Очень полезная версия положительной программы настройки общественного хозяйства попалась мне недавно в статьях и книгах Н.В. Лебедева (коротко, но системно: «Встань и иди. О сути теории товаризации» – http://inform-ag.ru/publications/148/). Он не только не разделяет распространенные общепринятые подходы к экономике, но и очень неоднозначно относится ко многим авторитетным авторам и воззрениям. Что-то иногда даже кажется логическим противоречием или простой прихотью. Например, критикуя Маркса и марксизм, тут же апеллирует к Сталину, сталинской экономике и советскому народовластию: «Оцените мощь идеологической гранаты, которую Сталин забросил в окоп своих идеологических противников, прежде всего, ортодоксальных марксистов, значительная часть которых впоследствии слилась в экстазе с самыми махровыми либералами» («Мировой кризис – крах товарного хозяйства»  – http://inform-ag.ru/publications/150/). Уже поэтому интересно разобраться что к чему. Тем это важнее, что Н.Л. делает новое обоснование рациональной организации экономики, что, по его ключевой идее, связано с возвратом к традиционным формам хозяйствования. Очевидный парадокс содержания идеи выражен и в парадоксальной форме. Новое тут значит – и вновь сделанное, и новое по радикальности, и новое по деталям. Любопытно оценить и новизну формы, и глубину обоснования.

Сначала сообщу суть дела.

Н.Л., вглядевшись в структуру любого хозяйствующего общества, выделяет два основных физико-органических типа, действовавших в истории. Изначальный – традиционное общество, хозяйствующее большой дружной семьей преимущественно в гармонии с природой, и временно доминирующий тип – рыночное общество, состоящее из разрозненно и расстроенно действующих индивидов, хищнически эксплуатирующих природу.

Традиционное общество, творчески осваивая природу, изобрело все базовые приспособления, орудия и средства производственного существования (технику, природопользование, земледелие), а также базовые принципы хозяйственного сосуществования (семейственность, традицию, равноправность, долг). Рыночное общество, умножая, копируя и видоизменяя все прежние способы хозяйствования,  расширило их по всем сферам и захватило все зоны мира и создало дифференцированные по индивидуумам и уровням, обменные и обманные, формы товарного взаимодействия, поглощения и присвоения (обмен, корысть, прибыль, собственность, иерархию). Путем такой, за счёт натурального хозяйства всё расширяющейся товаризации происходило и происходит разрушение традиционного общества, сопровождающееся войнами, разрушением природы, нормальных человеческих отношений, душ и умов. «Товаризацией называется совокупность процессов формирования товарных систем путем последовательного перерождения натурального хозяйства традиционного общества».

Структурно любое товаризованное общество состоит из метрополии (технологически доминирующего товарного производителя), провинции (общины, на базе которой стоит и держится метрополия) и колонии (места, из которого извлекается товарная прибыль). В силу этой структуры товаризованное общество не может продолжительно  существовать автономно и в изоляции. «Товарная сфера может развиваться только расширяясь». Максимум расширения – охват всей Земли. После чего наступает «конец товарного производства вообще». Н.Л. анализирует и исторические фазы развития товаризации (факториальную, плантационную, меркантильную) и приходит к выводу, что конец, собственно, уже и наступил. Нынешняя финансово-банковская товаризация, основанная на ссудном проценте, порождает только хозяйственные уродства (псевдоприбыль как дополнительный налог на потребителя, затоваривание, износ оборудования), все нагляднее проявляющиеся в «общественной задолженности» и необходимости войн как способов преодоления затоваривания и задолженности, чтобы путём зачищения поляны освободить место для нового хозяйственного цикла. Всё это полностью извращает суть человеческого хозяйствования, необходимого и разумного пользования природой. Именно поэтому товаризованное развитие не имеет перспективы. Так или иначе произойдёт отказ от глобальной и локальной товаризации хозяйства и «возникнут несколько нетоварных независимых технологических зон с перспективой их дальнейшего дробления». В разных местах Н.Л. бегло сообщает, в каких деталях организации он видит эти «нетоварные зоны», прямо ассоциируя их с традиционными схемами устройства общественного хозяйства, новейшим примером и опытом которых было советское плановое хозяйство в пределах «сталинской экономики», наиболее свободной от прибавочной стоимости, непроизводительных расходов, ссудного процента и всех других форм экономического угнетения и неравноправия. Именно в этом направлении и нужно идти всем нам как в теоретических поисках, так в практических разработках.

Я вполне согласен и с этой констатацией состояния дел в мировой экономике, финансово-банковском деле и хозяйственной политике, и даже с направлением научных и прикладных исканий (курс на избавление от спекуляций, плановость, бескризисность, справедливость). По сути, какими бы терминами ни называть нынешние обстоятельства, как бы их ни интерпретировать, всё давно зашло в полный тупик, всё давно нужно исправлять. Но что именно исправлять и как – это зависит уже и от терминов, и от интерпретаций. Так что нужно подумать и о том, насколько корректны построения Н. Лебедева с точки зрения логики, методологии, научного аппарата и практической применимости идей.

Если оценивать сущность его научной конструкции, то она является изумительно простым и наглядным обобщением очевидных и постоянных, закономерных событий, повторяющихся в практике всего исторического развития. Эта теория не следует привычно из учебников и установок, это не головная, умственно выдуманная, начётническая схема. Это самостоятельный прагматический анализ исторического и мирового опыта.

Да, поскольку этот анализ касается хозяйственной жизни, экономики, он так или иначе пересекается с известными экономическими терминами и теориями. Прежде всего с марксизмом. Но пересекается нестандартно. Н.Л. то и дело уточняет исторический материализм. Например, видит более строгую логическую подоплёку для исторических формаций (фактория, плантация, меркантилизм как реальные фазы хозяйствования, которые в своих местно-исторических выражениях осознавались тем же Марксом в виде рабовладения, феодализма, капитализма). Или уточняет роль разделения труда как вторичного движущего фактора научно-технического прогресса по сравнению с творческой личностью, «поведенческим импульсом». Именно из такого рода уточнений следует и противопоставление ортодоксального марксизма и сталинского варианта марксизма. По Н.Л., советская власть как форма самоуправления с самого начала и вплоть до смерти Сталина совершила возврат к традиционному обществу и культивировала его принципы, задвинув рыночные, товарно-денежные отношения на периферию как вспомогательный обслуживающий инструмент, и намереваясь полностью от них отказаться и перейти на прямой продуктообмен. К сожалению, по Н.Л., после смерти Сталина произошёл откат назад и сдача этих позиций вплоть до полной реставрации современной, спекулятивно-финансовой формы меркантилизма. Как именно систему традиционного хозяйства устроить сейчас, Н.Л. не прописывает, но даёт в разных приближениях. Например: «Главным достоинством бартера является отсутствие торговой наценки, основной составляющей товарно-денежного хозяйства. Наблюдаемый нами развал глобального рынка, ведет к хозяйственному обособлению неких региональных рынков. Но рост протекционизма с необходимостью приведет к развалу и этих образований. Возникшие таким образом хозяйственные структуры, в стремлении сократить издержки, все больше будут переходить на бартер, обходя товарные системы, контролируемые финансистами. Торговля, вместе с банками, отомрет за ненадобностью. Это и есть в чистом виде натуральное хозяйство. Вот что видел гений Сталина» (Замечание от 15.11.2018 – https://www.proza.ru/2013/11/12/871).

Прошу заметить, что в последнее время так называемая сталинская экономика всё больше опознаётся у нас как самое ценное, что было создано в советский период. Уже это умонастроение становится общим и приобретает формы ожидаемого «левого поворота» или пытается развиться в виде «красного проекта». Не буду уж цитировать всё, что вокруг и у всех на слуху. Но в данном случае я намекаю прежде всего на опыт тех аналитиков и практиков, которые, разрабатывая неокономическую теорию или придерживаясь близких взглядов,  думают и о вытекающем отсюда деле.

В этом контексте легко заметить, что идеи Н. Лебедева – это самая последовательная, но вместе с тем самая «простая», т.е. логичная, но количественно неразработанная неокономика, без всего того множества деталей и тонкостей, обобщений и закономерностей текущих процессов, что можно найти в работах О. Григорьева, М. Хазина и многих других. Лебедев очень хорошо понимает сродство с неокономикой. «Кроме (теории товаризации – Ю.Р.)… получила широкую известность у современников ТЕОРИЯ КРИЗИСА А. Кобякова, О. Григорьева, М. Хазина. Обе они возвращают мысль к идеям швейцарского экономиста начала XIX века Жоржа Сисмонди и к взглядам немецкой революционерки начала XX века Розы Люксембург. Ибо, согласно всем этим идеям, мировой финансовый и экономический кризис предопределен родовым дефектом товарного хозяйства, который проявляется в момент замыкания товарной сферы. В данном случае, когда эта сфера охватила весь мир» («Мировой кризис…»).  

Лебедев утверждает, что принципы своей теории товаризации он сформулировал ещё в 1975-ом году. Видимо, его теория является историческим и логическим истоком нынешних теорий мирового кризиса. Сродство теорий не является тождеством. Я бы сказал, что неокономика является частным случаем теории товаризации. Позиция Н.Л. более широкая и основательная, отчего он легко обымает неокономику в целом, замечая её подлинную ценность. «К достоинствам «теории кризиса» необходимо отнести ее простоту и наглядность, а к ее недостаткам: 1. Ограниченность анализа эпохой капитализма, что привело к выпадению из рассмотрения истории товарно-денежного хозяйства в целом, развивающегося свыше четырех тысячелетий. Капитализм лишь часть этого способа хозяйствования и является его высшей и завершающей стадией.

2. Отсутствие в произведенном анализе указания места основной движущей силы развития капитализма, а именно «погони за прибылью».

3. Слабая обоснованность прямой связи научно-технического прогресса с разделением труда. Все-таки они имеют различную природу. Научно-технический прогресс обуславливается творчеством, порой без мотивации... А разделение труда является формой организации труда. В ряде моментов, на стадии индустриализации, разделение труда способствует увеличению его производительности. А в современных условиях, наоборот, является основным тормозом технического прогресса» («Мировой кризис…»)

Как можно понять отсюда, неокономика более проста по идее, зато наглядно, детально и популярно проработана. Я бы добавил, по сравнению с идеями Н.Л., она более локальна, более приближена к традиционным школьно-экономическим категориям и положениям, хоть традиционно советским, марксистским,  хоть традиционно западным (в любом изводе, от Кейнса до Фридмена). Именно поэтому, в силу своей терминологической и методологической компромиссности, неокономика и может быть одним из языков нынешней политики и может претендовать на место во власти (хотя официальные властные лица, по сетованиям неокономиков, все ещё их игнорируют).  

Интересно сравнить и содержательную суть, принципы экономического развития. По этому параметру неокономика является в основе модернизированным марксистским истматом, к сожалению, путаным, отчего и нет полного сознания тождества с Марксом. Я уже давал некоторые частные объяснения этого («Опус к экономике. Марксианское замечание о полноценности экономической теории» – http://inform-ag.ru/publications/100/), поэтому не буду повторяться. Тем более, что это скорее всего очевидно. В лучших случаях наследование Марксу признается прямо и точно. См, например, Хазина: «Про политэкономию у нас (с Марксом – Ю.Р.) как раз много общего, поскольку наша теория продолжает классическую марксову политэкономию в варианте Розы Люксембург. Так что в чём-то я его развиваю (доказывая, что нынешний капитализм дошёл до того состояния, при котором, по Марксу, должна скоро начаться пролетарская революция, как только рухнет сверхпотребление в США и Западной Европе), а в чём-то к нему отношения не имею» (https://aurora.network/articles/10-vlast-i-obshhestvo/73210-khazin-i-marks-kommentiruet-m-l-khazin). Теория Лебедева тоже, по принципу, марксистская и тоже с какими-то критическими поправками, но всё же с более ясным сознанием генетического родства. И это очень разумно. Идеи большевиков, Ленина и Сталина, были, как минимум, развитием марксизма, даже если кажется, что они были отступлением от ортодоксального марксизма. Это легко увидеть, если просто соотнести важнейшие постулаты Маркса и большевиков.

Например, по поводу отказа от капиталистических товарно-денежных отношений Н.Л. с любовью цитирует Сталина: «Не правы те товарищи, которые заявляют, что поскольку социалистическое общество не ликвидирует товарные формы производства, у нас должны быть якобы восстановлены все экономические категории, свойственные капитализму: рабочая сила, как товар, прибавочная стоимость, капитал, прибыль на капитал, средняя норма прибыли и т.п. Эти товарищи смешивают товарное производство с капиталистическим производством и полагают, что раз есть товарное производство, то должно быть и капиталистическое производство. Они не понимают, что наше товарное производство коренным образом отличается от товарного производства при капитализме. Более того, я думаю, что необходимо откинуть и некоторые другие понятия, взятые из «Капитала» Маркса». Да, Сталин логично возражает против линейного переноса категорий одного типа хозяйства на другое. Поскольку речь была лишь об уточнении стадий перехода к полному отказу от денег, но сам отказ был чётко прописан ещё Марксом: «При общественном производстве денежный капитал отпадает. Общество распределяет рабочую силу и средства производства между различными отраслями производства. Производители могут, пожалуй, получать бумажные удостоверения, по которым они извлекают из общественных запасов предметов потребления то количество продуктов, которое соответствует времени их труда. Эти удостоверения не деньги. Они не совершают обращения» ("Капитал", т. 2, кн. 2, с. 403 – https://esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital2/kapital2-18.html). Таким образом, «граната» Сталиным брошена в «ортодоксов» не за то, что они не отказываются от Маркса, а за то, что они не отказываются от капитализма и за буквами Маркса не понимают сути. А Сталин как раз полностью следует идее Маркса о новом устройстве общества. Точно так же ей следует и сам Лебедев.

Это касается и всех других его идей. Вот ключевая категория творчества как источник развития, оно же «импульс», или «императив поведения» агентов хозяйства. И на самом внешнем, бытовом уровне и по сути хозяйственной деятельности это очень верно как определение субъекта развития. Однако вовсе не понятно, зачем выводить эту категорию в исключительное положение и противопоставлять её разделению труда. Марксом все причиняющие категории были исчерпывающе охвачены и увязаны, начиная с понятия производительных сил. Любой учебник помнит, что производительные силы – это творческие люди и вещи, с помощью которых люди творят: это «совокупность средств производства и людей, занятых в производстве, система субъективных (человек) и вещественных элементов, осуществляющих обмен веществ между человеком и природой».

Олицетворенная производительная сила (активный субъект производства) и является «импульсом», разумеется, сгущением усилий, «императивом» творящих людей. Это самое общее, неразличённое определение начала хозяйства. Как научная категория – это базовое наразличённое единство теории, которое далее последовательно различается в самых разных приближениях. Это путь погружения в предмет, обнаружение более тонких уровней и деталей, так сказать, наведение резкости. Поэтому производительная сила на другом уровне (уровне дробности, количественной множественности творческих личностей) обнаруживается Марксом как разделение труда, а на другом уровне (уровне отношений присвоения между личностями) как собственность и т.д. Да, требуется определённое искусство скольжения по этим разным уровням, уместного оперирования категориями. Маркс с этим справляется виртуозно. Но стоит лишь употребить категории в застывшем состоянии, в косной связи, так тут же начинаются либо проблемы понимания реальности, либо проблемы толкования понятий.

 Например, Н.Л. так толкует о разделении труда, что сразу ясно, что он понимает его не в марксистском, а в каком-то буквалистском, бытовом смысле. Он противопоставляет разделению труда и объединение труда, и научную организацию труда. На самом деле, по Марксу, разделение труда – это исторически конкретная форма организации производительной силы. Огромное количество людей, объединенные в ситуации конкретного производства общей технологией трудового процесса (объединенные трудом по созданию конкретного продукта) вместе с тем разделены по местам и функциям этой технологии, а для эффективной согласованной работы этого вынужденного разделённого труда применяется какая-то научная организация труда – расстановка трудящихся, стимулирование, защита, обучение и т.п. Это единое сложное событие, местное состояние производительной силы, так уж сложилось в науке, называется уровнем разделения труда. Но по сути это существующее в каждый исторический момент в масштабе всей экономики технологическое объединение труда, вынужденно разделённое – по обстоятельствам разделённого привода конкретного труда  в действие. Конечно, акценты, которые хочет подчеркнуть Н.Л., очень понятны. В самом деле, конкретно-исторический термин «разделение труда» может сбивать, путать, может спровоцировать глупости, якобы труд непрерывно должен дробиться. На самом деле такое дробление было самым поверхностно видимым процессом только до 19 в. (на фоне средневекового самозамкнутого труда ремесленника). А позже, наоборот, происходит постоянное укрупнение, объединение общественного труда, хотя отдельный исполнитель конвейера может выполнять все более узкую и мелкую физическую работу. Однако такая работа – уже не труд в строгом смысле слова. Это автоматическая манипуляция орудия (пусть даже им будет рука). А трудом уже давно стал мыслительно-изобретательский процесс (то самое творчество, которое именно поэтому Н.Л. и выводит на первый план).

Это означает, что не стоит мыслить слишком буквалистски. Нужно понимать суть и применять ее по сути к новым формам и обстоятельствам. Жизнь давно изменилась. Давно уже нет тех факторов, которые заставляли Маркса называть нечто так-то и так-то. И поэтому, если уж мы пользуемся традиционными терминами, нужно употреблять их разумно, либо придумать другие, более современные термины.

Например, это касается слишком ортодоксального толкования фаз-формаций современного хозяйства за последние 100 лет. Советские ортодоксы, в лице хотя бы Сталина, называли почти как Маркс: вот идёт социализм, а за ним наступит коммунизм. Хрущёв со товарищи узаконил коммунизм с 1980 г. Однако случился облом, и с 1991 г. посоветские «либеральные ортодоксы» восстановили «капитализм» и «частную собственность». К сожалению, и Н.Л. признаёт это восстановление как факт. Это означает, что он мыслит в тех же категориях, что и все другие «ортодоксы» и «либералы». Хотя никакого капитализма и собственности в марксовском смысле уже давно нет. Экономика, как минимум, 100 лет худо ли бедно управляется различными администрациями, устанавливающими и деньги по всем их параметрам, и назначающими по своей прихоти собственников, и разделяющими и властвующими не только трудом, но и каждым душевным помыслом толпы. Именно поэтому в нашей стране произошли совсем не те события, которые кажутся по шаблонам марксистских букв (капитализм, социализм, реставрация капитализма), а нечто новое и небывалое. Не буду подробно мотивировать (это сделано во многих других местах), просто напомню факты в более уместных терминах, практически самоназваниях.

В реальности после 1917 г. сознательно практиковался не капитализм-социализм (это слова для идеологии), а натурально-денежное планирование – «сталинская экономика» (централизованное производство приоритетных натуральных сфер и избирательное натуральное кормление приоритетных групп), товарно-денежное планирование  – оптимальный план (централизованное производство приоритетных товарных разрядов и ситуативное денежное распределение по приоритетным отрядам), денежное (рублёво-долларовое) планирование – нынешняя оптимизированная финансовая политика, пирамидостроительство и таргетирование долгов (централизованное производство накатных-накатанных финансовых подрядов и устойчивое изъятие-откат-перераспределение доходов).

С учётом сказанного понятно, что Н.Л. проповедует довольно простой марксизм, подлинный по сути, хоть не совсем буквальный. При этом отчетливо работает тенденция на исправление марксизма с позиций, так скажу, естественнонаучного космизма. Именно с этой почвы  легко просматривается близость подходов раннего Маркса, Н. Фёдорова, В. Вернадского. Отсюда можно понять и те поправки Маркса, которые делает Н.Л. Он хочет установить более широкое основание, не ограничиваясь конкретно-историческими понятиями Маркса, найти более устойчивые логичные категории и формулы, касающиеся не только прошлых, но и всех, в том числе будущих эпох, не известных Марксу.

Однако эту работу Н.Л. только начинает и очень мало её продвигает, т.к. методологически некорректен. Если сказать в общем, он явно путает объективные импульсы, причины поведения субъекта производства и осознаваемые личные интерпретации причин. Отчего и получает спутанно-верные формулы, на основе которых потом выводит неверные путаные идеи.

Прежде всего, традиционное общество основано не на творчестве (честности, норме, долге, семейственности), а на обычае, привычке, традиции выживания, которые жёстко пресекают избыточное для выживания творчество (нормы, долги, отношения, чувства и понятия). Рыночное общество основано не на рыночных отношениях (корысти, выгоде, индивидуализме, собственности), а на таких традиционных обычаях, привычках, традициях выживания, которые провоцируют избыточное для выживания творчество (обменные, в том числе обманные нормы, интенсивное межличностное, в том числе обезличенное общение – без индивидуальной чести и совести, но с клановой).

Очевидно, что традиционное и рыночное общество в этом контексте не делятся как взаимоисключающие понятия и явления. Традиционное общество – это одна стихийная форма организации производства и обмена в процессе простого (продуктового)  выживания автономного природного общества (семьи и распределяющего племени). А «рыночное»,  точнее тут, товаризованное общество – другая стихийная форма организации производства и обмена в процессе расширенного (товарного) выживания тесно контактирующих самодеятельных автономных обществ (товариществ) и естественных зон (таворей-тауэров-дворов).

Несомненно, параметры разделения и противопоставления замечены, обсуждены, но исследованы не строго и противопоставлены нелогично. Например, традиционное общество «построено на классических семейно-соседских отношениях людей и на принципе «человек человеку друг, товарищ и брат».., представляет собой большую нормальную семью, где дети и старики… находятся в равном положении с остальными его трудоспособными членами… Другое общество рыночное, или, как его еще называют, индивидуалистическое. В основу его положена идея, так называемого, «естественного» порядка, читай рыночные отношения: ты мне, я тебе». Замечу, «нормальная семья» – это тоже часть «естественного порядка», рыночные отношения – часть семейно-соседских отношений. Даже в двух друг за другом следующих фразах всё свалено в кучу. Нет строго употребления слов и выделения нужных смыслов.  Если осознать идею Н.Л., то нормальные оппозиции у него должны быть такие: простое – расширенное, распределяющее – товаризованное, изолированное – открытое, автономное – самодеятельное, приспосабливающееся – приспособляющее, семейственное – товарищеское и т.п. И ни в коем случае не оппозиции: свободное – несвободное, честность – корысть, нравственность – безнравственность,  творчество – нетворчество, внутренний долг – отношения. Последние пары – это просто подмены понятий, т.е. логические ошибки.

Стоит проанализировать реальное состояние дел в двух этих обществах, если уж зашла речь об анализе импульсов и императивов субъекта производства, никакого общего, тотального свободного и сознательного творчества обществ в обоих случаях не было. Обмен и обман также были всегда. Только Робинзон не обменивается трудами и продуктами. Хотя в процессе работ непрерывно обменивает свою энергию на дело, дело на результат, провоцируя естественный обмен веществ и т.д. И зачем он это делает? Из самообмана выжить. Формально, по логике естества, зачем упираться, если всё равно помрёшь. Но дело в том, что каждый человек – живой, и не только понимает логику, но и действует органически,  инстинктивно. Чем наивнее человек, тем больше он обманывается и обменивается глупостями, включая обманные, неравноценные обмены хоть с самим собой, хоть с членами своей семьи. Прежде всего, каждый обманывается сам, допуская неравноценность и спуская вопиющие конфликты на тормозах, якобы не замечая их. По самой природе обмена он не может происходить без самообмана. Любой обмен является неравноценным.

Думается, что Н.Л. не совсем точно помнит отношения в традиционном обществе, которые до сих пор могут сохраняться в архаической подлинности внутри большой семьи, живущей, однако, не на ЗП (или другом устойчивом доходе) родителей, а общим трудом всей семьи, включая малых детей, в своем личном хозяйстве (например, подсобном, крестьянском, фермерском, ремесленном). В такой семье совершенно особые отношения. Не распределённые. Каждый делает всё. По обстоятельствам и по необходимости. Никто не будет специально целый год выращивать укроп или делать горшки. Если этого нужно много, все будут делать разом. Только в работе скопом, в связке достигается максимальное равное участие, с необходимой сверкой каждого с каждым, выручкой-принуждением и с круговой порукой ответственности, увязкой и выверенностью вклада каждого, достоверностью оценки. Внутри такой семьи никто не считается при обменах. Случающийся обман вклада преодолевается автоматически и в процессе, именно поэтому и распределение автоматично и безобманно, а потребляет каждый также по справедливости, хотя некоторым из каждых часто достаются совсем не равные доли. Тут действует не равноценный, а равно оценный «обмен» – делёж в равных обстоятельства, одним достойным субъектом, по равным персональным достоинствам. Этот фактический обмен трудами и продуктами еще не вполне обмен и ещё не распределение, хотя в нём уже возникают ценности, оценки, достойности и достоинства, все обычные формы достоимостного учёта. И он представляет собой просто произвольное императивное назначение равенства всех факторов.

Н.Л., показывая распределение в традиционном обществе, явно изображает не традиционную семью, а семью эпохи уравнительных товаризованных отношений, когда обмены уже осознаны как обманы, товары и стоимости уже шныряют вокруг, но внутри очень большой традиционной семьи остается стремление сохранить какую-то, якобы традиционную формальную справедливость. Это уже продвинутая рыночная рефлексия – эпоха наивного, первобытного коммунизма, если говорить словами Маркса. Похоже, Н.Л. и акт первичного обмена видит в искажённом свете. Он противопоставляет одну простую, ненастроенную товаризацию другой, более сложной, гибко настроенной и изворотливой. Но тогда дело вообще не в товаризации как якобы извращении традиционных норм. Дело в правильной настройке товаризации, которая в истории, наверно, была более гармоничной именно на заре развития, в традиционном обществе.

 Когда же возникает внутрисемейная специализация и прямая связь взаимоучастия утрачивается, тогда и появляется первичный акт обмена. Оценки ценностей по достоинствам (достоинствам ценностей и достоинствам оценщиков) овеществляются в товаре и  осознаются как стоимость, отчуждаясь в виде денег. В товаре, стоимости и деньгах появляется инструмент не императивного, импульсного, случайного преодоления обманности обменов, назначения равной оценности, а уже общественно выверенного, закономерного и автоматического выявления равноценности самообманов участников меновой сделки (= их одинакового внутреннего игнорирования неравноценности).

При прямом товарообмене между агентами, хоть чистом бартере, хоть с участием денег, самообманы максимально равноценны, и каждый получает только то, что непосредственно хочет потребить, уничтожая тем самым возможное преимущество каждой специализации и возможную выгоду, навар, который она может дать, т.е. полагая товаризацию как факт, психофизическое явление общества, но не давая ей выявиться. Едва между специализированными агентами появляется посредник, купец, он случайно обнаруживает преимущество, образующееся благодаря специализациям агентов. Выгода от этого преимущества проявляется в виде прибавленной стоимости, и впредь уже не может быть остановлен её оборот, создающий капитал. В самом деле, капитал прирастает за счёт местных производителей. Но это совсем не обязательно творцы традиционного общества. Главное, чтобы они не знали общественно переучтённой стоимости своего преимущества, т.е. еще не товаризировали свою рабочую силу, ещё не были вовлечены полностью в рыночную кооперацию. Именно в этой кооперации, происходящей, в самом деле, на рынке, местные достоинства и недостатки, товаризуясь (юридически – через создание разного рода гражданских товариществ), превращаются в стоимости, и возникает общественно необходимое уравнение стоимостей. Так местные производители, соотносясь с единой системой ценностей, узнают правду и о себе, и утрачивают иллюзии, заставлявшие работать за малую долю. Желая справедливой полноты, повышают требования к возмещению. Внутреннее (на самообмане производителей) и внешнее (на обмане купцов) стимулирование исчезает, импульсы разных зон уравниваются, эффективность капиталов стремится к нулю.

Против дальнейшего развития товаризации возразить нечего. Само собой, первоначально были только продуктовые обмены на локальных рынках в силу ограниченности творческих сил и возможностей производящих и обменивающих групп. И в самом деле, товаризованное общество развивается непрерывно расширяясь. Для купцов, агентов капитала, это самый эффективный способ быстрой и максимальной прибыли. И чем больше эта прибыль, чем больше разница прибавления между тем, что требуют специализированные агенты производства на местах, и тем, что даёт им купец, тем ощутимее процент приращения капитала в месте его реализации, который в силу этой ощутимости начинает дробиться на спекулятивные доли, выделяя, наконец, и ссудный процент –  в результате заёма купца под ожидаемую прибыль, которая перекрывает и его издержки по доставке товара на привилегированные рынки, и процент за взятый заём. Чем больше и чем организованнее становятся привилегированные рынки, где происходит «обналичка» изъятой разницы, зачёт преимуществ в пользу посредников, тем важнее становится роль посредников между посредниками, роль заимодавцев, создающих и контролирующих рынок и дающих разрешение на любую финансовую операцию. Так образуется финансовая монополия, полностью извращающая хозяйство, подменивающая производство полезных вещей, потребительных ценностей, производством чистых стоимостей, денег.

Но при всех извращениях финансовой сферы, разрушительности её воздействия на хозяйственную жизнь и традиционные отношения, разве в ней  нет творчества, или она вовсе бесполезна?  Да сам Н.Л. замечает: «Творец, как личность, проявляет себя и в традиционном, и в рыночном хозяйствах. А вот его поведенческий импульс всё же ближе к традиционному обществу», тогда как «поведенческий импульс» купца – «индивидуализм и личное присвоение». Думаю, реальное положение дел ощутимо сложнее. Ошибочно думать, что отдельный творец, индивид, хоть хозяин, хоть купец, является абсолютным выразителем всего общества. Из индивидуальных импульсов и императивов, какими бы убогими они ни казались, складываются императивы единого общественного субъекта. Именно их нужно обнаруживать и считать конкретно-исторической нормой нравственности для каждой эпохи, которая порождает и соответствующие нормы морали. Если формулировать пользу и смысл товаризации для такого общественного субъекта, через товаризацию человечество просто пытается построить себя как одну большую семью. Прямое императивное назначение достоинств и достойное распределение не могут работать в таких больших скоплениях многих коллективов. Вот почему как спасительный инструмент и возникает товарно-стоимостная форма стихийного уравнивания общественных трудов (о её природе и технологии см. в статье «От товарно-денежного плана к плану денег. Вместо предисловия к делу из размышлений о планировании И. Потапенкова» – http://inform-ag.ru/publications/139/). Устойчивость и эффективность такой формы и впрямь тем выше, чем более организованы и взаимно примирены местные товарищества. Проще и точнее всего это пока случалось на традиционном местном принципе товаризации (местного уравнивания товарных стоимостей). Потому Н.Л. хочет просто вернуться к традиции, и больше того, уже сейчас ожидает откат в прошлое, по фазам товаризации в обратном порядке (дескать, нынешний меркантилизм сменит плантационная фаза, а ту – факториальная). По его наблюдению, история просто идёт вспять. Боюсь, Н.Л. видит только поверхность процессов. Там и на самом деле происходит восстановление традиционных форм в обратном порядке. При том, что такое восстановление вызывается невидимым и неведомым глубинным развитием подлинной экономики, о чём тут я даже не заикаюсь (всю сложность целого см. в «Цене плана» – http://inform-ag.ru/publications/104/).  

Если даже всё человечество превратится в одну семью, это не значит, что его творческие силы вдруг станут прибывать (убывать) и товаризация, товарный обмен исчезнут. Человечество не станет уже проще и примитивнее, т.к. даже количественно в миллионы раз большая семья не сможет уложиться только в распределительные обменные процессы и традиционные формы общения. Постоянно появляются новые по охвату и содержанию, стихийные и неожиданные, и другие по форме, сетевые и технологические – виртуальные, интуитивистские, интеллектуальные, удаленные. Это значит, что и товаризация не исчезнет, а просто перейдет в новые формы товаров (векселя, котировки, биткоины, баллы) и возникнут другие способы обменов (безнал, карточки, веб-деньги и мобильные расчёты). Все станет проще по виду и перемещению товаров на едином рынке, но сложнее по организации и технологии процессов перемещения и регламентации обменов. Как раз поэтому можно минимизировать участие посредников в рыночных обменах и исключить жёстким регламентом денежные спекуляции финансовых монополистов, хозяев денег.

Это равносильно тому, чтобы отобрать право постанова денег из рук финансистов, устранить финансовую монополию и передать деньги из собственности неких хитрых «хозяев», государственных политических животных, в руки гражданского общества, наконец, и отменить ссудный процент. Несомненно, что в таком виде это всего лишь лозунги. Самое важное, как всё это сделать, как организовать товаризацию (сравнение и уравнивание стоимостей) на новом уровне единства общества, что равно – как совершать постанов денег. Просто вернуться в прошлое райское состояние и не выйдет, да и равносильно деградации, самоубийству.

Тем не менее внимание Лебедева к традиционным формам товаризации очень даже оправдано. Тогда, при меньшей степени организованности выявились все необходимые параметры  товаризации и стихийно складывалось то, что нужно сделать сознательно, чтобы построить на этой основе всю систему новых рыночных отношений – всю целую большую экономику как традиционное общество.

Лично я уже много лет работаю в этом направлении, продумывая и логичную методологию политэкономии, и схемы организации разумной товаризации (систему правильного постанова денег обществом), отыскивая нужных специалистов и пытаясь вовлечь их в теоретический и практический план строительства денег. Последние результаты работ обобщены в заметке «Точки отчёта (Временный итог разработки плана денег)» (http://inform-ag.ru/publications/144/). Уже с учётом опыта советского планирования сформулированы принципы, обслуживающие и поощряющие местное развитие хозяйства, предложена модель юридического и беспроцентно-кредитного стимулирования организации творческих товариществ и внедрения разработок (плановая эмиссия по гражданским запросам), поддержана и дополнительно обоснована схема прямого товарообмена между производителями через автоматическую низовую эмиссию (товарные деньги Дронова). Если в индивидуальных теоретических опытах обнаруживается всё больше подвижек (вот ведь на пользу и труды Н. Лебедева), то в коллективных и общественных занятиях я пока не вижу никаких проблесков общего разума. Теоретики и практики категорически не идут на общий разговор, упиваясь свой исключительностью в пределах своей самовлюбленной кочки зрения. Именно поэтому без общего призрения всё больше деградирует и общая реальность. По тому, как развиваются события в России, всё больше кажется, что стихийно сложится именно та форма традиционного хозяйствования, которую более чем 100 лет назад как искомое предрёк Н. Федоров. Видимо, и впрямь всё сведётся к труду свободных земледельцев, объединившихся в братство с целью воскрешения предков.

Но и это тоже не возникнет без нашей общей самоорганизации.

---

Книга по этой теме, добавленная для продажи:  "Цена плана (К критике марксизма, или Апология Маркса). 183 с."