексем в перс. из разных источников.

Связь бронза с бронъ 'белый', броне́ть 'отливать желтоватым, серым, красным цветом' и обозначениями других цветов семантически объяснима иным, более светлым цветом бронзы, нежели цвет меди, ср. с эст. valgevask 'латунь', букв. 'белая медь', лит. žalvaris 'бронза', букв. 'зеленая медь'.

Заимствование бронь из герм. исключено наличием множества исконных славянских родственных бронь, приведенных выше.

Можно считать обоснованным, что слав. *bronь означало материал для защиты, т. е. бронзу; ср. с другим вероятным переходом значений 'доспехи' > 'металл': латы > латунь [16].

Нуждается в объяснении факт перезаимствования формы бронза в рус. из франц. или нем. при исконно славянском происхождении названия сплава. Аналогичное явление мы наблюдали при изучении этимологии названий средиземноморских рыб, например, тунец, макрель и скорпена [20], и названий африканских эндемиков – жираф, зебра и бегемот [18]. Названия южных животных были забыты после славянского переселения на север и вернулись в славянские языки, пройдя цепочку заимствований и соответствующих искажений. Исконное название бронзы могло быть утеряно после вытеснения славян в конце прошлой эры и в 1 тысячелетии н. э. с севера Европы в Восточную Европу, где не было условий для выплавки бронзы. В то же время названия растений, растущих и в начальных, и в конечных пунктах миграций, сохранялись [19], так же как и названия плавсредств и их частей, преемственность в изготовлении которых не прерывалась [21]. Последнее обстоятельство, кстати, означает, что предки славян, вопреки Ф. П. Филину, хорошо знали и море, и мореплавание.

Однако рус. бронза < *bronь можно получить и без анатолийского посредства с помощью расширения основы малопродуктивным суффиксом -з-, как гомза – из гом, грымза – из грымить. Происхождение названия бронза из праслав *bronь означало бы, что праславяне первыми применили бронзу для изготовления защитной амуниции, откуда и смысл названия сплава. 

Поздние заимствования названий бронзы и меди в финно-угорск., герм. и роман. языки при отсутствии следов исконных названий говорит о позднем знакомстве носителей этих языков с металлургией меди и ее сплавов. Уникальная морфологическая параллель aes Cyprium 'медь' (букв., 'металл из Кипра') ~ aes Brundisium 'бронза' (букв., 'металл из Бриндизи') говорит о том, что оба металла не были для древних латинов носителями каких-то свойств, а были, скорее, предметом импорта.

Разные истории латышского и литовского названий бронзы согласуются с разновременностью аналогичных миграций предков латышей (более ранние миграции) и предков литовцев (более поздние миграции).

Любопытно, что китайское название бронзы qīngtóng (букв. 'зеленая медь') семантически совпадает с литовским названием и, если допускать западное влияние на культуру Китая 2 тысячелетия до н. э., то китайское название окажется калькой с литовского/фракийского, а не наоборот.

 

Промежуточные выводы

Итак, мы располагаем сведениями о древности очагов металлургии в Балкано-Карпатском регионе и об исконности славянской горнорудной и металлургической терминологии. У нас есть основания предполагать, что славянские названия меди, олова, железа и серебра, которые в древности добывались в этом регионе, а также название бронзы имеют славянские этимологии. Это позволяет считать, что предки славян во времена развития металлургии в балкано-карпатском регионе имели к этому развитию прямое отношение, то есть заведомо обитали там в V – III тысячелетиях до н.э.

Даже если оставить под сомнением славянские этимологии лексем серебро и железо, то и в этом случае гипотеза о происхождении славянского, балтского и германского названий серебра из какого-то переднеазиатского источника, и гипотеза о происхождении славянского и балтского названий железа из хаттского языка [7, с. 99] не противоречат формированию праславянского языка на далёком юге.

Самого факта знакомства местных жителей с местными же ресурсами ещё недостаточно для того, чтобы все они называли эти ресурсы одинаково. Важно то, что горнодобывающая промышленность, металлургия, кузнечное дело и торговля образуют производственный комплекс с обширной кооперацией множества занятых в производстве людей различных местных племён, изначально говоривших на разных языках или разных диалектах одного языка. Эта кооперация и создала потребность в консолидации языков, о которой писал О. Н. Трубачёв [31, с. 16] и которая привела к образованию славянского языкового типа.

 

Общая сельскохозяйственная терминология славян

Критерий исконности названий сельскохозяйственных культур

Если протославянский язык формировался в конце энеолита в Восточном Средиземноморье, то у славян должны быть общими исконные названия сельскохозяйственных культур с родиной в этом регионе и названия сельскохозяйственных орудий времён энеолита и бронзового века.

Группируя названия древних культур по типу источников названий, получаем такую картину:

- ячмень, пшеница, просо, жито, горох – исконно славянские, не имеющие аналогов в других индоевропейских (ИЕ) языках; при этом жито, пшено и пшеница – причислены к новообразованиям от лексем со значениями 'жить' и 'пихать', соответственно;

- рожь – исконно славянское, имеющее родственные в балт. и герм.;

- боб, репа, морковь – унаследованы из некоего исчезнувшего языка через посредство лат. и герм.;

- лук – заимствовано из герм.

«Лишь немногие термины, относящиеся к сельскому хозяйству, выходят за пределы славянских языков, имея исконно родственные соответствия в других индоевропейских языках (ср. названия зерна, семени и некоторые другие). Основная масса общеславянской сельскохозяйственной терминологии является или новообразованием, или усвоена из других языков» [35, с. 113].

Отметим, что, если у слав. названия нет ИЕ аналогов, то это в половине, по крайней мере, случаев считается новообразованием. Если у слав. названия есть некоторое количество ИЕ аналогов, то оно считается чьим-то заимствованием из неизвестного языка, наконец, одно название – лук – считается заимствованием из герм. с неопределённой дальнейшей этимологией.

«Конечно, накопление сельскохозяйственной терминологии в общеславянском языке происходило в течение длительного времени. Во всяком случае, совершенно очевидно, что носители общеславянского языка на среднем этапе его развития были хорошо знакомы с земледелием и уже обладали значительным запасом соответствующей лексики, сохранившейся в славянских языках до настоящего времени. Это можно сказать не только о названиях культурных растений, но и о наименованиях сельскохозяйственных орудий, различных видов сельскохозяйственного труда и сельскохозяйственных продуктов. Общеславянская сельскохозяйственная лексика в целом резко отличается от соответствующей лексики других индоевропейских языков, представляя собою своеобразный и неповторимый комплекс» [35, с. 114].

После ознакомления с материалом цитат можно усмотреть некоторое противоречие.

С одной стороны, так называемые «историко-культурные ограничения» предполагают относительно позднее появление славян на исторической арене, и очевидно, что освоение народом новой для него технологии производства, известной народам-соседям, подобно освоению немецких достижений в петровские времена, должно было бы сопровождаться заимствованиями названий инструментов и объектов обработки.

С другой стороны, исключительно у славян образовался «своеобразный и неповторимый комплекс» сельскохозяйственной лексики, отличающейся от ИЕ лексики, несмотря на влияние со стороны более продвинутых племенных ИЕ групп.

Для разрешения этого противоречия мы предлагаем более внимательный этимологический анализ вышеприведённых названий сельскохозяйственных культур, которые считаются заимствованиями [22]. При этом отметим, что сельскохозяйственные культуры, имеющие в славянских языках исконные названия, были открыты на Ближнем Востоке и вскоре распространились в Восточном Средиземноморье. Это ячмень и пшеница – древнейшие культуры, а также просо, известное с 3 тысячелетия до н. э., в т. ч., в Европе и Северной Африке. Культурный горох также распространился по Европе из восточных районов Средиземного моря.

При этимологических исследованиях будем ориентироваться на такое правило: слово имеет вероятным источником группу языков, для которой оно является общим и имеет наиболее осмысленную мотивацию.

Начнём с лексемы лук.

 

Лук

Лук использовали в пищу задолго до нашей эры и Иран, и Китай, и страны Средиземноморья. Название лука у славян – общеславянское: лук, ст.-слав. лоукъ, болг. лу́к, сербохорв. лу̏к, словен. lùk, чеш. luk, польск. ɫuk.

По Фасмеру (ст. «лук» в [23]) - заимств. из др.-герм. *lauka-. Ищем смысл последнего в ст. «Reconstruction:Proto-Germanic/laukaz» [47]: "Этимология неизвестна. В конечном итоге, возможно, от прото-ИЕ *lewg- "гнуть". У С. А. Старостина в [4] находим со значением 'гнуть' два сходных ИЕ прототипа: *lug- и  *lenk(ʷ)-. Из второго получаются слав. родственные со значениями 'лук (вид оружия)' и 'гнуть'.

Лексемы лук 'вид оружия' и лук 'огородная культура' принято считать случайно совпавшими по окончательному произношению в рус. омонимами, несмотря на совпадение значений у ИЕ прототипов. Следует ли считать этот вывод окончательным? Если учесть, что растение могло быть названо так в связи со сходством его развивающихся цветоножек со стрелами (а они до сих пор в рус. так и называются: стрелы), то прототипом названия растения следует счесть общеслав. лексему *lǫkъ / *lękъ (ср. ст.-слав. лѫкъ и польск. łęk), содержащую носовой гласный в корне и имеющую значения 'лук; лука'. В этом случае заимствовали название лука германцы, что может объяснить отсутствие дальнейшей этимологии в герм.

Польск. форма без носового гласного, вероятно, появилась в результате позднего заимствования из герм. в обратном направлении или из других слав. после падения носовых. Ср. также лтш. luõks 'лук' (заимствовано из рус.) и lùoks 'изгиб, дуга' (считается родств. лѫкъ 'лук-оружие') – оба без носовых звуков.

ИЕ название лука не связано с герм., слав. и балт. названиями: *kermus- / *kremus- [15], [47] (когнаты: др.-греч. κρόμμυον 'лук' [6], др.-англ. hramsa, лит. kermùšė, рус. черемша 'дикий чеснок' [34]). Лат. ūniō (> англ. onion) означало как луковицу, так и большую жемчужину [47], и также не связано с лук. Перс. pyaz 'лук (растение)' имеет общее происхождение с тюркскими названиями и к слав. названиям лука не имеет никакого отношения.

 

Морковь

Семена моркови археологи обнаруживают при раскопках по всему побережью Средиземного моря (в том числе, в Северной Африке), в Азии и европейских странах с умеренным климатом. Название моркови у славян – общеславянское.

Ср. слав. аналоги морковь со слав. аналогами меркнуть, марать:

- болг. мо́рков - мръ́ква 'смеркается';

- сербохорв. мр̏ква - мр̏кнути 'меркнуть';

- словен. mŕkǝv – mŕkniti 'меркнуть';

- чеш. mrkev - др.-чеш. mrknúti, чеш. smrknouti 'темнеть, мигать'

- польск. marchew - польск. marać 'марать',

- в.-луж. morchej, н.-луж. marchwej - в.-луж. marać, mórać 'мазать'.

Семантическая связь морковь и маркий (реже – уст. маркова́тый, ст. «марать» в [5, с. 897-898]) очевидна: клубни моркови изначально были тёмно-фиолетового цвета и очень пачкали всё, что их касалось. Корнем общеславянского прототипа можно считать *mrk, где слоговый -r-  >  -oro-,  -ra-, -ar-, -or- [26]. Судя по отсутствию когнатов в сканд., общегерманской лексемы со значением 'морковь', скорее всего, не было, а др.-англ. more, д.-в.-н. mor(a)ha 'корень растения или дерева', др.-сакс. moraha, нем. Möhre 'морковь' (ст. «more» в [47]) являются заимствованиями, ср. с рус. замараха, откуда мог появиться [h] в герм. лексемах, если только заимствование не произошло до первого передвижения согласных в герм.

Лат. carōta (> англ. carrot) производят из др.-греч. κᾰρωτόν 'морковь', далее полагают связь с ИЕ *ker- 'рог' [47], якобы за сходство с клубня с рогом. Эти названия не связаны с историей слав. названий моркови.

Репа

Родиной репы считается Средиземноморье, Западная и Южная Азия. Название репы у славян – общеславянское: русск.-цслав. рѣпа, болг. ря́па, сербохорв. ре̏па, словен. rẹ́ра, чеш. říра, слвц. rера, польск. rzера, в.-луж., н.-луж. rěра.

Считается странствующим термином: ср. лит. rópė 'репа', д.-в.-н. ruoba 'репа' наряду с râbаж. (и.-е. *rāр- и *rēр-), лат. rāpum ср. р., rāра ж., греч. ῥάπυς, ῥάφυς ж. 'репа', ῥάφανος м. 'редька'; см. также репе́й, русск.-цслав. рѣпии, к-рое сравнивают, в частности, с лат. rарiō 'хватать, схватывать' и др.-прус. rарlеs 'щипцы', но родство к-рого с репа Фасмер подвергает сомнению (ст. «репа» в [34]).

Оспорить определение термина как странствующего с неясной конечной этимологией трудно. В нашем распоряжении лишь некоторые небесспорные сравнения:

- лат. rарiō 'хватать, схватывать' – с рус. репей, аналогичное сравнению лат. rāра 'репа' и рус. репа, откуда можно догадываться о связи репа и rарiō;

- южн.-рус., укр. рупа 'картофельная яма', чеш. rýpati 'копать, рыть', лит. ruõpti 'рыть' – с д.-в.-н. ruoba 'репа', откуда видна связь репа и рыть.

- ведущие к предположениям о латинском или балтославянском источнике названия репы.

 

Боб

Родина боба садового или обыкновенного, или русского, или конского (лат. Vícia fába) – Средиземноморье.

Общеславянская лексема: укр. бiб, болг. бо́б, сербохорв. бо̏б, бо̀ба, словен. bòb, чеш. bob, польск. bób, в.-луж., н.-луж. bob.

Дальнейшую этимологию слав. лексем, др.-прус. babo и лат. faba 'боб' можно искать исходя из предположения о связях с англ. baban 'дитя', нач. 13 в. (ст. «babe (n)» в [42]), др.-рус. баба 'крестьянка'; рус. бобыня 'надутый (чванливый) человек'.

Сюда же с [u] в корне, как в польск. bób: бу́ба 'опухоль, желвак', черниг., орл.; укр. бу́ба – то же. По Бернекеру и Преобр., связано с бу́блик. Далее можно сравнить со ср.-голл. bobbel 'пузырь' или ср.-нж.-нем. bubbeln 'пузыриться' > англ. bubble 'пузырь; пузыриться', возможно, звукоподражательного происхождения (ст. «bubble (n)», «bubble (v)» в [42]).

Все эти лексемы семантически объединяются понятием 'пухлый; округлый', что вполне соответствует форме бобов.

Рассмотрим ещё несколько терминов, которые в настоящее время считаются заимствованиями и которые также связаны с растениями.

 

Мята

Различные разновидности мяты ведут происхождение из Средней Азии, Средиземноморья.

Общеславянское суффиксальное производное с суффиксом -т-, как в пята, сито. Не из лат. mentha, вопреки Фасмеру (ст. «мята» в [34]), а от мять (мятый лист мяты сильно пахнет):

укр. м᾽ята – м᾽яти,

словен. mȇtva – méti;

чеш. máta – mačkat 'жать, месить',

слвц. mäta – mät᾽,

польск. mięta – miąć

(приведены сопоставимые примеры из ст. «мята» и «мять» в [34], добавлено чеш. mačkat 'жать, месить').

Лит. mėta родств. слав. словам, лат. menta (mentha) 'мята' – от др.-греч. μίνθη, μίνθος 'мята', др.-греч. μινθόω 'изгадить', последнее, возможно, от слова со знач. 'мята' или 'мять', тогда и лат., и греч. слова заимств. из слав., поскольку не имеют семантического объяснения в своих языках. Ср. ткж. греч. слова μίνθη, μίνθος 'мята' с лит. mintinis 'мятый', minti 'топтать', родственными слав. словам со значением 'мять'. Герм. слова со знач. 'мята' др.-англ. minte (8 в.), др.-сакс. minta, ср.-голл. mente, д.-в.-н. minza, нем. Minze заимств. из лат. и/или др.-греч.

Литературные источники подтверждают семантику названия 'мятая, топтанная': Μίνθη якобы была нимфой в подземном царстве; Аид бросил ее, похитив Персефону (лат. Прозерпина), но Μίνθη не прекращала жаловаться и бранить соперницу, за что и была растоптана ее матерью Деметрой; потом на этом месте выросла садовая мята. Харпер считает, что имя нимфы могло быть заимствовано из утерянного средиземноморского языка (ст. «mint (n.1)» в [42]).

Резеда

Родина резеды душистой – Северная Африка.

Название общеславянское, в боснийском и сербохорватском есть синоним ljubimac.

По Фасмеру (ст. «резеда» в [34]), ввиду конечного ударения – из франц. résédа – то же, происходящего от лат. resēda – то же (начиная с Плиния, Nat. Hist. 27, 131: resēdā еst herba...; quī сūrаnt еā, addunt hаес verba: resēdā, morbōs resēdā), которое было осмыслено как связанное с resēdāre 'исцелять'.

Трудно согласиться с достаточностью признака ударения на последнем слоге для обоснования заимствования из франц. Резеда, как и сугубо русские названия растений:белена, лебеда, череда – может быть русским названием, несмотря на ударение на последнем слоге.

Можно представить резеда как рус. суффиксальное производное от корня рез-, от которого резать, суффикс -ед-, как в лебеда, череда. Резеда (от резь), могла быть названа так за резкий запах.

Греч. ρεζεντά и др. европейские созвучия являются заимствованиями.

 

Резина

Вероятно, рус. суффиксальное производное от корня рез-, подобное ряб-ин-а – от ряб-. Изначально – древесная смола, получаемая из надрезов коры: «Слѣдственно копалла есть древесная рѣзина, или родъ клею изъ деревъ, подобно какъ из сливныхъ деревъ истекающая» [3, с. 422]. В прочих славянских языках распространились слова, родственные камедь, происходящие, как считается, от древнеегипетского [kemai] 'липкая смола'. Общеславянский синоним – живица.

Лат. rasis 'сырая смола' и rasio (от radere, неопределённого происхождения) 'соскрёбывать, скоблить' образуют кальку к рус. 'рѣзина – рѣзати'. Армян. ŗetin, лат. resina 'камедь, смола' (помимо исконного rasis), англ. resin, алб. rrëshirë, баск. erretxina, тур. reçine и кельтские слова заимствованы, как считается, из др.-греч. ῥητίνη 'камедь, древесная смола' от ῥέω 'течь, изливаться' (ст. «ρητινη» в [6]). Харпер считает происхождение древнегреческого слова не установленным (ст. «resin» в [42]).

Образование ῥητίνη от ῥέω, действительно, вызывает сомнения, ввиду того, что:

- схема образования не типична (например, от χέω 'лить' и δέω 'привязывать; испытывать нужду' не образуется слов, аналогичных ῥητίνη),

- существует причастие от ῥέω 'течь' – ῥυτός 'текущий' [6] (аналогичные формы есть и для χέω 'лить' и δέω 'привязывать; испытывать нужду'), но слово для «истекающей» смолы выбрано иное;

- [t] в греч. ῥητίνη должен сохраняться при заимствовании и в баскском, и в латинском, и в германских. Напр., [t] сохраняется в баск. tigre из лат. tigris из др.-греч. τίγρις 'тигр', в баск. sentitu из лат. sentire 'чувствовать', в лат. būtȳrum и англ. butter'масло' из греч. βούτυρον 'масло'.

Промежуточные выводы

Все вышеприведённые названия, которые считаются заимствованиями в слав. из каких-то языков или имеют неясное происхождение (лук, морковь, репа, боб, горох, мята, резеда), относятся к растениям с родиной в Средиземноморье и могут иметь прозрачную семантику в общеслав. языке: лук 'растение со стрелами', морковь 'марковатая', репа 'вырываемая', боб 'пухлый, округлый', горох 'тянущийся горе́', мята 'смятая (растоптанная)', резеда 'резко пахнущая'.

Несколько слов о сельскохозяйственном инвентаре, без детального рассмотрения: термины соха, лопата, вилы, гумно и многие другие являются исконно славянскими.

Трудно считать случайными совпадения средиземноморской родины растений и возможности слав. этимологии названий этих растений, в силу множества таких совпадений. А в целом, уникальность комплекса славянских сельскохозяйственных терминов, которую упоминал Ф. П. Филин, может быть объяснена обособленностью праславян на востоке Средиземноморья, в том числе, на Балканах.

Сельскохозяйственные термины, в отличие от названий экзотических животных, рыб и многих деталей плавсредств, рассмотренных в предыдущих работах, могли быть сохранены в языке и после миграции на север, поскольку семена растений и сельхозинвентарь переселенцы могли и должны были взять с собой, чтобы обеспечить себе пропитание на новом месте, чего нельзя сказать о больших судах и южных рыбах.

Следы праславянской лексики в лексиконе народов Восточного Средиземноморья

Вспомним, что о лингвистической прародине вообще могут говорить не только следы прежних мест обитания в лексике исследуемого этноса, но и не в меньшей степени, если не в большей – следы заимствований из лексикона этого этноса в языки этносов, сменивших исследуемый на территории его более раннего обитания. Так, например, в прибалтийско-финской лексике обнаруживаются названия балтийских рыб (сёмги и угря) [10, с. 198], заимствованные из балтских языков. Эти заимствования говорят о том, что финны потеснили балтов у Балтийского моря (а не наоборот), восприняв от балтов названия не знакомых им рыб.

В поиске зоны формирования праславянского языка, повторим, нам поможет не столько ландшафтная лексика славян (которая, как мы видели, «загоняет» праславян в болота Восточной Европы), сколько термины с неясной этимологией в языках народов, ныне обитающих в этой зоне, которые могли бы быть этимологизированы как заимствования из языка праславянских предшественников.

Нахождение таких терминов позволило бы считать праславян более древними насельниками этой таинственной пока зоны, а ныне живущие на ней этносы – пришельцами из других областей, воспринявшими часть культуры древних славян. Эти термины неизбежно оказываются забытыми, если соответствующих явлений не находится на новых местах обитания. Но при более поздних контактах с новым населением покинутых праславянами мест часть этих терминов могли вернуться к этносу-источнику по цепочке заимствований, искажённые чуждой фонетикой.

Таковыми оказались, как бы это странно ни показалось:

- названия африканских эндемиков: жираф и зебра, возможно, и бегемот; – сюда же страус, который хотя и не является африканским эндемиком, но на более северных территориях не встречается [18];

- названия средиземноморских рыб: тунец, макрель, скорпена, акула [20];

- средиземноморские и балканские топонимы и гидронимы: Лесбос, Кипр, Ядран 'Адриатическое море', Рено, Триест, Болонья и др. [16]

Все эти названия официально имеют неясную конечную этимологию, но при тщательном рассмотрении оказываются лексемами со славянской этимологией, искажёнными в циклах заимствований. Желающим возразить по поводу африканских зверей можно добавить, что в русском языке также сохранились названия африканских животных, которые известны и к северу от Африки: верблюда, обезьяны, попугая, слона, возможно, и льва [18]. И только воспоминания об эндемиках с течением времени в языке-источнике стёрлись, и их названия пришлось перезаимствовать из языков-приёмников.

Связь славянской прародины с прародиной балтов

Балто-фракийские связи

Поскольку предки балтов были соседями предков славян, то следует ожидать не только связей праславянской лексики с лексикой языков юга Европы, но также и связей прабалтской лексики с лексикой южных соседей предков балтов.

О. Н. Трубачёв отмечал связь балтийской ономастики с древней ономастикой Балкан. Он предложил для сравнения гидронимы фрак. Serme – литов. Sermas, имена фрак. Kerses – др.-прусск. Kerse; фрак. Edessa, название города, –  балт. Ведоса, верхнеднепровский гидроним, фрак. Zaldapa –  литов. Zeltupe и др., фрак. Prousa, название города в Вифинии – балт. Prus-, этноним, Kaunos, город в Карии, – литов. Kaunas, Priene, город в Карии, – литов. Prienai. Эти соответствия если и не доказывают близкородственных связей фракийского и балтского языков, то являются признаком контактов балтийских и фракийских племен в III тыс. до н. э. [31, 22 – 24].

Сюда же следует добавить коллекцию сравнений Ивана Дуриданова в монографии «Ezikyt na trakite»(Ivan Duridanov, Nauka i izkustvo, Sofia, 1976), а также балтскую этимологию топонимов: др.-греч. Θράκη, лат. Thracia, болг. Тракия 'Фракия' (ср. лит. trakai 'просека, прогалина', как и г. Trakai), др.-греч. Σπάρτη, лат. Sparta 'Спарта' (ср. др.-прусск. spartis 'сила', sparts 'сильный', лтш. spars 'сила') и др.-греч. Ίστρος 'Истр (Дунай в нижнем течении)' (ИЕ основа, применявшаяся для называния рек лишь в ареале балтов). Интересна также история названий г. Болонья – об этом в следующем подразделе.

Кроме того, прабалтские основы *kal-, *kau- угадываются и в др.-греч. лексике. С лексемой χαλκός связаны многие древнегреческие названия медных и бронзовых предметов, напр. χάλκειος 'медный или бронзовый', также 'кузнечный', χαλκεῖον 'медный сосуд', также 'кузница', χαλκεύς 'медник', также 'железных дел мастер, кузнец', название кузнечного ремесла χαλκεία (см. выше о связи значений 'медь' и 'кузнец' в герм.) и χάλυψ 'сталь' (о связи χαλκός и χάλυψ см. у В. В. Иванова, который, однако, производит оба названия из хаттск. *haflki [7, с. 98] > ḫapalki.

Это терминологическое «безразличие» к характеру обрабатываемого материала позволяет говорить, вопреки В. В. Иванову, о смысловом акценте на возможности обработки ударами, а не на материале. Поэтому актуально сравнение χαλκός / καυχός 'медь' (и χάλυψ 'сталь') с лит. kalti / kauti 'бить, ковать', которое даёт возможность предположить древнее соседство предков балтов и древних греков. Сюда же др.-греч. χάλιξ 'битый (колотый) камень, щебень' с неизвестным происхождением, но, очевидно, не связанным с медью. Все эти лексемы различаются между собой только расширениями основы χαλ- (καυ-) < балт. *kal-/*kau-. Приоритет балтских форм очевиден, в связи c явно большей древностью понятия 'бить', нежели названий металлов и битого камня [17].

Интересно, что О. Н. Трубачёв отмечает отсутствие славян в балто-фракийских контактах. Это отсутствие вполне объяснимо, если принять точку зрения о фракийской природе балтов: оборот "балто-фракийские контакты" в этом случае оказывается тавтологией, а сами контакты – внутренним делом балтов.

 

Славяно-иллирийские связи

Западными соседями фракийцев во II тыс. до н. э. были иллирийцы. Допуская родство фракийцев и прабалтов, мы вправе ожидать каких-то связей между праславянами и иллирийцами. Не рискуя напрямую связать иллирийцев с этногенезом праславян, О. Н. Трубачёв всё же говорит об иллирийско-славянских отношениях, которыми он объясняет соответствия между собственными именами: Doksy, местное название в Чехии, ср. Daksa, остров в Адриатическом море, и глоссу daksa thalassa. 'Epeirotai (Гесихий), Дукля, перевал в Карпатах, ср. Дукльа в Черногории, Doklea (Птолемей), наконец, Licicaviki, название, приписываемое славянскому племени, но объяснимое только как иллир. *Liccavici, ср. иллирийские личные имена Liccavus, Liccavius и местное название Lika в Югославии [31, с. 26].

Интерес представляют и топонимы Северо-Восточной Италии Болонья и Рено. Город Bologna 'Болонья', расположенный на севере Италии, этрусками назывался  (velzna) [47, поиск: Felsina].  Сравнивая этрусское название Velzna с лтш. vęlgs 'влажный, влажность', получаем вероятную балтскую семантику названия города: 'Влажный'. Балтская этимология этрусского названия оказывается семантически правдоподобной, поскольку город Bologna, расположенный между долинами рек Рено и Савена, всегда заливался весенними паводками. Название Bologna естественно объяснимо с помощью др.-рус. болонье 'поемный луг, низина'.

Сюда же органично вписывается этимология Reno < др.-рус. рѣнь 'отмель'. Река Reno лишь с недавнего времени судоходна, причём только в низовьях, в большей же части её мелкое русло идёт по болотам Паданской долины, отсюда и смысл названия.

 

Балто-славяно-иранские связи по А. И. Соболевскому

Крупнейший историк русского языка начала XX в. А. И. Соболевский также считал, что в древности предки славян и балтов составляли единую общность. При этом он предположил, что южная часть этой общности (протославяне) к концу прошлой эры полностью смешалась со скифским населением. В результате скрещения появилась новая этническая единица – славяне.

В основе гипотезы А. И. Соболевского лежит фонетическое явление, охватившее древний общеславянский язык (изменение индоевропейского согласного s в ch). Следы скифов исследователь отыскивает в славянской и русской лексике, топонимике и этнографии. Итогом его построений было заключение, что общеславянский язык представляет собой соединение двух языков. Один из них (язык С) близок к балтийскому и составлял с ним некогда единое целое, второй (язык X) принадлежал к иранской ветви, составляя одно из наречий скифского языка [13, с. 41].

 

Промежуточные выводы

Исследования связей балтийских и славянских языков с фракийским, иллирийским и иранскими языками не противоречат идее О. Н. Трубачёва о консолидации языков, в данном случае, в области Западного Причерноморья. Эта консолидация привела к образованию прабалтославянского языкового союза, праславянский компонент которого позже сблизился с иранскими и приобрёл форму, близкую к общеславянскому языку по А. И. Соболевскому.

Северно-европейские заимствования в праславянский язык

Подобно тому как финны заимствовали названия некоторых балтийских рыб у балтов, славяне заимствовали названия северных рыб, не знакомых им, из финно-угорских языков. Д. Н. Шмелев приводит значительный перечень заимствованных названий рыб по письменным источникам [38, стр. 192 - 194], в частности: камбала (1697, ср. фин. kаmраlа, якутск. kāmbala, саам. кильд. kãmbel), кореха 'корюшка' (1673, ср. карельск., олонецк. kuoreh, вепс. koŕeh, фин. kuore), кумжа (1568, ср. фин. kumsi, карельск. *kumži саам. п. kuũdža, кильд. kuūdtšа), палтус, палтас, палтос (1584, ср. фин. раllаs, род. п. раltааn 'камбала (речная)', саам. к. pāldes, род. п. pāltazi 'вид камбалы'), пехолка 'судак' (1626, ср. фин. pehuli "вид лосося"), ряпукса, ряпус (1609), ряпуга, ряпуха (1637), ряпушка (1648, ср. вепс. ŕäpus, фин. rääруs, род. rääpyksen, эст. rääbis, rääbus), торпа 'лосось' (1563, ср. фин. tоrррu, род. п. torpun 'форель'), харьюс (1588, ср. вепс. hаrd᾽uz, harjus, карельск. harjuš, фин. harju, harjus, род. п. harjuksen 'хариус'), макса 'рыбья печень; молоки' (1666–1667, ср. фин. maksa 'печень', эст. maks), морж (1652, саам. тер. mоršа, н. morššâ). Примеры для сравнения – из [34].

Финно-угорские заимствования названий северных рыб в славянские языки свидетельствуют о том, что славяне оказались на севере Европы позже финно-угров.

Отметим, что среди северно-европейских заимствований подобной лексики в славянские языки нет достоверных заимствований из германских. А в шведском языке (единственном из скандинавских) одно из названий болота – träsk – заимствовано из др.-рус., ср. шв. träsk и др.-рус. трясъкъ 'тряский, зыбкий', рус. трясина.

Славяно-германские контакты

Теперь уместно вернуться к проблеме малозаметности следов германо-славянских контактов, которые должны были бы остаться в славянских языках при длительном совместном проживании предков славян и предков германцев на севере Центральной Европы (в Висло-Одерской фазе славянских миграций, если она, действительно, началась во втором тысячелетии до н.э.).

Мы помним о культурных связях Ясторфской, Поморской, Пшеворской, Вельбаркской и Зарубинецкой археологических культур (включая, напомним, обряд кремации), которая якобы не оставляла место славянам в Центральной Европе, в связи с априорно принятой германской атрибуцией Ясторфской и Вельбаркской культур. Если же допустить, что германцы не являются автохтонами Европы, а пришли в неё в потоке сарматской экспансии, то лексикологические возражения против длительного проживания славян на севере Центральной Европы отпадут. По той причине, что, в связи с поздним появлением германцев на севере Европы, контактов у славян с германцами вплоть до конца прошлой эры на территории Висло-Одерской прародины быть не могло.

Указаниями на столь позднее появление германцев в Центральной Европе являются:

- последовательное продвижение свебов с юга Европы на север, судя по упоминаниям о контактах с ними у Цезаря, Страбона и Тацита (особо отметим культ египетской Изиды у свебов, отмеченный Тацитом [46, гл. 9]);

- сарматские тамги на копьях германской военной аристократии, которые естественно объясняются сарматским происхождением германцев, о котором писал ещё Прокопий Кесарийский в "Войне с вандалами" [12, глава II (2)];

- постепенное вытеснение в начале нашей эры на севере Европы ритуала кремации, свойственного славянам, ритуалом ингумации, свойственного южным степным народам;

- дублирование южных этнонимов на ныне германской территории: малоазиатские кавконы – германские хавки, малоазиатские хатты – хатты земли Гессен, саки Сакасены (Закавказье) и саксы Саксонии и др. [24];

 

- наконец, следы двенадцатеричной системы счёта у германцев, характерной для древнего Междуречья, присутствующие также у персов [27].

О позднем приходе предков германцев в Европу, возможно, говорят и германские названия лошади. Из ИЕ языков Европы только в германских нет названий, происходящих от ПИЕ *kab- 'лошадь' [15] (ср. др.-греч. καβάλλης, кимр. ceffyl, лат. caballus, лит. kumelė, рус. кобыла).

Более того, только в герм. есть нидерл. paard и нем. Pferd 'лошадь', которые производят от позднелат. paraveredus 'запасная лошадь' [42] из греч. para + veredus, от др.-евр. pered 'мул' [1]. Можно предположить, что нидерл. paard и нем. Pferd связаны с семит. (аккад. perdum 'мул' [8, с. 202], др.-евр. pärä 'дикий осёл' [9, с. 317] и др.-евр. pered 'мул') напрямую, а при посредстве лат. palafredus / paraveredus произошли англ. palfrey и д.-в.-н. pfarifrid.

Более подробное обоснование южной прародины германцев – это тема отдельной книги, некоторые аспекты, в первом приближении, изложены в [25].

Соответствие восточносредиземноморской прародины славян критериям миграций

Выше я постарался показать, что протославянская лексика металлургии, мореплавания и сельского хозяйства складывалась в процессе кооперации протославянских и протобалтских племён в Восточном Средиземноморье.

В Скандинавии же бронзовый век начался очень поздно, если сравнивать с Ближним Востоком, Северной Африкой и Восточным Средиземноморьем (цивилизация Крита): большинство исследователей датируют наступление бронзового века на севере Европы началом II тыс. до н. э. С некоторого времени там начинают доминировать восточносредиземноморские влияния. Они явственно проявляются в господстве орнамента бегущей спирали на скандинавской бронзе этого времени. Типы вещей остаются специфически скандинавскими, не похожими на синхронные критские или микенские, но при этом качество оружия, например, было существенно выше в Скандинавии [4, с. 79, 97].

Это явно свидетельствует против импорта бронзовых изделий с юга в Скандинавию, речь надо вести о перемещении самих мастеров бронзы, а не о её импорте. Это значит, что мы имеем наличие праславян в районе их происхождения (Балканы и Восточное Средиземноморье), более позднее наличие этого же этноса на новой территории (центр и север Европы), имеем точки соприкосновения между этими территориями и соответствие между чертами культур (в части металлургии) на новом месте и на исконной территории. Это соответствует территориальному, хронологическому, и, в значительной мере, лекальному критериям миграции, что позволяет считать миграцию праславян с юга на север Европы во втором тысячелетии до н. э. вполне вероятной.

У германцев же, если верить Тациту, и в 1 в. н. э. редко у кого были мечи и панцири [46, гл. 6], за исключением ругиев, "покорных царям" [там же, гл. 44], принадлежность которых германцам спорна, если вспомнить русскую княгиню Ольгу, "королеву ругов" (regina Rugorum). Кроме того, названия бронзы у германцев и кельтов заимствованы. То есть не германцы и не кельты привезли бронзу на север Европы.

Бронзовые доспехи применялись на юге Европы уже в 16 в. до н. э. во времена Крито-Микенской культуры за несколько веков до Троянской войны [39], а бронзовый век на севере Европы (скандинавский бронзовый век) начался примерно в 17 в. до н. э. Это позволяет предположить время начала переселения предков славян к Висло-Одерской прародине Европы.

В пользу миграции праславян на север Европы с Балкан говорят и переносы топонимов: Bologna (Bulåggna) > Boulogne (-sur-mer), Reno > Ῥῆνος (античное название Рейна). Булонь заливается приливами, подобно Болонье, заливаемой паводками, Рейн, подобно Рено, – равнинная мелководная река, так что семантических возражений быть не должно. Наконец, есть несколько менее впечатляющая общность названий Τεργέστε 'Триест (букв. торжище)' (Адриатика, север Италии, сейчас Trieste) и Торжок (Тверская обл.). Об этом и об ассимиляции в лат. варианте Bononia см. подробнее в [16].

Одной из причин начала миграций праславян с островов Эгейского моря и побережий Средиземного моря на север мог послужить взрыв вулкана на о. Санторин (17 в. до н.э.), приведший к гибели Минойской цивилизации на Крите и совпавший по времени с началом скандинавского бронзового века.

 

Выводы

Исследование лингвистического этногенеза славян показало, что язык праславян формировался на территории, где они:

- добывали из руд медь, железо, олово, свинец и серебро, при этом горнорудная терминология, терминология кузнечного дела и металлургии у славян исконная;

- сформировали исконную сельскохозяйственную лексику, выращивали сельскохозяйственные культуры Восточного Средиземноморья и Передней Азии, имея для них исконные названия;

- имели обширные торговые связи, в том числе, и по морям;

- наконец, называли эндемиков Африки и средиземноморскую фауну и флору: эти названия были заимствованы в языки вновь прибывавших этносов, а позже многие забытые названия были перезаимствованы обратно в славянские языки...

Связи праславянского и прабалтского языков друг с другом, но при этом и с палеобалканскими языками, и древнегреческим языком, и языками иранской группы, говорят о генезисе обоих языков на юго-востоке Европы, вероятнее всего, в Восточном Средиземноморье.

Преемственность скандинавского бронзового века по отношению к производству бронзовых изделий на Кипре, говорит о миграции населения из Восточного Средиземноморья, включая мастеров бронзового дела, в первой половине II тысячелетия до н.э. Поскольку славянские названия металлов, включая бронзу, имеют, в большинстве случаев морфологически, семантически и фонетически прозрачные этимологии, а прочие народы, за исключением предков литовцев, название бронзы получили по цепочке заимствований от славян, то мы вправе говорить, что в распространение бронзы на север, вплоть до Скандинавии, было вовлечено праславянское население.

Отсутствие в языке славян следов длительного проживания рядом или совместно с германцами объясняется поздним приходом германцев в Центральную и Северную Европу. Это снимает возражения против Висло-Одерской "промежуточной прародины" славян. Промежуточность же этой и Восточно-Европейской прародин следует из отсутствия в славянских языках исконных названий обитателей северных морей (рыб, моржа и др.).

Таким образом, по совокупности рассмотренных признаков мы вправе полагать вполне обоснованной средиземноморскую локализацию прародины славян – область, где в процессе кооперации протославянских племён начал формироваться праславянский язык. Эту прародину, в силу каких-то внешних причин (под давлением переселенцев с востока, в страхе перед катаклизмами типа взрыва Санторина или ещё какой-нибудь причины), праславянам пришлось оставить и мигрировать к северу Европы, то есть к новым прародинам: Висло-Одерской и Восточно-Европейской.

 

 

Список литературы:

1. Большой латинско-русский словарь. / [Электронный ресурс]. – URL: http://linguaeterna.com/vocabula/list.php?letter=G (дата обращения 27.01.2020).

2. Виноградов В. В., Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского языка // В сб. «В.В. Виноградов. Избранные труды. История русского литературного языка». – М.: Наука, 1978. – С. 65-151.

3. Галле И. С., Открытыя тайны древних магиков и чародеев, или, Волшебныя силы натуры в пользу и увеселение употребленныя. Перевод «Иждивением Христофора Клаудия», часть 1, 1798. – 524 с.

4. Губанов И.Б., Скандинавская бронза из коллекции МАЭ РАН и историко-культурное значение скандинавского бронзового века. // Европейское культурное пространство в коллекциях МАЭ / Отв. ред. А.А. Новик; РАН. МАЭ им. Петра Великого (Кунсткамера). – СПб.: МАЭ РАН, 2013. – С. 79 – 99.

5. Даль В. И., Толковый словарь живаго великорускаго языка. Часть 2. И-О. – М., СПб: Издание Общества любителей росiйской словесности, 1865. – С. 639 – 1351.

6. Дворецкий И. Х., Древнегреческо-русский словарь, тт. 1, 2. М.: Гос. изд. иностранных и национальных словарей, 1958. – 1910 с.

7. Иванов В. В., История славянских и балканских названий металлов. М.: Наука, 1983. – 197 с.

8. Коган Л. Е., Лёзов C. В., Аккадский язык. В сб. Языки мира: Семитские языки. Аккадский язык. Северозападносемитские языки / РАН. Институт языкознания. Ред. колл.: А. Г. Белова, Л. Е. Коган, С. В. Лёзов, О. И. Романова. М.: Academia, 2009. – С. 113 – 177 с.

9. Коган Л. Е., Лёзов C. В., Древнееврейский язык. В сб. Языки мира: Семитские языки. Аккадский язык. Северозападносемитские языки / РАН. Институт языкознания. Ред. колл.: А. Г. Белова, Л. Е. Коган, С. В. Лёзов, О. И. Романова. М.: Academia, 2009. – С. 296 – 374.

10. Напольских В. В., Предыстория народов уральской языковой семьи // История татар с древнейших времён в семи томах. Т.1. Народы степной Евразии в древности. Ред. С. Г. Кляшторный. Казань, 2002. – С. 195 – 203.

11. Откупщиков Ю. В., Балто-славянская ремесленная лексика (названия металлов, металлургия, кузнечное дело) // В сб. «Славяне: этногенез и этническая история» / Под ред. А.С. Герда и Г.С. Лебедева. – Л.: Изд. ЛГУ, 1989. – С. 44-52.

12. Прокопий Кесарийский, Война с вандалами. / [Электронный ресурс]. – URL: http://www.vostlit.info/Texts/rus/Prokop/framevand11.htm (дата обращения: 31.01.2020).

13. Седов В. В., Очерки по археологии славян. М.: ИА РАН, 1994. – 128 с.

14. Седов В. В., Славяне. Историко-археологическое исследование. М.: Языки славянской культуры, 2002. – 624 с.

15. Старостин С. А., Indo-European etymology. © 1998–2003. / [Электронный ресурс]. – URL: http://starling.rinet.ru/cgi-bin/query.cgi?basename=\data\ie\piet&root=config&morpho=0 (дата обращения: 29.01.2020).

16. Тележко Г. М., Анализ названий золота в языках разных этносов // Universum: Филология и искусствоведение : электрон. научн. журн. 2018. № 4(50). / [Электронный ресурс]. – URL: http://7universum.com/ru/philology/archive/item/5757 (дата обращения: 29.01.2020).

17. Тележко Г. М., Анализ названий меди в языках разных этносов // Universum: Филология и искусствоведение : электрон. научн. журн. 2018. № 2(48). / [Электронный ресурс]. – URL: http:// http://7universum.com/ru/philology/archive/item/5508 (дата обращения: 29.01.2020).

18. Тележко Г. М., К этимологии названий некоторых представителей африканской фауны // Universum: Филология и искусствоведение : электрон. научн. журн. 2017. № 9(43). / [Электронный ресурс]. – URL: http://7universum.com/ru/philology/archive/item/5132 (дата обращения: 29.01.2020).

19. Тележко Г. М., Критика «аргумента деревьев» в проблеме локализации прародины славян // Universum: Филология и искусствоведение : электрон. научн. журн. 2018. № 1(47). / [Электронный ресурс]. – URL: http:// http://7universum.com/ru/philology/archive/item/5436 (дата обращения: 29.01.2020).

20. Тележко Г. М., Критика аргумента «морских рыб» в проблеме локализации прародины славян // Universum: Филология и искусствоведение : электрон. научн. журн. 2018. № 1(47). / [Электронный ресурс]. – URL: http://7universum.com/ru/philology/archive/item/5422 (дата обращения: 29.01.2020).

21. Тележко Г. М., Критика аргумента «морской лексики» в проблеме локализации прародины славян // Universum: Филология и искусствоведение : электрон. научн. журн. 2017. № 12(46). / [Электронный ресурс]. – URL: http:// http://7universum.com/ru/philology/archive/item/5384 (дата обращения: 29.01.2020).

22. Тележко Г. М., Критический анализ некоторых предполагаемых источников славянской сельскохозяйственной лексики // Universum: Филология и искусствоведение : электрон. научн. журн. 2018. № 1(47). / [Электронный ресурс]. – URL: http://7universum.com/ru/philology/archive/item/5445 (дата обращения: 29.01.2020).

23. Тележко Г. М., О дивергенции праиндоевропейских слоговых носовых согласных в индоевропейских языках // Universum: Филология и искусствоведение. 2017. № 1 (35). / [Электронный ресурс]. – URL: http://7universum.com/ru/philology/archive/item/4178 (дата обращения: 29.01.2020).

24. Тележко Г. М., Поиски прагерманцев – круг сужается. / [Электронный ресурс]. – URL: https://www.proza.ru/2012/03/04/38 (дата обращения: 31.01.2020).

25. Тележко Г. М., Следы прагерманских миграций / [Электронный ресурс]. – URL: https://www.neizvestniy-geniy.ru/cat/literature/istor/825020.html (дата обращения 31.01.2020).

26. Тележко Г. М., Cочетания плавных согласных с гласными в корнях слов языков индоевропейской семьи // Universum: Филология и искусствоведение : электрон. научн. журн. 2017. № 1(35). / [Электронный ресурс]. – URL: http://7universum.com/ru/philology/archive/item/4076 (дата обращения: 29.01.2020).

27. Тележко Г. М., Счёт у готов и славян – маленькая странность / [Электронный ресурс]. – URL: https://www.proza.ru/2012/07/03/40 (дата обращения: 31.01.2020).

28. Тележко Г. М., Этимология ряда лексем средиземноморья, заимствованных в русский язык // Universum: Филология и искусствоведение : электрон. научн. журн. 2018. № 6(52). / [Электронный ресурс]. – URL: http://7universum.com/ru/philology/archive/item/6025 (дата обращения: 29.01.2020).

29. Трубачёв О. Н., Серебро, Indoarica в Северном Причерноморье. – М.: Наука, 1999. – С. 76-82.

30. Трубачёв О. Н., Труды по этимологии. Слово. История. Культура, Том 3, М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2008. – 800 с.

31. Трубачёв О. Н., Этногенез и культура древнейших славян: Лингвистические исследования. М.: Наука, 2003. – 489 с.

32. Трубачев О. Н., Языкознание и этногенез славян. Древние славяне по данным этимологии и ономастики (I) // Вопросы языкознания, М., 1982, № 4. – С. 10 – 26.

33. Трубачев О. Н., Языкознание и этногенез славян (VI) // Вопросы языкознания, М., 1985, № 5. – С. 3-14.

34. Фасмер М. В., Этимологический словарь русского языка. Пер. с нем. и дополнения чл.-корр. АН СССР О.Н. Трубачева. Под ред. и с предисловием проф. Б. А. Ларина. Изд. второе, стереотипное. В четырех томах. М.: Прогресс, 1986. Тома I–IV. / [Электронный ресурс]. – URL: http://etymolog.ruslang.ru/index.php?act=contents&book=vasmer (дата обращения: 29.01.2020).

35. Филин Ф. П., Образование языка восточных славян. М., Л.: Изд. АН СССР, 1962. – 296 с.

36. Хенниг Р., Неведомые земли, т. 1. М.: Издательство иностранной литературы, 1961. - 524 с.

37. Шапошников А. К., Нестинарски игри – опыт семиотического описания. Académie Bulgare des scienceslinguistique Balkanique XLIX, 2010, № 1-2, С. 143 – 149.

38. Шмелев Д. Н., Заимствования из прибалтийскофинских языков в старорусских памятниках письменности. // Вопросы славянского языкознания, № 5, 1961, с. 191 – 199.

39. Шпаковский В., Доспехи Троянской войны (часть вторая). [Электронный ресурс]. – URL: https://topwar.ru/83055-dospehi-troyanskoy-voyny-chast-vtoraya.html (дата обращения: 29.01.2020).

40. Щукин М. Б., Рождение славян. Из истории вопроса. Два пути ретроспективного поиска. В кн.: Стратум. Структуры и катастрофы. СПб.: Нестор, 1997. – С. 110 – 147.

41. Goɫąb Z., The origins of the Slavs: a linguist’s view. Columbus, Ohio: Slavica Publishers, 1991. – 439 с.

42. Harper D., Online Etymology Dictionary. / [Электронный ресурс]. – URL: https://www.etymonline.com/ (дата обращения: 29.01.2020).

43. Mańczak W., The original homeland of the Slavs // Studia Mythologica Slavica, 2009, №12. С. 135 – 145.

44. Pronk-Tiethoff S., The Germanic loanwords in Proto-Slavic. Editions Rodopi B.V., Amsterdam - New York, NY 2013. – 316 с.

45. Schenker A. M., The dawn of Slavic: an introduction to Slavic philology, New Haven-London: Yale University Press, 1995. – 346 с.

46. Tacitus P. C., De Origine Et Sitv Germanorvm. / [Электронный ресурс]. – URL: http://www.thelatinlibrary.com/tacitus/tac.ger.shtml (дата обращения: 27.01.2020).

47. Wiktionary. / [Электронный ресурс]. – URL: https://en.wiktionary.org (дата обращения: 29.01.2020).

 

Источник - http://7universum.com/ru/philology/archive/item/9087

---