Напомню, что Творогов, не отметая с порога, но что-то говоря про первый взгляд, действовал и как лингвист, и как учёный, но странным образом очевидное незнание считал знанием и доказать пытался незнамо чем. Он, хоть и искал самое действенное апагогическое доказательство в источниках, с самого начала ясно понимал его отсутствие и постоянно указывал единственно возможный способ решения: «Главным препятствием является не содержание ВК — в древних и средневековых источниках нам встречаются самые фантастические легенды и сложные для интерпретации пассажи, — а прежде всего ее язык. Если полагать, что создателями ВК являются славяне, то язык памятника должен был отразить строй славянской речи. Наука смогла реконструировать грамматический строй общеславянского языка и других славянских языков на самых ранних стадиях их развития, и ни к одному из них чудовищный волапюк ВК не имеет ни малейшего отношения» («К спорам о "Влесовой книге"»). Несомненно, что проблема «Влескниги» решается через язык. Абсолютно несомненна и вся конкретная лингвистическая критика Творогова, если считать, что язык памятника воспринимается верно и если считать истинными компаративные схемы. И Жуковская, и Творогов уверены в том и другом, не думая даже сомневаться в своей мировоззренческой установке на основе такого несуразного текста. Их нисколько не смущает, что эта несуразность появляется в результате их собственного прочтения, которое в данном случае практически полностью совпадает с прочтениями любителей, в профессионализме которых у них есть все основания сомневаться. Наивность их самоуверенности просто бесконечна. Где же ваше сократическое сомнение? Если вы видите, что любители делают ошибки по незнанию языка, почему доверяете им в идентификации и восприятии языка, почему доверяете их незнанию? Если вы знаете, что наука всегда открывает новое, сметая традиционные предрассудки, то почему так доверяете своей традиции? Молчат, не дают ответа…

Последний пункт, конечно, не является темой влесоведения, однако на него неизбежно выходят все, начиная с Жуковской, как я постарался намекнуть. Из истории лингвистики известен далеко не один академический учёный (не говоря уж о любителях), который в разной степени обосновывал другие, некомпаративные взгляды (Гумбольдт, Потебня, Шухардт, Бодуэн де Куртенэ, Фосслер, Марр, Трубецкой, Уорф, Бахтин). Поэтому нормальные учёные держатся за компаративные аксиомы без фанатизма (пример тому А.А. Зализняк, без особых сожалений почти упразднивший по материалам древненовгородского диалекта дивергентный путь развития восточнославянского, т.е. древнерусского языка).

В этом смысле главной и единственной проблемой памятника является язык «Влескниги». Если понять, что он не только возможен, но и необходим, и как-то прочесть на его основе не переводную поделку, а подлинный текст, то это сразу же прольёт свет на пути реформирования научных построений. Но чтобы начать это понимать, нужно переключиться с установочного восприятия по логике заданных заранее – опытом жизни и практики – убеждений и знаний, на чисто эстетическое, непредвзятое поступательное наблюдение. Для чего нужно прежде всего подвергнуть сомнению свою научную установку, которая исключает желание понимать.

Как простую фигуру речи такое сомнение допускает А.А. Алексеев, когда, суммируя научно установленные факты о «Влескниге», особо подчёркивает невозможность её защиты с точки зрения теории. «Против ее подлинности приведено множество аргументов, которые мы здесь перечислим довольно бегло.

1) Никаких доказательств реального существования досок, на которых якобы была написана ВК, не существует. Две известные фотографии воспроизводят не доски, а рисунок на бумаге (что показала Л. П. Жуковская). Вообще использование дощечек размером 38 на 22 см и толщиной в 0.5 см для письма представляется невероятным…

2) Алфавит «велесовица» является вторичным по отношению к кириллице, поскольку и в начертании букв, и в принципах орфографии зависит от нее… Сплошная горизонтальная черта не могла возникнуть при этом типе алфавита. Проводить же на дереве глубокую горизонтальную черту в качестве разлиновки небезопасно для целости древесного материала…

3) Датировка «Велесовой книги» VIII—IX вв. ничем не подкреплена…

4) Лингвистические особенности текста очень выразительно свидетельствуют против его подлинности. Бросается в глаза беспринципное и беспорядочное смешение польских, украинских, реже чешских лингвистических черт с придуманными и невероятными грамматическими формами, каких нет и не было ни в одном славянском языке. Этот волапюк…

5) Жанрово-литературные особенности ВК находятся в противоречии с тем, что характерно для произведений столь древней эпохи. Для «священного писания» у ВК не хватает пророческого элемента, какой бы то ни было внешней или внутренней связи с высшими силами. Остается историческая часть и что-то вроде гимнов и молитв. В последних крайне слабо выражены поэтические формы…

6) Недостоверности жанра ВК соответствует и хронологическая система, на которой зиждется ее историческое повествование. Ее автор воспитан и мыслит теми временными категориями, которые выработаны в современном обществе, но отсутствуют в произведениях древней историографии.

7) Наконец, и само содержание ВК свидетельствует против ее подлинности. Она не предлагает ни новых исторических фактов, ни исторических подробностей, ни органической религиозной концепции. Если в ее основе лежит устное историческое предание, ей не хватает запоминающихся сюжетных построений и соответствующих литературных приемов изложения (таких, какими богаты, например, былины); если в ее основе лежат исторические архивы воображаемых жрецов, ей не достает точности и фактов…

Чтобы доказать подлинность ВК, нужно последовательно опровергнуть большую часть достижений историко-филологической науки за два последние столетия…» («Книга Велеса: анализ и диагноз» // Что думают ученые о "Велесовой книге", с. 128-147).

Весь пакет учёных претензий к такому «памятнику» обозначен, в принципе, очень точно и каждое опровержение по отдельности, в общем-то, верно. Мелкие придирки к голословности отдельно взятых утверждений возможны, но ничего не меняют. Многие вещи Алексеев проговаривает гораздо точнее Творогова, на многие – просто впервые обращает внимание («от установления жанровой природы «Велесовой книги» зависит оценка…» и т.д. – Опять о "Велесовой книге" // Что думают ученые о "Велесовой книге", с. 94-108). Куда печальнее, что по логике целостного видения предмета Алексеев только повторяет, что было задано ранее, с некритичным сохранением традиционных предрассудков как сторонников, так и оппонентов книги. Это лучше всего проявляется в методе его размышления. Он непрерывно опровергает один пункт, но тут же переходит к допущению на его ошибочной основе следующего пункта, который опять опровергает, а потом из этой новой ошибки создаёт новое допущение и т.д.

На самом деле правила логического размышления тут, в этом конкретном приложении, должны быть совершенно другими, и могут быть только одними по природе восприятия любого конструируемого нами предмета (т.е. по рече-поступательной эстетике словесного творчества, если словами Бахтина).

Алгоритм естественного размышления таков.

1. Если нет памятника, то нельзя достоверно судить о его алфавите и принципах орфографии по описанию посредников. Условно допуская памятник, можно выводить только от велесовицы к кириллице по обстоятельствам естественного и стихийного преобразования, выдумывая их не по предрассудкам, а по необходимости материалов (досок, писал, краски, олифы, пользования), в идеале показывая, как из влесовицы произошла кириллица. Не допуская памятник – от кириллицы к велесовице по обстоятельствам фальсификации: кто, какими знаниями,  способностями, – возможно только сознательное изобретение влесовицы из кириллицы. 2. Без правильного выведения, того или другого, нельзя дать и датировку момента создания или момента фальсификации. В конце концов моменты пересекаются в виде логически непреложного требования: если вы не указываете точку, где создан фальсификат, то следовательно, она находится вне исторического обозрения, в точке создания подлинного памятника. 3. Если не идентифицированы алфавит и орфография, то не может из видимого текста быть восстановлено сообщение и его язык. Если видимый текст позволяет множество похожих, но не тождественных сообщений, то это на самом деле есть необусловленное восприятие текста – восприятие вне его условности, случайное восприятие, вроде ослышки с естественной гиперкоррекцией по своему ожиданию смысла сообщения. 4. Если не восстановлено сообщение и язык, то нельзя говорить о его содержании (в том  числе повествовании, жанре, хронологии и т.п.). Если не воспринято ничего, люди просто ничего не понимают. А если они уже сделали гиперкоррекцию, они замечают то, что сами произвольно вообразили. 5. Воображённое содержание сообщения, поскольку оно при восприятии условно, средствосообразно создаётся, не может быть подтверждением или опровержением подлинности средства, текста, а тем более памятника, с помощью которых оно создано. Зато оно как-то подтверждает или опровергает элементы той предметной сферы, о которой оно сообщает (например, факты истории, а не только оценки). 6. Наконец, подлинное сообщение, поскольку оно для восприятия создаётся целесообразной деформацией средства, позволяет понять его целостность и необходимость жанрово-стилевой организации, которая тут же объяснит видимые особенности текста и памятника.

Из всего этого видно, что Алексеев ложной схемой своего теоретического обобщения полностью повторяет ошибочный практический метод действий интерпретаторов «Влескниги». А последние только реализуют теоретические подходы академиков (может, лишь не очень ловко). Ни один адепт «Влескниги» и не думает опровергать компаративные аксиомы, предлагая только разные объяснения в их рамках и не понимая, почему академики воротят нос от своего собственного свежего духа. Всё отличие между ними – только в обонянии, в чувствительности, вполне соответствующей их специализации по теории или практике. Но на практике люди всегда поступают с той или иной долей ошибки: иллюзия является движителем дел и общения. Без этой иллюзии никто бы не занимался изданием и толкованием книги. Тогда как ложное теоретическое мышление свойственно только плохим учёным. Вот почему, в отличие от Творогова, Алексеев даже не думает доказывать подложность памятника, кто, когда и как подложил. Нет у него для этого фактов в 2002 г., на что указывают и все критики критиков. Это можно было делать только в начале, что и пытался Творогов до 1990 г., когда все обстоятельства были не вполне известны. Вместо этого Алексеев доказывает преимущественно невозможность памятника по понятиям – по своим личным академическим идеям. На самом деле – по своим академическим чувствам. И какова же их чуткость? Это чувства нечувствующего человека (чувства которого заблокированы установочным знанием).

Например, Алексеев затевает обзор жанрово-стилевых примет. Укажу лишь направления его точных наблюдений этой переводной поделки: «Тональность не эпическая… отсутствует формульность, являющаяся непременным признаком всякой эпики… Исторические сюжеты книги находятся в согласии со средними школьными представлениями о прародине индоевропейцев… Не зная исторической грамматики славянских языков.., знали только современную русскую грамматику и некоторые украинские диалектные явления… Признаки… офенской «отверницкой говорки», в которой нарочито искажаются слова».

Пожалуй, и впрямь в обычных древних эпосах всё это и многое другое частью не встречалось и уж точно не встречалось – в таком видимом эскизном сочетании. Уж слишком всё выглядит простонародно-детским, как и может быть только в поделках. Покажите же автора поделки! Только какой-нибудь современный ребёнок, начитавшийся энциклопедий и комиксов о древних, погружённый в гущу детского фольклора, и впрямь мог так насочинять. Однако это должен быть очень продвинутый и очень усидчивый ребенок-полиглот, прикованный к письменному столу. Может ли какой-то реальный ребёнок сочетать в себе такое, и не только такое? Нет, это не реально.

Может, таким взрослым ребёнком, по выстроенному Алексеевым образу повествователя, и был Миролюбов? Очень может быть: любитель, книжник, фольклорист, историк. Однако достоверно известно, что он был совсем не ребёнок и не наивняк – солдат, беженец, учёный, трудно выживающий в жёсткой среде, но непрерывно самообучающийся, жадный к знанию и почитающий знание больше всего. Что ж он тогда так небрежно проигнорировал историческую грамматику, хотя изучал даже санскрит? Что ж он использовал только средства простонародного и детского фольклора для создания эффекта древности? А читал, конечно, не только комиксы. Хотел бы – навставлял столько формул… Достаточно прочитать хоть несколько фраз самого Миролюбова, чтобы понять, что это не он фальсификатор. Точно так же образ хитрого фальсификатора не возникает за Сулакадзевым. Он, конечно, не мог знать исторической грамматики по её отсутствию. Но так же автор начала 19 в. не знал и не ценил маргинальные жанры простонародной словесности. Да совсем другой стиль у той эпохи. Вот фрагмент перевода Сулакадзева того, что он назвал высокопарно «Песнь, свидетельствующая бояновы прославления престарелому Славену и младому Умилу, и злому Волхву врагу»: «Отличный  самовидец  сражений Для  ради  престарелого  Славена. И  ты,  возлюбленный  новопоселенец, Подлаживай,  без  противности  слушателям, Отцев  наших  воспоем  победы». Аляповатый доморощенный романтизм, однако.

Никак не реконструируется за повествователем ВК образа современного человека.  Зато легко можно вообразить  ситуацию, когда старославянского и древнерусского письма ещё не было, а в этой ситуации вообразить древнего наивно-учёного компаративиста пися Скрестня, который пытается написать предания на впервые создаваемом письменном языке, понятном всем славянам. Для этого он наудачу смешивает и скрещивает все живые диалекты в какой-то усреднённый сводный конструкт, изобретая свой рабочий вариант книжного языка (который с точки зрения фактического древнерусского, конечно, кажется фальсификатом). Обкатали бы его, поправили, как Асов ныне, и глядь, образовалась бы из поделки целостная система (так почти и говорит уже, например, Н.В. Слатин). Кажется, что такого учёного, фальсификатора живых языков, быть не может. Однако кто-то же создавал в древности письменные языки? Тем более, он поступает точь-в-точь как современные учёные в своих реконструкциях праформ, объединяющих все наличные формы в одну смешанную. На самом деле этот древний компаративист только не очень мастеровит в своих смесях. Но загляните для наглядности в книжный язык хотя бы Тредиаковского. Именно такой древний автор, сиамский тройнец с теоретиками компаративистами и практиками пересводчиками, может быть идеальным автором «Влескниги» в её нынешнем общепринятом виде. И такого уже вот-вот откопают, если уже не откопали, где-нибудь на Украине или в Белоруссии.

Таким образом, нестыковки в своих чувствах Алексеев даже не пытается поверить разумом. Вот почему его академические чувства и в малой степени не перекрывают, как и у всех нас, сознания науки. Однако Алексеев самоуверенно считает себя её полным выразителем: нужно-де опровергать 200 лет научного развития. Да разве опровергнешь личные установки и веру такими ничтожными доводами как «образ повествователя»? Нет, Фому Неверующего убеждает только чудо, собственное объявление божественного Авторитета. Как я уже говорил, Фоме нужно вложить персты в одно место. Только прямое естественнонаучное испытание подлинности доски заставит таких учёных верить по-другому, как это уже было с берестяными грамотами, а ещё более наглядно – с коммунистической верой, обменянной за фунт изюма.

Только этого главного для учёных доказательства – фомки для Фомы – сейчас и нет. Но годы изучения источниковедческой базы всё-таки привели к тому, что система косвенных доказательств говорит в пользу существования досок в каком-то виде до Миролюбова, Изенбека и Сулакадзева. Наиболее взвешенно и обстоятельно все естественно-филологические констатации и рассуждения, с опровержением аргументов критиков, суммированы И.Ю. Додоновым в книге «Истоки славянской письменности» (М.: «Вече», 2008) – http://www.libma.ru/istorija/istoki_slavjanskoi_pismennosti/p8.php

Его суммации сведений более чем достаточно хотя бы для того, чтобы огульно не отрицать всё подряд, чтобы задуматься посерьёзней. Тем не менее это всё не доказательства, а просто практические показания, свидетельства, демонстрации. Доказательства же принадлежат сфере теории. В данном случае доказательства можно добыть, повторяю, только в области языка.

С. 12-19

---

Книга по этой теме, добавленная для продажи:  "Зашифрованная история. Направления научного подхода к реконструкции истории и языков с помощью «Влескниги». 2013, 220 с."