Об этимологии вообще и в лицах
(Принципы и примеры толкования слов)
Фрагмент из книги "Гидроним Волга как упаковка реальной и языковой истории", с. 15-19
Таким образом, классическая этимология выводит только то, что знает заранее, жёстко закреплённые факты прежних учёных мифологий (свидетелей, составителей, переводчиков, историков и т.д.), и крайне редко демонстрирует уникальные идеи, размышления, логику. Стоит ли удивляться, что все решения заданы и что они заведомо, ещё до обсуждения фактов, по первичным научным основаниям и свидетельствам, ошибочны. Тогда как критерий неошибочной жизненной установки прост. Река Волга течёт по России, имеет русское имя с незапамятных для нас времён, поэтому самым верным жизненным, не теоретическим основанием для начала должно быть заведомое предпочтение русскоязычной этимологии, а не какой-то другой. Не той, которую могут предпочитать теоретики по общепринятым компаративным дивергентным выводам из праязыка, соответствующим общепринятым историко-археологическим данным, которые, однако, интерпретируются, становятся общепонятными данными именно по этой, только ещё подкрепляемой историками дивергентной теории. К сожалению, никого не смущает логический круг, очень похожий на фокус Мюнхгаузена, самого себя вытаскивающего из болота. Более того, это кажется научным достоинством. Откупщиков: «В качестве основных методов проверки правильности той или иной этимологии уже давно и успешно применяются фонетический, словообразовательный и семантический критерии. Причем важно отметить, что каждый из них... фактически используется не только как метод проверки, но и как отправной пункт этимологического исследования» (там же). Что же говорить об историках, наивно доверяющих таким лингвистам? Б.А. Рыбаков: «В научном поиске древнейших судеб славянства первое место принадлежит лингвистике», умозрительно определившей ландшафт проживания, соседей, время размежевания («Рождение Руси». М., 2003 — http://lib.ru/HISTORY/RYBAKOW_B_A/russ.txt).
Примером такой идеально-умеренной компаративной работы является книга В.Н. Топорова и О.Н. Трубачёва «Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Днепра». М., 1962. По сути, это сводка их знаний, систематизированная статистика обработанных данных на основе прямо заявляемой предустановленности видения «по общим соображениям». Вот несколько цитат, из которых это ясно. «Речь может идти прежде всего о балтийском, финском и славянском языковом элементе», другие «нецелесообразны»: хоть они и «допустимы», но «неясны» (с. 19). «Славянский элемент здесь является пришлым» (с. 20). «Наличие в балтийских названиях вод ряда корней, близких к славянским и легко входивших в ряд славянских наименований, также чрезвычайно затрудняет выявление балтийского элемента, присутствие которого, однако, можно подозревать в ряде случаев на основании более общих соображений» (с. 21).
Реально исследование сводится к более точной локализации элементов, в установлении временных и пространственных границ зоны разных влияний: ираноязычных с юга, финских с северо-востока, балтских с запада — с сер. 1 тыс. до н.э. и к моменту образования восточнославянской идентичности, т.е. до времени летописных свидетельств. Это делается по очень простой схеме. Приводятся истоки слова из того или иного языка, подходящего по предварительным общим соображениям. (Впрочем, это не исключает добросовестности и объективизма в конкретных случаях: «Суффикс -уга в верхнеднепровской гидронимии неоднозначен по происхождению: он имеет не один источник на балтийской почве… и, кроме того, может быть славянским», с. 157). «Определяя балтийское происхождение того или иного верхнеднепровского гидронима, мы уже исходим из факта наличия соответствующего корня в литовском, латышском или древнепрусском языках» (с. 174). Этимология считается правильной по самоочевидности. Вот несколько примеров. Каменная Осмонька из иран. asman, камень. Бержа — лит. berze, береза. Балгучка, Болгача — от лтш. balga, река, Волка — от лит. valka, река, лтш. valka, текущий ручей, заболоченное место. На самом деле слова не выглядят настолько уж иноземными. Осмонька может быть и от осемь (восемь камней), и от осмонить, по Далю (т.е. обтереть, обточить камни). А почему Бержа — это не бережа, берегущая, или не берега какие-то выдающиеся? А почему Болгача не от болгача-булгача, по Далю (булгачить — тревожить, беспокоить, баламутить), а Волка не от волка-во`лока или во`льхи-ольхи? Понятно почему. Потому что русских этимологий по общим компаративным соображениям и по отсутствию русских слов в древних источниках для этой эпохи быть не может. Эти «пласты» толкований в словах заранее не принимаются в расчёт. Процедура предпочтения не показана в деталях, фактический лингвистический анализ немотивирован и остаётся за кадром (но это и есть суть компаративной аллюзивной, по логике, и авторитетно-доверительной, по статусу, мотивировки). Предъявлен только его результат.
Несмотря на колоссальную лингвистическо-статистическую работу и ещё большую научную обработку общих соображений, это никакая не филологическая наука, а простое дознание. Юридическое установление предпочтительных фактов и законодательное предписание их статуса. Так действует, по выражению Фосслера, «господин материала и господин созданных им самим понятий». При этом очень заметно, что собственные натяжки вполне ожидаются, поскольку авторы понимают, как их обойти. «В ряде случаев для установления более авторитетной формы и для правильной её интерпретации полезно выйти за пределы лингвистических аргументов и обратиться к сведениям о характере рельефа местности, почвы, русла реки» и т.п., чтобы избежать «широкие возможности народной этимологизации» (с. 18).
Нет, это нужно делать не в ряде случаев, а всегда. Любая этимология является народной, если не соотнесена с реальными житейскими обстоятельствами возникновения слова, мотивирующими разворот форм к нужному смыслу. Могли ли древние наивные люди назвать реку словом «иволга» или «нога», или даже «река», заимствовав и преобразив лит. valka или морд. йулга? Конечно. Но могли — не значит назвали. По самой форме и значению слова или их отношениям со словами других языков это никак не выяснить. Т.е. по разнообразной фонетической, словообразовательной и семантической статистике (которую, отсылаю для наглядности, как критерий и принцип работы заявляет Откупщиков и многократно её иллюстрирует) никак не установить, как жили и что делали люди в далёком прошлом, как они думали и почему применяли какие-то формы для каких-то значений. Так что результаты таких компаративно-статистических трудов не способствуют строгим научным выводам. Это ясно прежде всего тем, кто нуждается в помощи лингвистики, хотя бы археологам. М.Б. Щукин постоянно выступает против «чар балтийства», «чар славянства» и т.п.: «Когда О.Н. Трубачев (1968) и Я. Удольф (1979) находят скопления раннеславянских топонимов на западной Украине и в Прикарпатье, это не означает, что именно здесь протекал процесс славянского этногенеза. Ситуация, очевидно, была более сложной» («Рождение славян» — www.archaeology.ru/Download/Shchukin/Shchukin_1997_Rozhdenie_slavyan.pdf). Выход из предустановленности один — уйти от чисто лингвистической статистики и заняться лингвистическими фактами в связи со всеми реальными (топографическими, климатическими, историографическими, техническими, ремесленными, юридическими, медицинскими) событиями и логикой естественных процессов мысли (не учёных, хоть исторических, хоть археологических, не предустановленных, а реальных, народных, лишь косвенно задокументированных в источниках и фактах). Это совсем не то, что мыслит со своей позиции Щукин: нужно «привлекать данные других наук — лингвистики и истории. Причем в каждой из научных областей исследование должно вестись самостоятельно, без оглядки на данные иных наук, сопоставляться, для чистоты эксперимента, должны лишь результаты исследований». Нет, каждая научная область разрабатывается по своей установке. Нужно начинать с неустановленного — восстанавливать всю реальную историю в напластованиях смыслов в каждом слове силой сразу всех наук, т.е. последовательно рассматривать сохранившуюся в мотивациях органически-неизбежную, с виду фантомную естественно-необходимую историю людей (это имеет некоторое отношение к традиции, которую обосновывали А. Пикте, Г. Шухардт, Н.В. Крушевский, Н.Я. Марр и др., чаще всего называемой ими лингвистической археологией или палеонтологией). И лишь после такой глубокой переработки каждого словесного факта можно заниматься статистической сводкой всех, образуя как лингвистическую, так и историческую картину.
Было бы несправедливо считать, что Топоров и Трубачёв полностью зациклены лишь на традиционно-умеренной компаративной этимологической работе. Это, по сути было лишь их началом. Позже они, каждый по-своему, далеко продвинулись по пути более реальной этимологии. Трубачёв разрабатывал на практике и в теории принципы семантической реконструкции, «восстановления древнего значения слова», в том числе в связи со средствами этимологии. Основной принцип изменений в семантике — переосмысление. «Семантической реконструкцией в полном смысле нельзя считать бесхитростную транспозицию засвидетельствованных значений слов отдельных… языков». «Углубленное понимание значения есть, по нашему убеждению, уже тем самым его реконструкция, а в этом деле нельзя обойтись без этимологии». «Приемы семантической реконструкции - это хорошая эмпирия (правильное описание значений и употреблений слов) плюс неизменный здравый смысл (готовность к пониманию специфики воссоздаваемой эволюции значения без анахронистических атрибуций современных воззрений древним эпохам) и плюс компетентность в типологии формирования близких значений в разных языках, и все это - на фоне прочного знания формально-этимологических приемов или принципов, за которыми должны стоять вся сравнительная грамматика и все общее языкознание» («Приемы семантической реконструкции» // «Сравнительно-историческое изучение языков разных семей. Теория лингвистической реконструкции». М., 1988. С. 197-222 — http://www.durov.com/linguistics1/trubachev-88.htm). Тем не менее Трубачёв, несмотря на самые смелые местами, в переинтерпретациях, отлёты фантазии, нисколько не отступил от базовых компаративных принципов.
Топоров в каждом отдельном случае стремился создать целостную систему научных представлений как о самом научном разделе, так и о любом конкретном предмете. Как намёк на его общие идеи в области этимологии вот несколько цитат. «При бесспорно ведущем положении этимологии как отрасли сравнительно-исторического языкознания, общая картина будет неполной при игнорировании младших братьев этой "научной" этимологии, остающихся непризнанными ею ("народная" этимология, к которой, кстати, нередко соскальзывают... и представители "научной" этимологии; "мифопоэтическая" и "онтологическая" этимология и др.)». «Понятие окончательной (абсолютной, единственное правильной) этимологии для целого класса слов является иллюзией… Пройти всю толщу мыслимой семантической плоти и тем самым создать более полное пространство для более адекватных этимологических решений, сумма которых описывает реальное или потенциальное единство» («О некоторых теоретических аспектах этимологии» // «Этимология». М., 1986. С. 205-211 — http://philology.ru/linguistics1/toporov-86.htm). «Этимология пока, строго говоря, не может полностью уложиться в рамки только языкознания… Обладая определенными познаниями в культурно-исторической сфере, мы при этимологическом исследовании слов, имеющих отношение к этой сфере, строим возможные модели образования значения этих слов, исходя из исторических данных, а затем проверяем эти модели на собственно лингвистическом материале; и эта проверка является как раз решающим критерием истинности этимологии» («О некоторых теоретических основаниях этимологического анализа» // «Исследования по этимологии и семантике». Т. I. М., 2004. С. 19-40 — http://www.philology.ru/linguistics1/toporov-04.htm).
Книга по этой теме, добавленная для продажи: "Гидроним Волга как упаковка реальной и языковой истории. К методологии сравнительно-исторического исследования на примере конкретной этимологии. 2017, 178 с."