1.

Для наблюдения древнейшего периода русской истории внешние книжные источники имеют решающее значение. Поскольку свои русскоязычные, считающиеся достоверными произведения появились сравнительно поздно, в 10-12 в. (берестяные грамоты, «Слово о полку Игореве», «Повести временных лет»). Да и вообще предполагается, раз не дошло более древних книг, что до этого времени не было своей письменности.

И это несмотря на довольно однозначное заявление Храбра, свидетеля из 10 в. (по тексту из «Острожского букваря» И. Федорова, 1578 г.): «Прежде убо словяне, ещё суще погани, не имяху писмен, но чертами и нарезаньми читаху и гадаху; крестившежеся, нуждахуся римскими и греческими писмены писати словенскую речь без устроения. Но како может ся словенски писати добре греческими писмены: богъ или животъ, или зѣло… И тако быша много лета» (http://static.my-shop.ru/product/pdf/129/1286953.pdf). («Ибо прежде словяне, еще сущие дикари, не имели букв, то чертами и нарезаниями читали и угадывали. Крестившись же, вынуждали себя римскими и греческими буквами писать словенскую речь без правил. Но как может словенское писаться хорошо греческими буквами: бог или живот или зело…? И так было много лет»). Обычно полагают, что это невесть какое письмо, тамги или колдовские руны, а не знаки письменного обмена информацией. Однако не стоит установочно сужать значения слов Храбра. «Поганый» — это язычник в более позднем христианском смысле, а первое значение-мотивацию (не латинскую!) «погнанный», изгнанный, изгой, мы вообще не воспринимаем из-за отсутствия исторического контекста. В контексте 10 в. Храбр говорил о бескультурье, поганстве духа вне единственной человеческой, христианской культуры. Отсюда ясно, что речь идёт не об отдельных бытовых или сакральных знаках, а о полноценной, хоть и не очень удобной, «примитивной» системе докириллического письма у славян. И не только его приметы, но и исторические формы указаны очень точно. Храбр сообщил (1) о руническом (нарезанья) и, вероятно, слоговом (черты-чертежи слов) типе письменности, который позже был заменён (2) смешанными греко-римскими буквами, и (3) о принципе гадательного-догадчивого, т.е. неорфографического, вариативного чтения как рун и черт, так и греко-римских букв. Кстати, образец переходной, уже минимально гадательной орфографии дают берестяные грамоты, особенно ранние. А.А. Зализняк называет её «бытовой графической системой» (по сравнению с «наддиалектной» нормой: одноеровое письмо, смешение Ц с Ч, Ъ с О, Ь с Е, Ъ с Е) (подробно см. его книгу «Древненовгородский диалект»). Но всё равно элементы того письма сохраняются и поныне, наглядно — в различных титлах (инициалах, сокращениях: А.С., Вилен, км, ВВП), которые тоже нужно разгадывать и читать по-разному в зависимости от отгадки. ВВП — по условности кириллической знаковой системы мы знаем, что это аббревиатура (которая по правилам орфографии оформляется прописными буквами без точек), но читаем-расшифровываем мы её не по условности знаков, а по реальному контексту: Валовой Внутренний Продукт, Великий Волжский Путь или В.В. Путин. Вариативность дешифровки проявляется и на стыках письменных систем: например, англ. MOPЕ [məʋp] «хандрить, хандра, дурак» тождественно по написанию русскому МОРЕ; вне контекста ничего, кроме пустых гаданий, не остаётся.

В основе любой письменной системы, до всякой орфографии, лежит своя базовая условность тождества начертания и произношения, работающая только по включателю — применению нужных установок интерпретации по предметному контексту, который, как реальность, всегда создаёт прагматическую ситуацию чтения и — только в идеале — является частью семиотической ситуации чтения, задающей ключи дешифровки.

Очень нагляден пример с гнёздовской надписью на глиняной корчаге 10 в. (большом обожжёном сосуде с узкой горловиной и ручками). Её читают как гороушна-горчица, гороухща-перец, гороуща-горючее, гороуниа-Горунья (корчага) и т.д., игнорируя ещё какое-то количество сопутствующих знаков: явный N до обжига и несколько неявных (см. прорись: http://www.trinitas.ru/rus/doc/0211/005a/pic/0009-531.gif). В.А. Чудинов толкует всё как целый комплекс разновременных пометок (прописными выделены знаки, строчными интерпретации): «Знак N — знак каны»; «КА(НЪ) (иными словами, пуст). МОЛОКО (залит). КА(НЪ) (пуст). КАНЪ МОЛОКА (залит). КАНЪ ЯТЪ. ЗАЛИТЬ ГОРОЛО КАНА (пуст)» (Руница и археология. Непривычные начертания. Древнейшие русские надписи. 2005 г. — http://www.trinitas.ru/rus/doc/0211/005a/02110054.htm). На самом деле до прочтения нужно дать полное описание предмета, которое может навести на прагматику написания: вида, размеров, точно установленного предназначения сосуда самого по себе и для обряда захоронения, местоположения надписи на нём и условий обзора надписи, глубины надписи, способа нанесения и путей преодоления сопротивления материала, обстоятельств разрушения сосуда и т. п. Именно от всех этих паспортных данных будет зависеть ситуация приложения надписи к реальности: для чего именно она сделана. К сожалению, внятного описания лично мне не попадалось. Начиная с первых сообщений (Д.А. Авдусин, М.Н. Тихомиров. Древнейшая русская надпись // Вестник Академии наук СССР, 1950, № 4, с. 71-79 —https://docviewer.yandex.ru/view/59954700/?), каждый автор даёт только отрывочные сведения в меру своего понимания важности той или иной детали.

Если сразу допускать значение горчицы, пряности, молока, то можно воображать, например, какую-то обширную, административно организованную кухню для работы нескольких шефов, поваров, обслуги. А после нужно понять, почему предмет общепита попал в захоронение и т.д. И подобные гадания возможны по каждому значению. При таком подходе только у Чудинова есть некоторая согласованность ситуации нанесения знаков (с путаницей бытовых рун, «руницы», и высокой «протокириллицы» в административном кухонном цехе) и ситуации появления разбитого сосуда на захоронении (поминовение молоком с разбиванием опорожнённого кана). Однако предположение наносить на канах такие, бюрократически точные накладные о молоке само по себе смехотворно. Если молоко не будет использовано в течение нескольких часов, оно уже не будет молоком (максимум возможного тут «кан для молока», и то если конструкция кана позволяет тщательное мытьё).

Вот почему только после разгадки практической ситуации, действий с предметом, можно с нужных оснований толковать эпиграфику — систему явных и неявных знаков, почерка, нюансировки. Пока действуют наоборот. Пытаются по закорючкам знаков догадаться о вещах и событиях. А в отсутствие предметного контекста включение предметного смысла совершается по самым разным доминирующим, но всё-таки случайным, не реальным, признакам — вторичным сигнализаторам семиотического кода. По явному речевому акценту говорящего, по подавляющему количеству осмысленных знаков в тексте при применении произвольного кода, по авторитетному заверению, прецеденту или традиции чтения кода. Однако любая буква сначала является функционально важной практической особенностью вещи (точно так же как ручка, горловина и т. д.) и лишь потом условным знаком с вариативным значением.

Из-за отсутствия нужных данных и я не могу разгадать обстоятельства, почему расписана корчага. Поэтому сделаю лишь одно очевидное предположение по уже намеченной ситуации развития языка и письма (хоть и вторичный, но хотя бы системный включатель кода). В 2011 г. на городище Ростиславля Рязанского была найдена часть надписи на фрагментах горшка первой половины 13 в.: «...(вд)алъ гороноць Юрию а кт(о) возмь а да…». Гороноць тут «гърньць — горшок, сосуд для приготовления пищи» (Коваль В.Ю., Медынцева А.А., Еремеев А.А. Горшок с надписью из Ростиславля Рязанского // Российская археология 2013, № 3, с. 143 — https://www.libnauka.ru/journal/rossiyskaya-arheologiya/vypusk-3-2013-rossiyskaya-arkheologiya/gorshok-s-nadpisyu-iz-rostislavlya-ryazanskogo-rossiyskaya-arkheologiya/?TYPE=issue&TYPE_ID=208225 ). В этой фразе обнаружены элементы бытовой графической системы и некоторое своеобразие в Ц, дающее сходство с Ч. В современном написании гороноць-гърньць — это горнец, небольшой горшок для горна-очага (именование по месту использования). Поскольку обе надписи на керамических сосудах, легко предположить, что гороунща и гороноць — однокоренные слова из сферы горения, хоть и отдалившиеся тремястами лет. Первое по логике языка и письма должно иметь более «вещную» схему номинации и менее «грамотную» орфографию.

Учитывая размеры и физические характеристики гнёздовского сосуда, другие явные знаки, уверенный почерк опытного писца-ремесленника по мягкой и по очень твёрдой поверхности, надпись читается как знак ситуации изготовления: N гороунща-гороунца, гороунча — кана горючья, горячая-закалённая, обожжённая, откуда, очевидно, и гороуча > гърьча > корча(га). Надпись — своего рода знак ОТК, сообщающий цель и качество изготовления, что определяет и порядок дальнейшего использования этого сосуда, более крепкого по сравнению с необожжённым (вплоть до его большей ценности для захоронения). Это прочтение подтверждает уже ожидаемое смешение шты, ци и червя, по происхождению восходящих к одному начертанию, что поддерживало и путаницу в диалектном произношении. Ещё заметно и представление о носовых звуках, возможно, переданное лигатурой не с гласным, а с последующим согласным. А это говорит об отсутствии в опыте писца классической старославянской орфографии.

Однако в таком чтении смущает немотивированное с точки зрения русского корнеслова (и производных от гор-гар) появление и исчезновения звука -н- (или носового призвука). Вероятно, в прилагательном «горючья» Ю как реликт юса указывает на историческое образование от причастного суффикса -н-. Производительной основой было «гороун-». Если осознать, что до сих пор правильный обжиг сосуда проверяется обстукиванием с извлечением характерного звонкого звука, то очевидно, что гороунща — это горонча (гронча, громля, гремля, с заменой первого звука — деренча), т. е. гремлющая, гронкая-громкая, звонкая кана. Так что абстрактные признаки «горячий», «горючий», «обожжённый», «закалённый» появились на почве более предметного признака «гронкости»-звонкости сосуда. Но гронкость как оценка звучания тоже производна — от самого звучания сосуда вследствие удара. Отсюда ясно, что в основе всей парадигмы слов, возникших в процессе производства закалённых керамических сосудов было значение звучания сосуда от удара: горохща-грохоща-грохоча как грохочущая кана. Именно отсюда вытекают и разные деривативные ряды, как чисто произносительные редукции, замены и гиперкоррекции, так и звуко-письменные производства: горохща > гороунщa > гороунча (горонча > горюча > горючья) > горонец (горнец); гороуча=гърьча > корча(га); горунча > гърьнча > крынча > крынка. Ср. параллельные деривации гореть > гороун-гор(ю)н > горн (огороженное или окопанное кострище, с бортиками для поддерживающих еду шестков или оцепа, т.е. оцап-очаг); гарнуть (гортать) > горн (печь, нагребающая, фокусирующая жар) и гарнуть > гарнец (мерный сосуд), показывающие, что горнец — самое позднее образование на стыке. Всё это вполне объясняет и лигатурную неопредёленность записи, и вариативность возможных чтений слова в силу применения разных знаковых условностей. Надпись на корчаге отражает переходный, срединный момент становления слов и письма.

Таким образом, чтение древних текстов начинать нужно с криптологической проверки прежней семиотической атрибуции и с выявления всех возможных версий чтения, особенно, когда эти тексты являются цитатами в посреднических текстах или, казалось бы надёжно, включены в известную языковую ситуацию. Например, среди всех 30-ти типовых письменных особенностей, которые есть в берестяных грамотах, одни, самые регулярные, кажется, точно указывают на диалектные признаки (цоканье, взрывной г, непалатализованность согласных, типа кедить-цедить, въхо-весь). Но в предметном контексте своеобразной переходной орфографии требуется большая осторожность в отождествлении письменных слов с произносимыми. В этом смысле наблюдаемое смешение Ъ с Е в окончании (Иване сказал) не обязательно говорит о специфическом склонении. Или сохранение -ль- в Пльсков-Псков может быть не местным проявлением путей палатализации и падения редуцированных, а памятью скобарей-псковитян о древнем написании названия как Поле-скова < поле-скоу-обори (что даже не заметишь без исторического контекста сково-оборей, аваров, со вкривь и вкось толкуемой обороной от аварского Поля или авар от Поля в 6 в.). А видимое смешение Ц с Ч, З с Ж, С с Ш (здуци-ждучи, шизыи-сизый) не обязательно говорит о шепелявости и цоканье. Это подтверждается тем, что не только на горшках, но и в «Слове о полку», совсем не новгородском памятнике, наблюдается системное «смешение» Ц и Ч (на самом деле, из-за неверного перевода незамечаемое употребление букв в значениях, прямо противоположных современным): птиць крилы-птичьи крылья, но птичь убуди-птиц пробудила. Все это и многое другое (мълъви-молви, гвѣзда-звезда, кьркы-церковь) может быть реликтом прежней письменной традиции: другой смешанной графики (ср. нем. Kirche, kirke, kerke церковь), дешифрующих установок (из лат. circus-ристалища как обозначения древнего святилища) и системы ценностей-значимостей (как бывшей ориентации на Рим). При этом нужно помнить, если письменная традиция действует очень долго, из поколения в поколение, люди начинают говорить так, как пишут (вот и мы превратили свёклу в свЕклу`). Так и в самом деле образуется диалект или наддиалектное койне. Однако совсем не по воле фонетических законов, а по обстоятельствам конкретной хозяйственной и общественно-политической жизни, а то и просто по воле орфографии. Когда забылся древний смысл Пльскова, узаконили авторитетную (благодаря немцам) редукцию Псков. Уточнение семиотической ситуации толкает на выяснение прагматических реалий эпохи.

Если реформа Кирилла была уже третьей, чисто церковно-религиозной переменой письма, то не стоит удивляться, что все предыдущие системы были забыты, а это невозможно, кстати, без уничтожения всех путающих бесовских книг. Грамотам повезло, потому что никто и не думал их сохранять. Уже к 10 в. в обстоятельствах тотальной грамотности, судя по развитой культуре сохранившихся письменных принадлежностей (берёсты, писал и вощёных цер), эти документы не были ценными. Ср. с осторожностью академических толкований: Медынцева А.А. Начало письменности на Руси по археологическим данным, 1983 г. — http://annales.info/rus/small/drpism83.htm.

Но если даже что-то не сохранилось, это не значит, что его не было. На основе даже упомянутых остатков нужно правильно восстановить тогдашнюю русскую языковую ситуацию перемены письменного стандарта и понять, что в обиходе как иноземных, так и наших книжников предшествующей эпохи должны были быть какие-то русские книги. И если они были, то их присутствие не могло не отразиться прямо и косвенно в дошедших текстах. Самый известный пример — «Слово о полку», не только ссылающееся на автора-предшественника, Бояна, и упоминающее между делом «старые словеса», но и переполненное цитатами и парафразами бояньего текста. Но поскольку мы не знаем этого текста, то и не можем не только верно истолковать коннотации множества слов, так называемых «тёмных мест», мы просто не можем их прочесть — не замечаем в них цитаты, считаем ошибкой и произвольно правим по своему сегодняшнему разумению, делая академически интересное и умное, но абсолютно мнимое мифологическое толкование. Не буду приводить примеры. Этому в числе прочего посвящена моя неопубликованная книга «Отье чтение Бояново (О славянских словесных древностях, шифре истории и ключе письменности)» - http://inform-ag.ru/publications/24/.

Так что прежде толкований важнее правильно прочесть. Тем более это касается иноязычных памятников, где требуется многослойно правильное чтение: нужно, как минимум, уметь читать иной язык и текст, во-вторых — читать их исторические коннотации, в-третьих — соотносить их с реальным и языковым историческим контекстом, в-четвёртых — настолько понимать законы и правила взаимодействия текстов и языков (поэтику словесных произведений), чтобы замечать отпечатки не дошедших текстов и языков. В общей форме это замечание, конечно, кажется само собой разумеющимся. Есть ведь знатоки древних и новых языков, палеографы и этимологи, историографы, историки словесности и исторические грамматисты, критики текстов и компаративисты. Сама длина этого перечисления намекает, что дело это очень сложное и практически не поддается охвату одним человеком. На каждую часть работы должен быть свой специалист. А ещё необходимо согласие в товарищах, чтобы все специалисты работали согласованно и помогали друг другу видеть и увязывать удалённые, казалось бы не связанные детали (почерка и климата, чередований и транслитераций, местных описок и соседских норм произношения, писчего материала и рода занятий). Нужно, чтобы все работали по одной программе, следовали объективным законам и правилам построения языков и текстов и порядкам их взаимодействия. А с этим единством как раз проблема.

Прежде всего нет единой дисциплины поэтики, которая бы обдумывала единые законы и порядки взаимодействия для языков и текстов (максимум имеющегося — у Потебни). Языки препарирует сравнительно-историческое языкознание, тексты, по-разному — историография и литературоведение. В качестве общих законов и правил для понимания истории языков и текстов все они, в конце концов, опираются на позитивистские переводческие наблюдения письменно-языковых регулярностей и неизменно-вечную (всегда симпатически-современную!) типологию базовых смыслов. На якобы общепринятые аксиомы компаративной лингвистики, регламентировавшие все важнейшие исторические движители: рождение из пранарода и праязыка, сведение живой истории к письменной, а письменных систем к семиотическим, изменение вследствие поколенческих ошибок, фонетические и проч. физические законы, лексикостатистическое «вымывание» базовой лексики и т.п. На самом деле, когда все эти «законы» были открыты и приняты усилиями многих полиглотов, от Боппа, Шляйхера, младограмматиков, и переоткрыты вплоть до полного конструктивистского декаданса Гамкрелидзе, Илич-Свитыча, С.А. Старостина, до того и одновременно с тем была дана системная критика компаративных уловок (называя самых ярких: Шухардтом, Бодуэном де Куртене, Марром, Н.С. Трубецким) и совершалось адекватное познание (называя лишь наиболее философски-системных: Гумбольдтом, Потебнёй, Фосслером, Бахтиным). (Подробно перипетии сравнительно-исторического языкознания рассмотрены мною в книге «Модель историко-языковых реконструкций. Инакомысленные материалы к теории сравнительно-исторического языкознания». 2012, 498 с.). И в любом конкретном исследовании, тех же берестяных грамот у Зализняка, сплошь и рядом открываются антикомпаративные факты, но увязываются по старой схеме (самое главное: «В истории русского языка диалекты подвергались схождению, а не расхождению»). На сегодняшний день приходится констатировать, что методология логически безупречного чтения по правилам поэтики абсолютно неотработана. Достаточно сказать, что даже принципы строго научной репрезентации исторических и словесных памятников при их публикации (идеально-правильный пример как раз интернет-представление берестяных грамот) ещё далеко не реализованы в критических изданиях хотя бы основной массы текстов. Пока что господствует популярное, неадекватное и часто фальсифицирующее представление древних памятников. Заявляю это ответственно, по результатам системной проверки тематической группы историографических источников (Сквозь ошибочную лингвистику историографии. Гидроним Волга как упаковка реальной и языковой истории: К методологии сравнительно-исторического исследования на примере конкретной этимологии. 2017. 165 с. См. ее реферат https://inform-ag.ru/publications/19/, а в целом - в добавлении к этой статье). И уже по одной этой причине не может быть достоверного знания реальных фактов. Таким образом, проблема точного чтения источников является задачей, первоочередной для решения. Тут я хочу коротко показать и проблему, и её решение с точки зрения реальной, потебнянско-бахтинской, поэтики.

2.

Для этой цели интересным образчиком может служить карта и описание Руси, сделанные в 12 в., почти в то же время, когда написано «Слово о полку», арабским географом ал-Идриси в книге «Нузхат ал-муштак фи-хтирак ал-афак» («Развлечение истомленного в странствии по областям», 1154 г.). Полноценное научное издание на русском языке появилось усилиями И.Г. Коноваловой только к 2006 г. (Ал-Идриси о странах и народах Восточной Европы: текст, перевод, комментарий. М.: ВЛ, 2006). В ее переводе название: «Отрада страстно желающего пересечь мир». Достаточно беглого обозрения карты ал-Идриси (https://www.loc.gov/resource/g3200.ct001903?r=0.39,0.16,0.273,0.104,0), чтобы заметить несоответствия с географической картиной и исторической реальностью Руси, известной со школьных курсов. Так, город Русийа на реке Русийа находится в Кумании, а река Русия — частью в Кумании, частью в Нибарии, но никак не в Русии. Южная Русия располагается на западе от основной Русии. Скифские-Уральские горы — на крайнем севере. При этом количество несуразностей только увеличится, если соотнести карту со словесным, внутренне противоречивым описанием.

Чтение ал-Идриси само по себе интересно из-за развлекательности явно фантастической картины местности и названий, но при нынешнем истолковании не очень важно с фактологической стороны. И без него известно, что была такая-то Русь, такие-то города. Если посмотреть интерпретаторов, то они изо всех сил пытаются притянуть названия и описания ал-Идриси к школьному, историографически-известному образу, для чего каждый по-своему игнорирует и карту, и описания, и расчеты маршрутов, и авторские названия поселений, и т.п. При этом совершенно не важен уровень академической подкованности авторов. Все делают исправления ал-Идриси по своим содержательным интересам и предпочтениям, но методологически одинаково произвольно, хотя по-своему методично и обосновано. Впрочем, иначе ничего связного не получится. Вот две цитаты об одних и тех же названиях.

Б.А. Рыбаков: «Придется ограничиться одними расчетами расстояний, не придавая, впрочем, безусловного значения румбам, указанным Идриси, так как мы уже убедились в их условности… Вычертив схему расположения городов, строго исходя из буквального понимания текста, попытаемся совместить ее с картой древнерусских городов XI-XII вв… На чертеже Киниов и Слава оказываются в ближайшем соседстве и оба восточнее Киева и севернее половецких степей. Всем этим условиям удовлетворяют Канев и Переяславль...» («Русские земли по карте Идриси 1154 года». КСИИМК. Вып. 43,1952, с. 2-38 — http://idrisi.narod.ru/ryb1154.htm). Е.А. Харин: «Названные города описаны как входящие в сферу интересов булгар, поэтому они должны находиться сравнительно недалеко от устья Камы. Салав по звучанию очень напоминает "Ярослав" (Яр-салав). Он находится к югу от города Таруйя, под которым можно понимать Белоозеро или Ст. Ладогу. Второй город на карте подписан как "Kiniu", он ближе к Булгару. Его можно отождествить с городом Муром в низовьях Оки, который по-булгарски звался Кан» («Карта Идриси» — http://samlib.ru/h/harin_e_a/idrisy.shtml).

Замечу, что на современной карте Переяславль скорее южнее Киева, чем восточнее, а Ярославль совершенно восточнее Ст. Ладоги. Как бы математически-тщательно ни рассчитывал Рыбаков, и как бы краеведчески-увлечённо ни учитывал Харин, каждый начинает с произвольного выбора реперных точек, делая их единой системой отсчета, одним своим эталоном чтения ал-Идриси. Который вообще-то вовсе не имел своего эталона ни для одной местности, пользуясь условными счётными переменными своих бесчисленных книжных и живых информаторов. Хотя при этом он всё же стремился к единству, раз уж дал деление по климатам и секциям. Начинать анализ ал-Идриси нужно с осознания этого потенциального единства. Историографы в худших случаях замещают авторское умственное единство своим эго, а в лучших — целиком и полностью полагаются на симпатическую истинность созвучий. Т.е. в конечном счете все равно идут от личного чувства языка. И.Г. Коновалова: «Приходится пытаться идентифицировать эти города, исходя из одних их названий. Такая попытка была предпринята В.М. Бейлисом и на сегодняшний день является наиболее приемлемой» («Восточная Европа в сочинении ал-Идриси». М.: ВЛ, 1999, с. 185 — http://referat.znate.ru/text/index-33540.html; ниже все цитаты по этой книге, а всё, что касается арабского текста, по книге 2006 г.). Апелляция к языку становится универсальной отмычкой, однако, не работающей в силу невладения этим поэтическим языковым инструментом как научным аппаратом. Критерий прост: никто на основе своих допущений целостно, с выбранной долей выправления искажений, не охватил схемы ал-Идриси и не подвёл её к современной карте. При этом я ни в малейшей степени не хочу умалить работу ни одного автора в рамках его компетенции. Это особенно касается И.Г. Коноваловой, без многолетней многоплановой и фундаментальной работы которой над арабским текстом вообще нельзя сделать никакого нового, даже крошечного шажка. Хочу специально отметить, что я полагаюсь на ее репрезентацию документа как фундамент, принимая все варианты, транскрипции и транслитерации как базовые, полагаясь на её глубокое знание арабского письма и языка и историографическую проработанность текстологической темы (это важно, т.к. в доступных мне электронных версиях djvu даже русский текст, не говоря об арабском, читается с большим трудом). В том числе и её интерпретации основаны на такой же глубокой обработке историографической традиции и демонстрируют максимальную научную взвешенность (не удивительно, что часто Коновалова признает невозможность идентификации того или иного пункта). Именно поэтому по необходимости я буду привлекать в качестве справки и собеседования только её работы.

Итак, именно очевидная сказочность «Развлечения» и безотрадная произвольность развлекательных интерпретаций позволяет наилучшим образом использовать материалы и разбор ал-Идриси как наглядный пример и демонстрационный опыт методологического анализа исторического свидетельства. Вот почему нет смысла загромождать рассмотрение темы произвольными историографическими версиями. Я работаю только с текстом, проводя его целостный анализ, и привлекая для этого в качестве контекста только минимум смыслообразующих сведений из тех сфер знания, которые необходимы (а не тех, которые принято привлекать по методическим стандартам наукообразности).

Не буду подробно воспроизводить то, что прекрасно сделано Коноваловой: фактологию этого, по-арабски энциклопедического, суммирующего сочинения ал-Идриси, из которой ясен его характер. А именно: мифологический строй текста, сложившийся на основе книжных описаний, старых карт, путевых схем, дорожных маршрутов, свидетельских рассказов о путешествиях, сводке всех данных, переосмыслении, взаимокоррекции, подгонке и результирующей деформации. Ни в коем случае нельзя принимать за чистую монету ни факты, ни слова. Авторская картографическая и парафрастическая деформация не позволяет прямо читать географию и имена, но требует гиперкоррекции самой фактической местностью, т.е. не нынешней, а какой она должна была быть, и теми именами, которые могли быть в то время. Т.е. нужна подгонка условной карты к подлинным географическим фактам и извлечение, т.е. вышелушивание подлинных местных именований из авторских слов-парафразов, отражающих искажение разными источниками, информаторами, интерпретаторами и языками. Необходима идентификация местности, а на её основе — реконструкция вероятного там и тогда словесного прообраза, как-то кем-то и когда-то воспринятого, а потом дополнительно трансформированного. Очевидно, что реконструкцию слов нельзя сделать на основе свидетельских показаний. Этот стандартный подход историографии, системно реализованный уже самим ал-Идриси, не позволяет выйти из мифа.

По заданию, деформирующее соединение секций климатов автором должно было создать какой-то целостный образ, картину местности. Не карту, а условный чертёж, не масштабированный, но пропорциональный. Пропорциональный, с одной стороны, представлению автора, с другой — той местности, которую автор исследовал и отобразил этим чертежом. Представление автора задано огромным количеством свидетельств как его современников, так и предков, начиная с самых древних, с Птолемея. Но легко допустить, что в его распоряжении были и неизвестные нам, в том числе более древние свидетельства. Так что деформирующие влияния могли быть и тысячелетней давности. Что требует видеть в чертеже отражение и какой-то древней климатической географии, с иной водностью, очертаниями рельефа или другими особенностями местности. Картографическая поправка этих разнородных данных самим ал-Идриси должна сохранять все частотно-бывшие варианты, при этом нейтрализуя, сглаживая очертания, изгибы, размеры географических объектов и невольно подгоняя их пропорции под шаблон климатических секций. Вот почему Черное море растягивается в ширину, чтобы разместить все пункты, но береговая линия при этом стремится к прямой.

В отличие от этого наша картографическая гиперкоррекция должна опираться на точно установленное, современное арабскому автору положение дел и попутное соотнесение с предполагаемым информантным, древним и нынешним состояниями местности. Т.е. требуется многослойная коррекция правильных сведений не по нашей нынешней географической правильности, а по исторически уместной для события, показанного в сведениях. Например, не раз были эпизоды, когда Азовского моря с его средней глубиной в 7 м не было, а на его месте текли старые устья нынешних рек Кубани, Дона, Донца, Кальмиуса, Молочной (с разными вариантами параллельного протекания или слияния). Г.В. Ковалева, К.В. Дюжова, А.Е. Золотарева: «В связи с мелководностью и небольшой площадью во время некоторых четвертичных регрессий Азовское море полностью исчезало. До начала черноморской трансгрессии на месте нынешнего Азовского моря располагались разрозненные лиманы и русла палеорек Дон и Кубань» (Диатомовые водоросли из средне- и позднеголоценовых отложений Азовского моря как индикаторы колебаний уровня водоема // Наука юга России. 2017, № 4, с. 83-92 — http://www.ssc-ras.ru/ckfinder/userfiles/files/83-92%20Kovaleva%20et%20al.pdf). Все циклы водности и последних 6 тыс. лет указаны в этой работе. Наибольшие отступления воды случились в Фанагорийскую (– 7 м) и Корсуньскую (– 3 м) регрессии (по датам, пики первой 2500, 1400 лет назад и вторая 800-600 лет назад). Подъёмы воды, превышающие современный уровень максимум на 2-3 м, — Новочерноморская (6500, 4500, 3500 лет назад), Нимфейская (1700, 1300 лет назад), Ордынская (400 лет назад) трансгрессии. Из этих дат следует, например, что предшествующие ал-Идриси путешественники при стечении каких-то климатических обстоятельств могли даже не заметить целого моря за болотистыми островами, берегами, лиманами устий (и тогда Коновалова верно размещает устье р. Русийа в Керченском проливе). Но есть и другие версии, по которым, например, Фанагорийской регрессии не только не было, но, наоборот, происходило небольшое повышение уровня моря с 2500 лет назад (В.А. Дикарёв. Проблема фанагорийской регрессии Черного моря / Вестник Московского университета. Серия 5: География, 2011, № 1, с. 35-40). В зависимости от того, подтвердим ли мы то или иное состояние моря другими, но не историографическими средствами, будет ясно, насколько точно у ал-Идриси описание береговой линии.

Парафрастическая гиперкоррекция (т. е. системное изменение чужих слов и текстов по своим установкам, проще говоря — авторское исправление по его «неправильному» правилу), наоборот, больше всего отражает последние доступные автору сведения о фактах и именах, но с естественным, родным для него произносительно-языковым искажением того искаженного свидетельства, которое поступило от информанта. Как минимум, тут двойное искажение местного слова и климатического события. Вот известный пример в общепринятом прочтении. Коновалова: «Название Мунишка — это не что иное, как искаженное греческое наименование Смоленска — Милиниска» (1999, с. 128). Пример хорош тем, что пути искажения в каждом переходе как на ладони. Если слышать по-украински редуцированное русское «иссмыленьська», то как раз и запишешь «милиниска» (ΜΙΛΙΝΊΣΚΑ, но, может, и с другими гласными, спровоцировавшими арабское прочтение: η или υ). По этой же логике кажется, что и плохо услышанное греческое слово араб записал искажённо специфическими средствами своего письма. Однако ал-Идриси греческие сведения черпал прежде всего из книг, письменно. Поэтому, если он читал по-гречески, не было особых причин перепутать арабу свои знаки С и Ш, потерять Л и наврать с огласовкой. Это, из-за большого сходства арабских букв, часто различающихся лишь точками, размерами подстрочных или надстрочных стоек или закорючек, а также из-за неброскости огласующих значков, могли сделать потом только не очень грамотные или невнимательные переписчики «Развлечения истомленного...». Таким образом, понимая условия восприятия и передачи местного названия, легко установить в первом случае произносительное искажение, а во втором — искажение переписки. Если первое точно сообщает о системных языковых акцентах исторических контактёров (русов-украинцев и ромеев с 10 в.), то второе является элементарной технической ошибкой, больше всего характеризующей уровень образования писчего цеха в момент переписки. Разумеется, это двойное наблюдение нуждается в проверке. Но раз никаких украинцев, как известно по установкам историографии, в 10 в. не было, то и невозможно этот факт проверить с помощью историографии (если, конечно, не считать наукой укроведение). Зато очень легко проверить историографически, что все дошедшие 10 списков книги дали, по сути, одно и то же искажение «Мунишка» или «Мнушка» (см. варианты у Коноваловой: 2006, с. 105). Это значит, что оно появилось не по техническим сбоям переписки позже, а сделано самим ал-Идриси по каким-то веским основаниям — по наличию у него каких-то других подлинных источников, о которых историография мало что знает. Как же тогда достичь точности и строгости?

Как ясно из этого примера, обычно, чтобы достоверно обнаружить все искажения, прибегают к лингвистической историографии — пытаются установить пути заимствования слова по данным сохранившихся документов. Несомненно, так добываются самые надёжные, почти юридически документированные исторические свидетельства. Однако они отнюдь не являются самыми достоверными. Во-первых, они принимаются по усмотрению и предпочтению, по мнению конкретного исследователя-интерпретатора древних текстов, следующего той или иной традиции. Но даже в лучшем случае весь анализ историографов остаётся в рамках внутренней критики текста с гиперкоррекцией другими памятниками. Во-вторых, они являются мнениями древних свидетелей, гораздо более избирательными и некритичными, чем мнения современных учёных. Уже на этой стадии есть опасность оставаться в плену наивных и учёных предубеждений и установок. В-третьих, так исключаются все не дошедшие и неизвестные свидетельства и факты, прежде всего не книжные, а живые факты языков и влияний. Таким образом, традиционный лингво-историографический подход слишком зависит от нашего коллективного и личного знания дошедших памятников и пренебрегает логикой реальных исторических событий и взаимодействовавших тогда языков.

Вот почему нужно работать не только с древними книгами, но и с языком: с языками как самыми достоверными, системно-сохранившимися памятниками истории, рассматривая их прежде всего не в книжном, а в житейски-прикладном контексте, но не в современном, а исторически-необходимом состоянии, — как живые орудия ориентации и творения языковых домов бытия в каждую конкретную эпоху. Сам реальный контекст для той или иной эпохи не может быть вычитан из какой-то книги (как свидетельство очевидца) или языка (по различной методике «слов и вещей», той или иной семантической статистике), но только восстановлен силами всех наук на основе памятников материальной среды и культуры (от палеогеографии и археологической статистики до палеографии, криптографии и полной текстографии сохранившихся словесных произведений). А затем проверен и подтверждён как документированными, так и продуктивно-живыми формально-семантическими внутри- и межъязыковыми деривациями (словообразованием, переосмыслением, заимствованием, искажением). Так появляется необходимость и в каждом книжном памятнике обнаружить авторский навык, его привычку искажения, заданную врожденным стереотипом языка и доминантой навязанных информаторами искажений (устных и письменных). Легче всего провести элементарную типологию авторского навыка, пронаблюдать, как он преподносит слова, названия, которые удалось идентифицировать с местными, и как он трансформирует типовые позиции сходных словесных случаев. Так можно будет отфильтровать авторские привнесения и восстановить (в реальном конкретно-историческом контексте и в системно-жизненной языковой ситуации) подлинные местные названия.

Для отработки такой типологии и уяснения авторского навыка вот ещё пример, отчасти условный (т. к. я не изучал историографию разбираемых арабских слов). Коновалова: «Нитасе (или Ниташ) - частое у арабских авторов обозначение Черного моря. Название произошло от неверной постановки диакритических знаков в арабской передаче греческого наименования Черного моря "Бунтус"... В рукописях "Нузхат ал-муштак" фигурирует исключительно написание "Нитас" (или "ан-Нитаси")» (1999, с. 63). В качестве базового имеется в виду греч. Πόντος. Снова отмечено два искажения: Понтос > Бунтус и Бунтус > Нитас. Первое является нормативной арабской транслитерацией, закономерно, по природе арабского языка и письма искажающей источник. Второе опять интерпретируется как типовая школьная ошибка арабского письма, возникшая задолго до ал-Идриси и сознательно поддерживаемая им в силу безоговорочного доверия к арабским книгам. Однако не ко всем книгам (где было и Бунтус), а предпочтенным. Следовательно, в этом сознательном выборе никакой школьной ошибки быть не может. Дело всё же не в доверии к собственно арабским книгам, а в большем авторитете каких-то других, однозначно подлинных книг, в числе которых могут быть арабские, индийские, греческие, латинские, русские и т.п.

И для понимания случая «Мунишка», как сказано, необходимы какие-то иные источники, более авторитетные, чем греческие и арабские, но явно с неопределенной огласовкой, т. е. либо без указания гласных, либо с плохо знакомыми гласными. Учитывая, что это слово касается русского города в бассейне Днепра для эпохи становления древнерусского письма (это и есть тут минимальный реальный контекст), вариантов не так много. Без огласовки слово должно выглядеть как MNSK или МНСК. Очевидно, что огласовку ал-Идриси делал, соотносясь с греческим словом Милиниска, а значит видел перед собой «греческие» буквы, т. е. кириллические. Наиболее подходящий для полузнающей арабской деформации вариант слова тот, что был в русских летописях, — Мѣньскъ с ятем, который при незнании порой принимают за юс большой, читая У (возможно и прочтение болгарского Мѧньскъ с малым юсом). Почему Минск показан на Днепре, известно. Ал-Идриси делал словесные описания маршрутов, дорожники. В то время Днепровский путь был одним из главных для Руси. В Минск тоже попадали по этой водной дороге через приток Днепра. Детали в этом масштабе не важны: извозчик довезёт.

Однако в случае Нитас-Нитаси-Ниташе формальное предположение греческих, латинских или русских согласных ничего не даёт: ντς, nts, нтс. Отсутствует необходимый уточняющий реальный контекст и велика вариативность огласовок. Даже если с учётом греческо-древнерусских букв добавить ижицу с прочтениями ИТС, ВТС. В целом нужно признать, что за арабскими знакамиن ط س (син-та-нун, написано раздельно) чисто визуально, по внешнему сходству очертаний греческие буквы просматриваются гораздо вернее: (πό) ντ(ο)ς. Отсюда легко вывести наивную арабскую транслитерацию бу-нтос < по-нитас, с последующей грамматической заменой по- (бу-) на стандартный артикль ан-нитас. Очевидно, что это адаптированное к арабской языковой системе греческое слово, а бу-нтос — это чисто звуковая передача греческого слова с письменным арабским акцентом. Выходит, что и в этом случае нет никакой арабской графической ошибки: ан-нитас — более древняя переинтерпретация (переосмысление с последующим логичным изменением написания), а бунтус — более поздняя транслитерация. Вторая версия целиком и полностью объясняется логикой контакта письменных систем. А в первой налицо закономерное внутрисистемно-языковое превращение, связанное с исходным восприятием греческого слова по-нтос как двух слов. Но в самом греческом языке этот корень нечленим. Нет сомнений, что такое исходное восприятие в арабском (позже, у ал-Идриси уж точно, забытое) было мотивировано каким-то другим источником — из языкового и реального контекста. Т.е. в опыте арабов, непосредственно проживавших у этого самого Понта, на стадии их ещё не устоявшейся письменной традиции были устные, письменные и житейские факты, подтверждающие другое морфемное членение слова, его раздельное написание и употребимость в связи с этим морем отдельного понятия, эквивалентного «нтос-нитас-ниташе».

Для начала нужно просто уточнить контекст, т. е. рассмотреть касающиеся Черного моря словесные факты ситуативно сопричастных языков. Греч. πόντος море, Πόντος, лат. Pontos Чёрное море (и название горного хребта и местности вдоль юго-восточного берега Чёрного моря). Отсутствие разветвлённой апеллятивно-корневой парадигмы в древнегреческом словаре, а появление её в новогреческом (πόντος очко, стежок, петля, стрелка; ποντικός мышь) указывает, что слово исходно было заимствованным онимом. Очевидно, называние любого моря перешло от названия конкретного моря — именно Понта, Чёрного моря (о чём свидетельствует и Страбон). И уже после закрепления имени в качестве апеллятива для называния любых морей появились уточнения черноморского Понта — Аксинский, Негостеприимный (из-за бурного характера, трудностей мореплавания), позже — Эвксинский, Гостеприимный (из-за удобства колонизации). Латинская апеллятивная парадигма (дополнительно к заимствованному ониму: pontis мост, палуба; ponto плот, паром, понтон) более разветвлена, чем греческая, и более определённо подводит к родовому значению места, направления, пути. Все значения касаются конкретных элементов водного пути. Очевидно, что неизвестно как образовавшееся в греческом слово вызвало в дальнейшем параллельные ряды лексикальных дериваций и в самом греческом, и в латинском. А в арабском отмечена морфематическая деривация с более ранним прообразом греческого слова. Это означает, что понтос и по-нитас появились параллельно на почве какого-то третьего источника из зоны Понта, равно близкой (удалённой) грекам и арабам.

Эта округ-понтийская равноудалённость, несомненно, указывает на Русь. Кстати, Чёрное море некоторое время называлось Русским. Поэтому совершенно необходимо предположить русское влияние параллельно на арабов и греков, в том числе ромеев. В этом реальном контексте уместно и логично русское прочтение слова понт — пут, путь (в том числе в значениях путо, путина). Нетрудно догадаться, что -он- и -у- — разные отражения носового звука, закрепившиеся в таком виде по обстоятельствам разных письменных традиций: написание -он- характерно докириллическим стандартам, что и объясняет его сохранение в греческом слове и сообщает об особенностях докириллического русского письма. Понтийское море и в самом деле для античности было важнейшим торгово-товарным водным путём ойкумены. Но и до интенсивного морского судостроения и судоходства мог пролегать именно вдоль берегов Черного моря, по границе воды и суши, самый удобный береговой тягловый маршрут и прибрежный водотяг из Причерноморья-Прикаспия в Средиземноморье. Учитывая, что именно в Малой Азии, в районе Трабзона в единственном месте моря штормы непредсказуемы круглый год, а береговой хребет назван Понтом, тут именно пролегал сухопутный тяг (тяжий, тяглый, тягучий-длинный). А вдоль западного берега был гораздо более лёгок и короток прибрежный ток (теча, тач-тачание и катание ладей, тыч-контакты), зато затруднено сухопутное путешествие из-за множества больших речных устьев. Но ещё более удобным как тяг, так и ток могли быть при отступлениях воды, по нети воды, когда её нет. Чем больше уходила вода, тем короче был оплыв-обход вдоль берега моря, тем меньше штормы и тем проще выбрать ровный горизонтальный обход прибрежных скал и провалов. Сама ситуация многообразного представления моря как пути, ассоциированная с конкретным морем и звукосочетанием «по-неть-ток-тяг» и могла быть прообразом как понтоса (по-неть-течь), так и по-ниташа (по-неть-тащ). Обратим между прочим внимание, что различие длинного тяжелого и легкого короткого водного пути по Понту могло отразиться в широтной растянутости моря и долготной приплюснутости.

Ещё замечу, что процедура восстановления слова из сравнения нескольких разноязыких форм в одной языковой и предметной ситуации является процедурой мотивационной реконструкции, активно применяемой всеми грамотными лингвистами, правда всегда по ограничениям документированными данными (письменными памятниками эпохи) и конвенциональными временными установками (ожиданию для рассматриваемой эпохи нужного языка или формы). В данном случае я показываю ложность установочно-временных ограничений и пользуюсь в качестве документов современными языками, представляющими из себя колоссальные хранилища разновременных упаковок, — теми самыми домами временного бытия. Ещё раз поясняю, что это обнаружение внутренних форм, которые сохраняют конструкцию слова при его образовании, соответствующую конструктивным особенностям называемого предмета. В жизни это было начальное конституирование слова по уникальной конкретно-исторической языковой и предметной ситуации. Потом происходило переосмысление и подгонка этого слова под новые предметные и языковые обстоятельства. Но всё равно первоначальную конституцию слова легко установить, если правильно анализировать деривативные переходы как в семантике, так и в формообразовании, соотнося это с реальным ходом жизненно-практического творения тех же реальных предметов, что даны в словах (все базовые законы семантики и формообразования сформулированы Потебнёй, все механизмы словесного поступания в жизни выявлены Бахтиным).

Фактические события по-разному входили в жизнь одних и других народов, но сопровождались строго локальными, подходящими к местности, смысловыми акцентами инициаторов-путешественников (по-на низах или по-над-с морем). Звукоряд усваивался и закономерно, по авторитетным суперстрирующим акцентам отражался в разной морфемно-лексикальной акцентуации местных субстратов. При повторении они стали мыслить разные слова, с разным внешним и внутренним членением и с несколько разными значениями (у арабов море мыслится как предпочтенная полоса пути, ограниченное вместилище, даже брод, отчего и бахр море, озеро, у греков — как свободный широкий светлый путь и безбрежная ёмкость). А местные акценты произношения проявлялись автоматически, в силу задолго до этого сложившейся типовой климатической моторики организмов. Наконец, когда установились прямые контакты греков и арабов, произошла сверка их понятий и слов, подгонка арабских к греческим (как в бунтус) или гиперкоррекция в своей более ранней традиции (ан-нитас/ш).

Как видим, несмотря на внешнюю похожесть с виду искаженных записей имеется два совершенно разных случая. Мунишка — прочтение русской записи с помощью греческого языка, ан-Нитас — искаженная запись русского слова как своего древнего, с сопротивлением греческой записи. Однако и тот и другой случай свидетельствует, что в памяти арабов и ещё больше в их языковой памяти сохранялось авторитетное отношение к имеющимся русским источникам. Из этого следует прежде всего, что древние русские докириллические записи были в их опыте. Но особенно важно то, что арабские записи могут сохранять, хоть и деформировано, более древние русские формы, чем те, к которым мы привыкли как носители современного русского языка.

Будет полезно для понимания технологии освоения моря и сопричастной с этим технологии языковых изменений привести мотивационную типологию начального развития плавсредств, т. е. прочитать с помощью современного русского языка то, что сохранено в мотивационных формах русских слов о технологии кораблестроения. Короб — кора-об, цельный кусок коры дерева, обработанный с торцов. Корбас-короб-пас, пасомый короб на веревке, чтобы тянуть, идя по берегу. Плот — сплочённый плавучий материал. Лодь — п-лоть, плотно слаженный плот с внутренней полостью. Лодка — лодь-тыка, слаженная лодь-долблёнка. Корапль — кора-пля(тянь), короб корбаса, усовершенствованный конструктивно: плетёный остов, обшитый корой, позже кожей. Корабыля, корабель — корапля с по-лубой (с закрытым верхом, чтобы не тонуть при волне). Челн — цельн(ый), изначально не тонущий из-за большого удельного объёма плавучего материала; при больших размерах с укреплениями поперечными упругами, опругой. Насада — над-сада, челн с надсадными, нашитыми доской, бортами. Ладья — ладь-двоя, набойная, двойная насада: на борта челна-однодеревки крепились надопружные стойки и по ним набивались внакрой надсадные-надсудные доски. Суд-дощь > судон-судно — собранная из досок, большая, вместительная для сяда насада любой конструкции (тонущая). Скедия (слово с греческим влиянием: σχεδία легкое судно) — беспалубная схо-дия, со сходнями, видимо, сделанная на сход, на один сезон-поход, может, без просмоления обшивки. Корабль — большая ладья с палубой. Ушкуй — узкая длинная насада (уз-куй, узкий ствол-кий). Шитик — насада с несколькими рядами гибко, без стоек (на ремнях или лозах) нашитых досок. Кочмара, коч — вид шитика, с плоско-округлым дном без киля.

Легко догадаться по этому ряду, что до греческого влияния мотивация слов была строго предметной, а не произвольно-символической, как потом, когда конструктивные особенности вещи перестали жёстко отражаться в мотивации. Элементов конструкции стало слишком много, а слово стало выражать не единичные значения, а иерархические, видовые-родовые. Не случайно, слово корабль застыло в русском языке как родовой термин тонко сконструированных плавсредств. До этого проявлялось совершенно особое состояние языка: досемиотическое, мифо-вещественное, т. е. именно-действительное (о котором нынешняя авторитетно-массовая лингвистика просто ничего не слышала и, начиная со Шляйхера, даже отказалась изучать, ограничившись компаративно-установочным стандартом). Тогда язык и впрямь был реальным инструментом делания. Люди делали с помощью языка и мыслили абсолютно буквально, по ситуативно-предметным мотивациям, что теперь, по определению профессоров, называется — народно-этимологически. Вот почему, чтобы прочитать ту эпоху, нужно мыслить и оперировать языком точно так же, как аборигены своего времени, но никак не по современным и тем более не по учёным народным этимологиям.

Каждое слово — это словесное произведение, результат колоссального тысячелетнего развития тела, ума, языка. На слове, как и на любом произведении, сохраняются следы выделки, риски, метки обработки. Если это одно изолированное слово, то, как минимум, следы отпечатываются в сочетании звуков (которое постоянно вступает в особое соотношение с сочетаниями букв). Но кроме того следы производства слова запечатлеваются и в каких-то связях и отношениях этих звуковых сочетаний с конкретно-историческим набором значений и коннотаций, проявляющихся, выползающих нужным боком в контексте значимостей всего языка. Так вот, программа сцепки, настройки и превращения всех связей в слове на поверхности проявляется как мотивация, внутренняя форма. Она возникает в каждый момент образования любого старого слова как нового, для сейчас, и всегда сохраняет старое с добавкой нового. Трансформируясь, сохраняется не только старая звуковая оболочка, но и значения, и денотаты (обозначенные предметы). Поскольку значения маркируют конструктивные особенности обозначенного предмета, то по реально зафиксированным изменениям предметов можно устанавливать время образования того или иного значения (и никак не наоборот). А смысловые отношения значений друг с другом тоже четко упорядочены логикой определения единичных-особенных-всеобщих состояний и индивидно-родовой иерархией понятий и представлений. Поэтому при достаточном навыке логического мышления проследить последовательность в движении значений довольно просто. Наконец, формы слова маркируются по смыслонаполненной членимости значимых частиц слова, морфов. Чем более системно и многопланово проработано смысловое наполнение членения и чем более системно проработана значимостная иерархия морфов, тем больше космического времени на это нужно и тем больше усилий организмов и умов пошло на физическую перестройку и адаптацию своих органов к этим очеловечивающим навыкам. Внутренняя форма, как своего рода паспорт слова, возникает, а потом и перевозникает, как исторически уникальное образование из этих, очень по-разному изготовленных элементов и навсегда несёт на себе печать и добавляет транзитные оттиски исходного и последующих воздействий культурного образования каждой из эпох.

Вот почему, чтобы понять какую-то эпоху, нужно мыслить и оперировать языком точно так же, как это делали тогда сами носители языка, а не по прагматическому навыку профессоров. Лишь в семиотическую эпоху навыки последних могут быть уместны и то при правильной работе с конструктивными элементами реальных предметов, при строгом применении законов и правил формальной логики, при разумном, а не эмоционально-установочном учёте элементов и уровней рассматриваемых языков. Лишь тогда они раскроют свои тайные архивы, скрытые в том числе очевидностью, и станут подлинными свидетелями пережитого с их помощью.

На простом примере можно было убедиться, что русский язык помнит всё. Нам лишь нужно понять, что это не случайный поэтический казус, а отражение реальных трудовых будней по изобретению жизни и предметов. Каждый язык мотивирует по-своему. И вообще языки отличаются друг от друга прежде всего как модели мотивации. А раз люди изобретали современные русские слова ещё для очень простых доисторических вещей, то, наверно, эти люди хоть как-то были русскими. И всё это было уже очень давно, многие тысячи лет назад. Для ориентировки (независимо от точности датировки): «Впервые челн-однодеревку на берегу Ладожского озера нашла в 1878-1882 гг. экспедиция А.А. Иностранцева. Возраст, приписываемый историками этому небольшому судну длиной всего 3,5 м и шириной 0,86 м, огромен - около 4,5 тысячи лет» («Суда Древней Руси» — http://sea-library.ru/morskie-stati/604-suda-drevnej-rusi.html). Сводку точных сведений см.: Журавлева Ю.Б., Чубур А.А. Средневековое судостроение в юго-восточной Руси (бассейны Десны и Оки) по археологическим источникам — https://cyberleninka.ru/article/n/srednevekovoe-sudostroenie-v-yugo-vostochnoy-rusi-basseyny-desny-i-oki-po-arheologicheskim-istochnikam.

Именно для обнаружения возможной недокументированной стороны истории и делаются эти чтения. Тематически они направлены только на выявление основной русской местности и самости, русского мира, который по существующим историографическим представлениям, по ныне действующему научному мифу располагался в границах Русской равнины, начиная с древнерусского этнического и языкового единства не ранее, чем с 6 в. н.э. Уже приведённые факты летописей, письмен, языков, предметов, семантики, теории сообщают, что на деле было не так. Поэтому на первый план выходит необходимость методологически грамотных правильных чтений. Проводить их правильно можно, только идя от целого к деталям.

 

3.

Море не случайно было первым рассмотренным объектом: в силу своего размера, длительности существования оно меньше всего подвержено как объективным изменениям, так и переменам в представлениях субъектов. От моря, как центральной опоры жизни и ориентации, вполне логично перейти к речной сети, которая тоже представляет собой сеть связывающих естественных путей и направляющих линий ориентации на местности.

На карте ал-Идриси сеть главных рек на Русской равнине точно скомпонована как система линий ориентации. Компоновка такова, что каждая большая река исходно мыслится как осевая линия своей округи. Реальные изгибы, виляния, притоки этой оси совсем не важны. Лучшая схема оси — прямая. Однако рек много. Приходится их упаковывать в одних и тех секциях и климатах в соответствии с зональной информацией о них, взятой от разных, часто противоречащих друг другу свидетелей, карт, эпох, дорожников, отчётов. Так оси рек приходят в движение и произвольно подтягиваются к нужным точкам. И чем больше имеется разночтений и противоречий, тем кривее получается ось реки (одна из самых искривлённых в пространстве и представлении — это Атил, о которой, видимо, было слишком много взаимоисключающих сведений). А то, что второстепенно, просто размещается на свободных местах, связываясь с нужным локусом осью-выноской. Если бы ал-Идриси мог масштабировать все опорные сведения, то он бы, конечно, взаимно откорректировал их, устранил противоречия и отразил в масштабированной карте. Однако подвести все сведения к одной мере он просто не мог. По сравнению с местной мономерностью античности мир стал полицентричным и не согласованным. Не было ещё единых мер ни в расчетах расстояний, ни времени, ни в обычаях и правилах, ни в языках, ни в понятиях, ни в верах. Собственно, ал-Идриси как раз и затеял разработать такую единую меру дорожно-географической разметки и отразить её в единой сводной карто-схеме дорог.

Но у нас-то уже есть масштабированная карта и более или менее точное представление о главных осевых линиях рек, водных путей той эпохи на Русской равнине. Нужно просто последовательно соотнести подходящее количество реальных речных осей с отмеченными ал-Идриси. Это тем легче, что и его названия главных рек не сильно отличаются от реальных. Пойдём от Понта. В него впадают Дану-Дунай, Днаст-Днестр, Днабр-Днепр. Южный Буг пропущен потому, видимо, что имел общее устье с Днепром и воспринимался как одна с ним система (если это так, то сразу следует ожидать ошибки в этой зоне: маршруты по Бугу могут смешиваться с маршрутами по Днепру). Далее указана непонятная река Русийа, которая, по очередности с запада, может быть только Донцом или Доном, в зависимости от того, что считать притоком. Донец, даже если принять, что он был не притоком Дона, а сам впадал в Понт через болотистое меотийское устье, всё равно отпадает, т.к. его притоки не являются напрямую водными путями на крайний север. Дальше идёт Сакир (Сагину). Он может быть либо усечённым нижним Доном-Иловлей, приближающимся к Атилу и стыкующимся с ним как его западный рукав. И тогда верхний Дон и впрямь мог быть Донцом, прямо, через Калитву, впадающим в Понт. Либо Сакир был каким-то (вроде нынешнего Волго-Дона) каналом из Атила в Дон, например, через Сал, который в свою очередь впадал (через р. Сусат) в Маныч, а тот в Понт параллельно Аксаю-Донцу (возможностей других русел, начиная от впадения Донца в Дон, на самом деле гораздо больше: В.В. Богачев. Пресноводная фауна Евразии. Ленинград, 1924 — http://www.donrise.ru/water/bogachev_don/tabid/500/?PageContentID=48). И тогда Меотида представляла собой ряды близких устьев, скрытых в болотистых фьордах и плавнях. Как ни странно, арабское слово без огласовки, СКР, может поддержать последнюю версию. Каф без диакритиков можно перепутать с вав, а ра — с лям (или с нун). Так что при переписке могли появиться самые разные варианты, кроме известных, вроде СКН-сагин(у), СКВ-сакив и неогласованных (Коновалова, 2006, с. 221), ещё и СВЛ, т. е. сwол, соул, сул, сал и т.д. Однако пока что все объяснения не закономерностью, а случайностью, т.е. все случаи напрашивающихся школьных ошибок и правок письма, были неоправданы. Объяснять всё же надо не по случайно возможным словам, а по действительным событиям, которые нужно лишь установить.

Приведённые фактические допущения требуют совершенно другого устройства реального ландшафта. Если маловодность Меотиды легко согласуется с фактами той или иной эпохи, объясняющими и её отсутствие у ал-Идриси, то Донец, Дон и Атил последние несколько тысяч лет текут именно в нынешних руслах. Более или менее серьезные вариации случались как раз непосредственно в устьях: они могли смещаться по рукавам, отодвигаться далеко в соответствующие моря или, наоборот, моря надвигались на реку. Так что Сакир по реальным обстоятельствам 1 тысячи лет назад мог быть только каналом от Атила к самому низу Дона, как минимум — просто волоком судов. Где именно и каким (влажным, сухим) — не важно. Важна только отмеченная ось канала-переволока. Легко понять, почему этот канал показан как независимый выход в море, а не в Дон. Если им пользовались только для перехода из Атила в Понт и обратно. Выход на верховья Дона, в собственно русскую часть реки был всегда перекрыт для иноземцев (о чём масса самых разных арабских показаний). Таким образом, политический факт мог отразиться в конфигурации осевой линии как Дона, так и канала между ним и Атилом. И как раз этот факт, усиленный контроль за движением по водному пути Дона, определил бы и его название для внешних наблюдателей. Только русы свободно двигались по своей реке и частично разрешали это другим. Вот почему в глазах иноземцев эта река Русская — Русия, в русской гиперкоррекции точнее Руссья (в связи с подчёркнутым удвоением С очевидно слышится шипящий звук: рушья или даже рущья).

Полное коннотационное подтверждение именно этого экзонима Дона заставляет всерьёз задуматься и над неизвестной осмысленностью слова Сакир. По обстоятельствам необходимо, чтобы его смысл был хоть как-то русскоязычным и кроме того ситуативно уместным, выражающим значение специального водного пути, скорее всего затруднённо-маловодного. Коновалова, размышляя в этом направлении, допускает возможность местного, но арабиизированного названия Кубани — Сехерий-Сетерий, в котором есть «созвучие местной формы гидронима с арабским глаголом сака орошать, поливать» (1999, с. 222). В самом деле, хоть Кубань совсем уж далеко, переволочный канал, водная торо`ка-дорога, попутно может использоваться для орошения, когда совсем суха тора`-борозда. Но легко подыскивается более подходящее русское слово: шкеры (шхеры, шкерь, шерь), по Далю, — «прибережье… с островами, с тесными проливами». Слово сообщает о канале с множеством узких ходов (сухих или заполненных водой), просветов, щерей-щелей, очевидно естественного происхождения, что бывает в каменистых россыпях, в заливах, гирлах рек либо в сети стариц. Сейчас таких шкер полно по левому берегу Волги, между ней и Ахтубой, начиная прямо с Волгограда. Вполне возможно, что предшественники ал-Идриси застали времена, когда что-то подобное было и на правом берегу. Тем более, что шхер-щерь за тысячи лет легко и органично в общении разноязыких орд редуцируется в Сал. И тогда линия шкер Сакир-Сала легко восстанавливается ниже волжской излучины у Волгограда, как и отмечено у ал-Идриси, по исчезающей линии Сарпинских озёр (реликт русла пра-Волги), а далее речек и ручьёв, ведущих к Салу.

Впрочем, шкеры считается по происхождению заимствованием, от шведского skär. Вполне возможно, поскольку существует обширная парадигма иноязычных слов из группы этого родового, технологически-морского смысла: шхуна, шканцы, шкипер, шкала. При этом ещё стоит разведать истоки каждого этого иного языка: не с Дона ли даны, свейданы, данаи, Донары, Воданы. Та же шхуна, учитывая её специально неглубокую осадку, может быть скуной-сгоной, т. е. сгонной, удобной для скольжения по верхам болотных кочек при наличии паруса и сгонной волны. Тут и удобная мотивация для написания Сагин(у) — Сгина-Сгона, Сгонная река (т. е. появившаяся для сгона воды или судов из Атила, из чего следует, что она должна быть довольно бурной). Так или иначе, но парадигма собственно русских форм тоже обширна. Начиная с упомянутой щери, можно дойти до самых дальних смыслов обезвоживания какого-то локуса или предмета: шкур-ить (снимать кору, шоркать), шкирка, шквар-ить, шкара (черноморская рыбная поджарка), скал(ить), скула, скала (ср. греч. Скилла), секира, шикать, скав, шконка, скирда, скарб, штырь, стара (сталица-старица) (ср. греч. таласса море, озеро). Морфемно более сложные случаи, сохраняющие звуковой корневой субстрат неизменным, однако, полностью поддерживают первичное значение потаённо-влажного местечка: склизь, склиз, скрозь. Несомненно, это всё косвенные улики. Гораздо больше подтверждает то, что остатки реальных исторических шкер застали калмыки, сохранив свой опыт в памяти и в языке. Сарп — это искажённое Шорв (Шорва Иджилесе гарсн гол — из Волги вышедшая река). Неужели Сорв-Сорва, т.е. срыв из Волги?

О рукаве из Итила прямо писали многие арабы, в частности, в 10 в. ал-Мас'уди. Вот как это выглядит в пояснениях Н.А. Караулова: «Рукав Волги, известный в настоящее время под именем Сарпы. Водная система, соединявшая реку Итиль с озером Майотис, состояла из рукава реки Итиль (Сарпа), представляющего из себя в настоящее время ряд озер, хазарского канала, соединявшего Сарпу с верховьями нынешней реки Сал, и самой реки Сал... Русло реки Итиль было значительно выше, а поэтому в рукав ее поступало в половодье очень много воды, устремлявшейся через хазарский канал в реку Сал, благодаря чему в это время вся система была очень удобна для судоходства. Зимой же эта система замерзала, и судоходства не было» (Сведения арабских писателей X и XI веков по Р. Хр. о Кавказе, Армении и Адербейджане. Тифлис. 1908 — http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/Karaulov/frametext8.htm).

Но, по ал-Идриси, Сакир был большой рекой (точно, Сгона). Т.е. проходы в шкерах были полноводными (от селя?). Очевидно, что полноводность шкер никак не стыкуется с маловодностью Азовского моря. Почему же оно не отмечено? Потому что его не было. Но не так, что оно было полувысохшим, а, наоборот — переполненным намного выше нынешних берегов. Только в этом случае, при этом водном балансе региона возможно то, что и уровень воды в Сарпе-Сале был существенно выше нынешнего.

Эти естественнонаучные выводы хорошо стыкуются с языковыми наблюдениями. Чем больше вариантов слов всплывают из сообщённой ал-Идриси древней звуковой парадигмы, тем больше они подтверждают друг друга (исключая те, что возникли как описки). А в жизни так и бывает, что один предмет называется разными близкими именами. В связи с Сакиром выстраиваются очевидные параллельные ряды дериваций: щерь > шкер > сакир > сал; сорва > шорв > сарп(а) > сал; сгона (сгiна, в том числе исчезнувшая) > сагину. В основе каждого ряда находится русское слово, называющее какой-то аспект одного и того же явления: физическую особенность нового русла, причинную характеристику стока воды по руслу, целевой характер стока. Это разные стадии истечения, которые наблюдались с большим сознанием дела. Оба варианта, указанные ал-Идриси, производны от разных источников в разное время: Сакир от более раннего, скорее всего письменного германоязычного источника, Сагину — от более позднего живого южнорусского.

Итак, Сал и в самом деле впадал в Понт, поднявшийся настолько, что превратил Крым в несколько островов. Названия островов последовательно согласуются с вершинами Крымских поднятий. Нунишка — Бунишка-Бунитас-ко(п), Понтокапей. Анбала — хр. Кара-даг, в числе которого хр. Хоба-Тепе (кон-быва, конец обустроенных путей). Азела-(А)з(а)ла — Яйла; Ялтинская яйла — мощнейшая в Южной гряде Крыма (яйла, т. е. плато < жила`, жилое место). Арда-Гардийа < гряда — Байдар (восточнее Севастополя). Центральный, самый большой остров Сараниа-С(а)р(а)нба — Караби-яйла (как высочайший ориентир большей части поднятия вокруг Северной и Средней гряд, от Бахчисарая мимо Симферополя до Старого Крыма; даже равнинная часть у Симферополя в среднем 250 м над у.м.). Андисера-(А)ндисира — Херсонес (град-со-нетис, ан-нитас-гира). Как наглядный пример и ориентир см. модель затопления при повышении уровня мирового океана на 70 м: В. Лаговский. «Географы создали карту Всемирного потопа» — https://www.kuban.kp.ru/daily/26156.4/3044133/. Крым там представлен, по сути, одним большим центральным островом с несколькими островками вокруг, пиками соответствующих гор. В сравнении с этой картой видно, что затопление Крыма, отраженное у ал-Идриси, гораздо меньше 70 м.

Некоторые естественнонаучные подтверждения исторического подтопления есть. Дикарёв, ссылаясь на свою работу в составе экспедиций на Керченском и Таманском полуостровах в 2003-2007 гг., приводит данные, что 1200 лет назад уровень Чёрного моря был до полуметра выше современного, а 2100-2300 лет назад и до полутора метров (там же, с. 37).

Однако сомнительно, чтобы медленный подъём воды в полметра, или даже в полтора, мог затопить низины полуострова и согнать жителей с обжитых мест. Впрочем — если они наблюдали колебания моря долго и видели, что после понижения происходит сравнительно резкое повышение уровня. Если обобщить преобладающие пока мнения о колебаниях, то после Фанагорийской регрессии, по сравнению с её уровнем, вода в продолжении 6 веков поднималась вверх на 7-10 м. А.Л. Чепалыга и др.: «Четко выделяется Фанагорийская регрессия - V-IV вв. до н.э. (исчезновение раковин моллюсков) и Нимфейская трансгрессия - III в. до н.э. - IV в. н.э. (по появлению крупных раковин устриц и мидий), с двумя осцилляциями… Фазы нимфейской трансгрессии 2300-2200 и 2100-1900 лет назад, когда полностью затапливался Таманский залив и морские воды подступали к стенам Фанагории» («Катастрофические позднечетвертичные морские трансгрессии и их связь с эпохами экстремально высокого речного стока в бассейнах Понто-Каспия», 2002 г. — http://paleogeo.org/extreme2002.html).

Такое переполняющееся море может, конечно, озадачить аборигенов с большим, многовековым или даже тысячелетним (!) опытом наблюдения за морем, вынуждая их строить важные или большие сооружения только в проверенных местах. Именно поэтому ближайшие к морю города нужно искать не по нынешней береговой линии, а подальше на материк.

Особенно это касается устьев больших рек, где изменение водности проявляется намного быстрее. Если действительно были Руссья и Сакир почти в едином устье, то самая чувствительная точка как раз там. Матраха-Матрика — город на материке, на твёрдой земле (< май-тара-кон, имеет земля фундамент). По историческому и физическому месту соответствует Ростову (сейчас средняя высота над уровнем моря 74 м), исходно, видимо, на р. Темерник перед её впадением в Дон, или напротив, на нынешнем левом берегу в сторону Батайских высот. Оба имени — более и менее очевидные возможные превращения древнего слова: Темерник < Тамрика < Матрика; Батайск < матхайк < матрика.

Русийа, город, — Аксай на правом рукаве Дона под названием Аксай. Редукция Аксай из Руссья вполне органична: Руссья > Руськай > Руксай… По карте, должен быть на левом берегу Дона, в пойменной части нынешнего Межедонья. Поскольку Дон был межой, границей в Русь, то его охрана от Поля уместна лишь на подступах. Также деловое и торговое общение с другими народами удобно в точке стяжения всех дорог до основной границы, ближе к гостям. Матраха тоже должна быть до Руссьей Мать-реки, на самом деле, это «вечный город» гостей, находящийся под охраной и контролем крепости Русьей (рущьей-пресекающей, решающей). Выходит, что Дона-батюшки в нынешнем виде ещё не было. Левый и правый рукава сегодняшнего Дона впадали в море параллельно. Аксай — объединенный с Донцом и ниже напрямую с Темерником и нынешним правым рукавом Мёртвый Донец (все правые рукава заиленные, что и подтверждает последующее смещение Аксая в Дон). А Левдон-Сакир, объединенный с Салом и Манычом, проходил по своей прямой в современный рукав Старый Дон юго-восточнее, может, у предела нынешнего пойменного понижения (например, по Койсугу, который как раз и является остатком старого рукава Дона). Таким образом, оба поселения располагались на естественном защищённом острове между реками. Отсюда ясно, что Аксай — это Русья стандартная пограничная крепость на любой окраине, вроде мифической Арсы-Арты.

Северный берег Понта высокий, материковый, поэтому места смещены не далеко. Бутар (Б.р.т.р, Б.р.б.р, Бусур) — в зоне Бердянска на р. Берда. Внешнее созвучие очевидно, но вне контекста строго установить трансформацию нельзя. Видимо, все функции от места погрузки: порт-тар (< борт-тар < брод-тар), под-тар (по твёрдой земле), баржа (место изготовления судов), берёжа (береговая охрана). По описанию дорожного маршрута чаще всего считают крымской Феодосией (=Каффой, Крабером), Керчью (=Босфором), натягивая названия вкривь и вкось (см. у Коноваловой, 1999, с. 162-163). Нисколько не оспаривая физически возможные для арабского слуха и письма переходы, озвончения, оглушения (Б-П-Т-Д-Ф), я не вижу лишь смысловой наглядности (как это есть в случае б.б.р / ф.б.р, бебер-фебер, т.е. бобёр, или Булунийа-Полония, Нурфага-Норвега, или напрашивающееся Бутар > Фуадар). Без натяжек, Феодосия < тара-до-кия, земля до центра-края, т. е. вход, ворота > terra-datio, земля данная > тео-дасия, богоданная. Это к Бутару имеет отношение лишь по функции порта (основного как раз на материке). Но и, в самом деле, некоторые названия выглядят видоизменениями крымских. Под Султатийа (на карте Шолтата) можно подвести Мелитополь и Солдайю-Судак. Карсуна — Херсон и Херсонес. Вполне возможно частичное переселение затопленных крымских городов на материк с сохранением родных названий. А в связи с этим удвоением имён допустима уже путаница информаторов и автора, не предполагавшего таких сложностей, отчего размещаются на материк и оставшиеся на островах пункты. На такие похожи Джалита-Ялта, Гурзуби-Гурзуф, Шалуста-Алушта. Все они находятся в Крыму у подножия самой высокой яйлы с круто подымающимся прибрежьем, отчего местные жители могли не бояться полного затопления.

Восточный берег Меотиды (как части Понта) не то что низменный, а прямо болотистый. Огромный клин северо-восточнее Тамани вплоть до Ейского полуострова — это сильно заводнённая низменность с редкими холмами и непрерывными лиманами, плавнями и озерами, сложившаяся от наносов на месте обширного морского залива. Активно подмываемый берег Азовского моря — это большей частью пятиметровые барьеры илистой глины, материала наносов. Как-то же произошло поднятие суши на эту высоту. Видимо, когда образовывались отложения и барьерные пересыпи, уровень воды был, как минимум, на 5 м выше и стал резко падать.

Все прибрежные селения должны были размещаться дугой, огибающей залив-болото. Естественно, когда вода ушла, селения и названия исчезли. Все современные — это результат последней русской колонизации за 200 лет. Предшествующие названия в лучшем случае могли сохраниться только в сильно измененных именах речек (других выдающихся объектов на степной равнине просто нет). Прямые соответствия даже с ними проводить нельзя. Поэтому я ограничусь только намёком сближения селений, по ал-Идриси, с нынешними названиями. Нужно лишь обозначить предположительную береговую цепь поселений вдоль гор Батера-Батира (под-тара, фундамент земли) (линию нынешних — от Батайска до Тихорецка — возвышений с истоками речек), не строя строгих деривативных рядов, но полагаясь только на системное соположение пунктов, по ал-Идриси, на системные же особенности рельефа Приазовья и аллюзии созвучий, имеющих системный потенциал к нужному превращению. Поскольку до сих пор в любом имени по обстоятельствам контекста обнаруживалась конституирующая слово русская внутренняя форма, постольку пока мотивационная логика русского языка предполагается ключевой.

Белая Куманийа (Матлука) — х. Усьман ниже впадения Маныча в Дон (заселен с неолита, вокруг хутора с десяток курганных групп, незатопляемое положение 16 м над у.м). На карте ал-Идриси расположен на левом берегу Сакира. Редуцированное и переосмысленное название говорящее: и ку(ст)ман(ия), какой-то целевой пункт-узел, и усть-ман(ыча) — может быть, лука-маныча, Бер(ег) > бел(ый) > бейд. Черная Куманийа — р. (Кума)маныч, видимо, уже на грязевом берегу Куманыча. Кира — кыр, гира (с разных языков это степь или гора, например, укр., болгар.) (возможно, курганы в районе х. Веселого), Хозарийа — р. Кагальник (хоза-ленье, хозяйственное подчинение; глубинная мотивация — каха-льлея, кохальня, деторождение и детоводство), Алланиа (ал-Ланийя) — Ср. Егорлык с г. Сальск (сал-ленье, подчинение Салу, буквально — селение), Истибериа-Астабрийя — р. Челбас (и-стан-былие, стастьба, временное стойбище) (возможно, у Белой Глины), Ашкала — р. Пр. Бейсужек (паш-коло, пашенный круг) (возможно, у Тихорецка), Ашкисиййа-Аскасийя — р. Бейсуг (пась-хаза, хоздвор пастьбы) (возможно, у Выселок).

Географически весь этот ряд точно размещается до р. Кубань. Ею и в самом деле является р. Русийу (Рушийу, Русибу, Русив). И совсем не обязательно читать это название буквально как Русская, в отличие от Аксая как Русской из-за контроля над рекой проживающим вдоль неё народом. Оконцовка слова W совсем не случайна. Это не только намёк на южнорусское произношение, в силу которого нужно читать Рушив, крушающий поток. Кубань и сейчас даже в зоне Краснодара быстра и мутна от глиняной взвеси, которую она выносит в низовья. А в предполагаемый момент повышенной водности, когда устьем Кубани могло быть нынешнее Краснодарское водохранилище, только что спустившаяся с гор река ещё более наглядно рушила грунт, несла муть, громоздила в устье наносы и тут же обходила их, создавая новое устье за устьем, перемещая его с севера-запада на юго-восток.

Как бы ни были произвольны восстанавливаемые значения, важно отметить, что русские мотивации согласованно указывают более древнее, более организованное житьё-бытьё вдоль моря чем то, что описывал ал-Идриси так или иначе со слов информаторов, также ничего этого не помнящих. Это именно русские, южнорусские мотивации, хотя во многих случаях слышатся явно украинские слова, как в слове рушив. Украинское значение рушати (трогать, двинуть; рушив — сдвинулся) хоть и близко русскому рушать (ломать, крошить, резать), тем не менее является более умозрительным действием, нежели русское. Это значит, что оно более позднее и производно от русского.

Однако так или иначе рушание свойственно любой горной реке. По той же карте, с гор течет р. Руи-Рви-Рой, роющий. Очевидно это Афипс: адыгейское пс — вода, поэтому Аф-ипс < `оф-и-пс < рови-пс. Тем более, что он является притоком р. Шабаба-Шебша, который впадает в Понт недалеко от устья Рушива (сейчас Шебш считается притоком Афипса, входящим в Кубань сквозь рукотворное Шапсугское водохранилище у аула Афипсип < афипшебш). В месте впадения Афипса в Шебш, указано поселение Сарир, т. е. Черкир < салхир < сал-гир, сал-горный, в одноимённой стране (черкесов-адыгов) (похоже на нынешнее урочище Сатрук у ст. Новодмитриевской). (По руслу Шебша — самый удобный путь шедши, т. е. пешком, с берега на берег, приблизительно от нынешних Краснодара до Джубги срезая нижнекавказский полуостров; и на Шебше поныне есть своя Матраха — с. Тхамаха). Хотя Рой тоже роет, почему же Кубань отмечена более выразительным названием? Прежде всего это типичная народная этимология русскоговорящих жителей, пришедших колонизировать край и столкнувшихся с именами Гипанис или Кубань. Обе формы приобретают для людей смысл как копа-ни(з), копающий — низовья. Когда сотни лет сам видишь мощь блуждающего устья и понимаешь, что все низовья почти от Дона до предгорий Кавказа порушены водой, став приазовским болотом, тогда и решишь, что река не просто Копань, а выдающийся Рушив.

Факты это подтверждают. В.И. Борисов: «Десятки тысяч лет тому назад на месте современной дельты Кубани плескались волны громадного залива Азовского моря, который простирался от Таманского полуострова до нынешнего Приморско–Ахтарска и вглубь до того места, где теперь расположен Краснодар. В этот залив несла свои мутные воды река Кубань. Постепенно под деятельностью моря образовалась пересыпь, отделившая залив от моря и превратившая его в лагуну. Эта огромная лагуна была заполнена речными наносами и превратилась в низменную дельту реки Кубани с многочисленными мелководными лиманами, соединяющими их протоками (ериками) и обширными болотистыми плавнями. Некоторую роль в формировании древней дельты реки Кубани сыграла и деятельность грязевых вулканов Таманского полуострова. Площадь дельты равна 4300 квадратным километрам, причем около 1500 квадратных километров приходится на лиманы... Процесс роста дельты Кубани и накопления осадков в лиманах продолжается и в настоящее время. Однако сейчас вынос твердого материала на площадь дельты затруднен из–за почти сплошного обвалования Кубани» (Занимательное краеведение. Краснодар, 1975 — https://profilib.net/chtenie/93200/vladimir-borisov-zanimatelnoe-kraevedenie-16.php).

И если это действительно так, то, выходит, совсем не обязательно было Понту подниматься так высоко, чтобы залить всю Приазовскую низменность. Река грязевой прорвой поливала и поливала землю, покрывая её толстым слоем. Однако вся эта работа Рушива началась очень давно, с плейстоцена (с 0,5 млн. лет назад) и продолжается непрерывно. Так, на переходе эр подоспела завершающая стадия формирования современной дельты Кубани, растянувшаяся вплоть до 19 в., когда в 1809 г. был сознательно перекрыт рукав-сток Кубани в Черное море через нынешний Кизилташский лиман северо-западнее Анапы. Процитирую важнейшее для нужной эпохи место у Л.И. Чередниченко. «Две тысячи лет тому назад Таманского полуострова не было. На месте его возвышалась группа островов, которые разделялись проливами. В это время Кубань... впадала в море примерно в вершине современного Таманского залива… В дальнейшем пространство между островами заполнялось речными наносами и в течение двух тысяч лет из архипелага островов возник Таманский полуостров» (Палеогеография бассейна Кубани // "Кубанский Краевед", 1992 г. — http://budetinteresno.info/kraeved/paleogeogr.htm/).

Если взглянуть на карту, то сразу понятно, почему именно там возник полуостров. В этом месте проходит фундамент поднятия, образующего и Кавказ, и Крымские горы. За всю свою рушающую жизнь Кубань, обходя собственные намывы, сползла на юг и оперлась на этот фундамент. Наносы стали ложиться прямо на него, всё больше выдвигая полуостров к Крыму. По идее, две земли должны были сомкнуться. Так и происходило не раз при регрессиях Чёрного моря. И чем ниже падает вода, тем крепче перешеек. Нынешняя коса-остров Тузла и коса Чушка — реликты и фантомы периодически образующегося перешейка. Вставали поперёк узлы Тузлы, превращая Меотиду в большую лагуну, и сток Кубани шел целиком мимо Чушки, счухивая намытые отложения внутрь озера, направо, а налево на Тузлу оседая и усиливая её. Но если естествен из-за более прочного фундамента под Тузлой сток в Меотиду, почему же возник и сток в Черное море, причём последний раз выше по течению Кубани километров на 50 (а всего это было не меньше 4-5 раз, судя по оставшимся прежним устьям — лиманам-заливам)? Все это ещё более естественно по самой природе Рушива. Чем больше наливалось воды в изолированное Тузлой озеро, тем больше она давила на дамбу левого берега, в конце концов прорывая её на более низком, по сравнению с усиливающейся Тузлой, участке. Исторически последними были два рукава: Кизилташ и Витязево (в последнем высота над у.м. 8 м, а в г. Тамани — 16 м). Оба имени намекают на рукотворный характер. Витязево — вы-тяж, вытяг, отвод, сознательно сделанный, Кизилташ — касл-тяж, сложный, блуждающий, или козелок-рукав, многосоставный, сложно сконструированный (очевидно, это уже пробы решения проблемы по стравливанию Меотийского болота, пока думали, что виноват в этом Рушив).

Но чтобы это произошло, вода должна накопиться до пределов. Хоть при регрессиях региональный водный баланс понижен и Кубань даёт меньше воды, но в Меотиду поступает многократно больший сток северных рек. Если и в их верховьях безводье, то накопление воды в море происходит медленней, тем быстрее оно превращается в болото и тем больше нарастает грязи в мелководьях, приподнимая будущую низменность. Когда образуется подпор, начинается переток. Сначала Кубань пробивает левый рукав в Понт, частично сбрасывая туда свои воды (правый сток выше над уровнем моря, Темрюк — 48 м). Это лишь тормозит, но не устраняет общий подъем Меотиды. Чем активнее потоки северных рек, что соответствует подъему мирового океана, тем быстрее образуется сливаш через Сиваш. Высота над у.м. у с. Перекоп — 14 м. Сиваш — слив-важа, вешка, естественный ориентир и измеритель уровня Азовского моря. Но раз это случается периодически, то это ещё и вежа, вышка, надзорный пункт, крепость контроля за местностью (удобная и нужная для того, кто живёт севернее, т.е. на Руси, но постоянно ходит мимо Тавриды). Не случайно 7 км Перекопского перешейка не раз перекапывали, как минимум, десятиметровым каналом с отвалом (сначала неизвестно кто неизвестно когда, а потом неоднократно восстанавливали: римляне, скифы, турки и даже белогвардейцы). В древности, очевидно, пытались просто организовать постоянный отвод воды, чтобы не затапливало низины Приазовья и Крым не превращался в остров. Однако на пути к Перекопу огромное расстояние мелководья, постоянно затягивающегося и перегораживающегося островами, косами, пересыпями и стрелками. Северная азовская коса Федотова образовалась 2-3 тыс. лет назад (и лишь недавно слилась с Бирючим островом, т. е. пираючим-запирающим), Арабатская стрелка — и вовсе 1000 лет назад. Такое косообразование происходит на начальных стадиях регрессий в соответствии прежде всего с тем, что основное течение стока северных рек направлено не прямо на Перекоп, а по дуге на Тамань с отвалом отложений направо. Так что при сливе через Сиваш постоянно нужно контролировать сотню километров перемежающихся между собой деградирующих, «гнилых» вод и прирастающей суши.

Не проще ли перекопать затвор Тузлы, образуя створ пролива? Всего лишь проковыряй, пророй ручей в более низкий Понт, и подпор воды быстро пророет целый ров-канал. Вне сомнений, проще. И, очевидно, не раз так делали (последний раз в 1925 г. рыбаки, спровоцировав выделение из косы острова). Но, во-первых, канал снова затягивало, раз в конце концов попробовали и Перекоп. Во-вторых, нужно просто представить, что будет, когда поднявшаяся на 15 метров вода вдруг хлынет через Тузлинский намывной перешеек. Это будет быстро усиливающийся катастрофический прорыв — створ-рыва (> твор-ида > Таврида и Харибда). И это ещё полдела. Момент прорыва, если даже его считать естественным, произошедшим без участия людей, назревает тогда, когда мировая трансгрессия войдёт в мощную фазу: мировой океан толкнёт в Чёрное море свою волну, а все реки стока, продавив Азовское море, образуют вместе с ним встречную волну. Приливная волна мирового океана встречается с прорывной волной Меотиды. Больше всего от их столкновения страдает место встречи — южный берег Крыма. Сначала от ударной волны цунами, а потом — пока оба моря не нивелируются с мировым океаном. По физическим параметрам стока Босфора разница уровня в 5-10 м. между Средиземным и Черным морями нивелируется за несколько десятилетий (П.А. Каплин, А.О. Селиванов. Изменения уровня морей России и развитие берегов: прошлое, настоящее, будущее. М, 1999. с. 187 — http://bookfi.net/book/1471598). Воздействие керченского прорыва может только усложнить и затормозить этот процесс, образуя громадный водокрут, вир, поддерживающий локальное поднятие воды. Таким образом, все обычно обжитые прибрежья сравнительно резко и надолго (в масштабах человеческой жизни) оказываются под водой. Жители вынуждены спасаться кто как может.

Очевидно, всё это происходило не раз, и люди как-то пытались решить эту периодическую проблему. Но главная проблема, чтобы выбрать разумное решение, — охватить все разнородные события в очень удалённых друг от друга местах и обозреть их мысленно как одно целое. Только опытные аборигены, по месту своего длительного проживания на материке и у берегов Понта имеют возможность увязать северный и юго-восточный сток рек, установление дамбы на Керченском перешейке, сивашский и витязевский перелив. Решение не в том, чтобы пробить тот или иной перешеек и слить море. Нужно устроить постоянный корчев, вежу корчевания в самом удобном для этого месте (там, где корчев случался сам собой), но в момент начала образования перемычки в виде кос Тузла и Чушка. Имена у контролёров корчевания закрепились не случайно: тесло — инструмент тесания, долбления, чушка — чурка, которой бьют. Так и появился Корчев-Керчь.

В этом контексте понятна и Тьмутаракань, возникшая гораздо позже Матрахи, хоть и в отталкивании от старого имени, но уже с его символическо-поэтическим переосмыслением. Если Азовское море перекрыто в той или иной форме (хоть перешейком, хоть мелко- и грязеводьем), то организаторы старой торговой базы Матрахи вынуждены сместить её в ту точку, где она может работать со старым набором функций. Сначала возникла Муть-тара-кань, грязевое место-ёмкость, но по мере высыхания, восстановления природы и обживания людьми меняющейся земли тар-мены (тар-маны-тамани) и вследствие бойких отношений народов она стала тьмой (множеством) тарных концов, т. е. схождением многих дорог.

Более того, это же объясняет рассмотренную выше предшествующую колонизацию Кубани, как минимум, с того момента, когда Меотийское болото было максимальным. Хозяйственное внедрение очевидно в каждом имени поселения и ещё более очевидны объясняющие реальность мотивации. Лишь часть из них сообщает о новых поселениях, возникших в связи с необычной водностью местности, а многослойность мотиваций сообщает о неоднократной русской колонизации. Переселенцы называли все явления по существу, а местоположение сущностей схематически верно указано ал-Идриси.

Черноморское побережье отражено им абсолютно точно в том виде, как оно было при затоплении, ещё до существования Тьмутаракани. На карте Ал-Идриси её нет и в помине. За устьем Рушива и Роя указан Атрабезунда. Слово выглядит абсолютно немецким: не то зюйд, не то траверз. Но по месту так и есть — поворот прямо на запад, чтобы солнце и море были по противоположным траверзам, перпендикулярно движению. Буквально это «от тропы зюйда»-юга (а по русской мотивации — зуда от прямого солнца). С таким же траверзом движение с Кавказа по малоазиатскому берегу, что отражается в подобном названии Трапезунда-Трабзона (исходно термин не означал места; именно поэтому с самой античности и до сих пор происходит смешение двух мест, см. Коновалова, 2006, с. 214-216). Полный поворот на запад в предгорьях Северного Кавказа сейчас где-то от р. Убинки, Убин-су (подходящая адыгейская редукция) с устьем у ст. Северской. Буна — Абинск, Каниа — Кония, оконечная, соответствует нынешней Верхней Баканке перед Новороссийском. Ланиа — Лоо под Сочи, в земле лан, осетин и абхазов. р. Али — Риони.

По совокупности всех упомянутых факторов (дамба Тузлы, залив Меотиды, перелив Рушива через Кизилташ, Перекоп, намыв косы Федотова-Бирючий остров) затопление и прорыв, в принципе, могли произойти на переходе от Фанагорийской регрессии с пиком в 5-3 вв. до н.э. (- 3-5 м) к концу первого этапа Нимфейской трансгрессии к 1-3 вв. н.э. или к концу второго — к 7 в. Судя по историческим фактам проживания у Меотиды огромного количества разного рода скифов, понтийцев, меотов, первая очередь подтопления была незначительной. Или просто местные понтокопатели при пониженном уровне Чёрного моря не позволили воде накопиться в большой пойме Кубани чрезмерно. В этих обстоятельствах русская мотивация имени Пантикапайон не только говоряща, но гораздо более основательна, чем другие. При падении Понта в Фанагорийскую регрессию и образовании дамбы больше всего заинтересованы восстановить Керченский пролив «скифы» с Дона-Матрахи, попутно устраивая Копань-рою, осушение Кубани, на краю Кий-ва-рои, куй-варии, южнорусских земель (не отсюда ли отзвуки о Кувере-Кубрате болгарском 7 в.). А кто потом поселился вдоль активного торгово-водного пути по обоим берегам — уже детали. Важно, что новопоселенцы сохранили название предшественников, не понимая сути занятий (путекопание, воспринятое как «холм у пути»). Но потом, к 3 в. что-то всё же произошло. По археологическим данным (И.С. Каменецкий, А.В. Комар), в зоне Причерноморья в течение трёх веков случился максимальный отток населения. В Приазовье — сначала с правобережья Кубани, а потом и далее, ужимая хиреющее Боспорское царство. Наводнение, как второй этап Нимфейской трансгрессии, очень подходящее объяснение. Что же его усугубило?

Как сказано, это мог быть только мощный, катастрофический приток из северных рек: Руссьей и Атила через Сакир. Такая вероятность очень даже высока. Отмечен, хоть и без установления причин, «климатический пессимум раннего Средневековья» между 250 и 750 г. н.э., который был усилен геологической катастрофой. Мне уже приходилось, анализируя ситуацию на Нижней Волге-Каспии в середине первого тысячелетия н.э., говорить об этом. Данные ал-Идриси в разобранном тут свете подтверждают факты. Для краткости просто процитирую свою книгу о Волге: «К 536-660 гг. приурочивают позднеантичный малый ледниковый период, ставший следствием огромных выбросов пыли и пепла в атмосферу (по Михаилу Сирийцу, темно было 18 месяцев). Вследствие похолодания увеличивается северный ледяной щит, замерзают устья рек Оби и Енисея, и вода из них начинает перетекать в Каспий (как это не раз происходило, см.: Карнаухов А.В., Карнаухов В.Н. «Новая модель оледенений в Северном полушарии» — http://www.poteplenie.ru/doc/karn-golfst5.htm), затапливая прибрежные зоны, в том числе и низовья рек Яика, Волги и Дона, и вынуждая миграции». Увеличение массы льдов на севере, что равно засухе на югах, сопровождается их усиленным сезонным таянием в верхних широтах и увеличением стока в Азовское море, которое резко прибавляет в объеме (особенно, если Керченский пролив и впрямь — узкая Харибда). Этот же увеличенный сток по Атилу и пролив из Северного океана через Западную Сибирь (о котором писали все средневековые географы) переполняют Каспий. Вода в Атиле поднимается вдвое резко. Ниже нынешнего Волгограда по реликтовым руслам образуются новые рукава-шкеры, сгоны воды. И когда они приходят в Меотиду, катастрофический прорыв Тузлы уже недолог и неминуем. Тут самое время (вос)создавать Корчев как раз тем, кто это мог и кто больше всего страдал из-за избыточной водности Волги. Это и сделали (может, совместно с хазарами) наши предки где-то в 7-8 в., в очередной раз закрепившись на Кубани, что к концу периода сохранилось в исторической памяти под видом Тмутараканского княжества.

Разумеется, это только принципиальная объяснительная модель наиболее вероятного хода событий, без деталей и выстраивания фактического сюжета. Этим пусть занимаются специалисты. Однозначной картины схема ал-Идриси не даёт. Его путаница названий и размещения одного пункта в разных местах могла возникнуть лишь на основе путаницы в географико-климатических построениях. Не только смешения сторон света, направлений, рельефа, но и смешения разных исторических моментов. Это лучше всего объясняет прежде всего несуразицы местности. Нечто могло быть, но совсем в другую эпоху. Так, по сути, во время ал-Идриси, в 1068 г. тмутараканский князь Глеб вымерял современное расстояние от центра Корчева-Керчи до центра Тмуторокана и сообщил об этом на памятном Тмутараканском камне. Кстати, этот факт — тоже часть водного дела понтокопателей, настолько сложная, что она требует долгого предварительного опыта по всем разрядам водных дел. Не только язык, но и обнаруживаемые навыки указывают на подходящих делателей корчева, а значит и на существование таких климатических проблем, которые век за веком вынуждали учиться.

4.

Теперь, когда выбрана, естественнонаучно подтверждена и лингвистически проверена система координат, когда более или менее установлены очертания моря, впадающие в него реки, действующая климатическая ситуация и главные (в принципе, современные) этно-языковые агенты экодействия в Северном Причерноморье, можно перейти к названиям дальше на материке. Цель — не столько заметить детали местности и бытовавших тогда названий, сколько уточнить по названиям систематику и отношения всех этно-социальных агентов.

Привожу ряд названий опять же только для основной Руси, обнаруженных по пропорциям карты и учёту описаний маршрутов с восстановлением логики дериваций, уместной по топографии и по уже замеченной исторической ситуации (для чего, разумеется, учитываются, хоть и не оговариваются, известные историографические и археологические факты). Последовательность рассмотрения связана с особенностями авторского секционно-климатического монтажа. Ал-Идриси описывал маршруты блоками, а потом, совмещая блоки, нивелировал маршруты по вертикали и горизонтали, по широтам-климатам и долготам-столбцам секций. Для сверки и соотнесения с нынешней картой рассматривать их можно только линейно: при широтном рассмотрении не принимать в расчёт реальных долготных расстояний, при долготном, наоборот, — реальных широтных смещений. Однако излагается материал в виде коротких сводок по тематически связанным локусам от моря с юга на север и от Атила до Буга. Полные пояснения, вроде тех, что были в связи с Рушивом, конечно, сделали бы изложение очевидным. Однако я не могу, да и не хочу, проделывать работу всего круга исторических наук. Моя цель — просто указать незамечаемое пространство, объём которого даже я сейчас сильно преуменьшаю. Вот почему нет смысла зацикливаться на предварительных языковых деталях. Они ничего не доказывают. Они являются только поводом к тому, чтобы искать реальность и доказательства.

Широтные ряды причерноморского степного пояса защиты.

Булгар — поле-гор(одь), волглая ограда поля (при канале у Ахтубинска). Половежь, полевая вежа > половецкая земля (мифическое полое-утонувшее Белогорье; оз. Баскунчак и гора с солёным куполом Большой Богдо < Бог-дар < Булгар).

Нуши — поселение у Сакира: шкеро-ноши > сал-ноши — грузчики, такелажники, бурлаки (видимо, в районе с. Шарнут в Калмыкии с калмыцко-монгольским родом шарнут-чоносов: шар-нутщо-нос > но`сы сало-нош).

Артан — Тартанлы (у Волгограда) < тар-дан, земля, данная в лену; позже перевоз через Сарпу за плату-лепту (сал-лепта > Сарепта) и перекачка воды, откуда и тарта(ть)-нал(ив); ещё позже ордан — войсковой круг, орден, орда.

Кинив (Кинийув) — Калач < кий-нов, кол-нивив-навий, новейший административный русский округ с юга, кон-юг, позже кол-ячий, т. е. кочачий, кочий > колачий (былинно-сказочный Калинов мост-пост).

Кива-Киуа — Полтава < поле-тава, скошенное поле < кол-тава, по укр. кий-тавий > кий-овий, овечий > Кива (степной кол, окраивающий круг от центра вольной степи).

Наи (Най, Наби) — Нежин (в летописях Уненеж) < ной-ниж < ноужь, навий, т.е. новый=нижний=нужный, из первых новей-наев, ближних к северному центру, ещё не маркированных колами.

К(а)нив (К.ниу) — Канев < кнай < ко-наи (кол-ный, коло-кон новый, новообразованный выселками клон какого-то более старого поселения) (ср. польcк. Knaj название поселения).

Долготное соотношение поселений в круге г. Кав (Кийав, Киав, Кийаб) — Киев, кий-об(аполы), центр-край поля (с юга на север, от пришлых к своим).

Путаница с размещением прежде всего Киава и окружных поселений связана с неразличением информаторами Южного Буга и Днепра: между ними и был котёл смешения, одни и те же люди и одни порядки. Вот почему при сводке сведений ал-Идриси тоже путал бужанские маршруты с днепровскими, размещая часть левобережно-бужских на левобережье Днепра. Кроме того по карте и описанию маршрутов Киав должен быть не на месте нынешнего Киева, а на месте г. Черкассы, первоначально размещавшегося на р. Ирклий < чур-кий (коло предков) < чир-колий (цирк-круг давний, сказий, потом кисий-кустовой, кочевой и казачий).

Барасанис (Б.расан.са) — ориентировочно Синюхин брод (< брод-с-иных < по-родь-со-низа, сейчас с. Новоархангельск недалеко от р. Синюха) < по-рос-зани, (с)бор-по-низу, низовьям (нижний пункт отбора росселян по навыкам).

Луджага — Жашков в устье р. Рудка Козина < людь-чага(ть) (сортировка по лучшим сутям-сотям).

Баразлав (Беризлау) — Белая Церковь < по-рось-лава, гряда, ряд, порядок, рада расселения, отбор-славян (с-бор > бел + историческое предметное превращение ряда-сбора в собор, церковь).

Авсиййа (Аусиа) — Гайсин (Айсин) < гай-всия (гам, смешение словных народов, перекрёсток мироздания, общий славянский рынок).

(А)рман (по описанию) — Жмеринка (яр-мер-инка) < яр-рой-мены (перетасовка ярей-натур по роям-племенам).

Баразул — Бердичев < по-рос-уль, по расселению тулей, долей, углов, ульев, по-роди-дочей; (с)бор-у-жила (формирование неславянских-дочерних групп для проживания) («до Б(а)р(а)зула... к северу от реки пятьдесят миль» — к северу от Ю. Буга).

Бармуниса (Бармуса, Б.рамун.са) — Чернигов < по-рум-нижий, нижнее направление к ромеям, (с)бор-мусий, должный-эталонный, мужий, русий (бер > чер — переосмысление по цвету, медвежье-коричневого в чернь).

Все внутренние формы околокийских названий не касаются примет местности, за исключением главных поселений, но сосредоточены на народопорождающей деятельности, особенностях административных и социальных занятий. Это указывает на более позднюю и более рациональную эпоху образования всех упомянутых поселений.

Широтный ряд «внешних», по ал-Идриси (по логике схемы, срединных, окраинно-центровых), русских поселений.

Карус — Харьков < ко-русь, кон русь(коу), окраинный русский обычай и уклад.

Гора Арда — Приволжская возвышенность < города` < гор-тын, гора-ограда, откуда и Аклиба < огрида в горах Жигули (как в центре возвышенности) < до-кол-лива, до круга водных дел (передача русского написания и малоросского произношения-комментария с арабской письменной гиперкоррекцией).

Салау (Силав, С.ла) — Воронеж < славо-вежь, славный-отческий пост, крепость славы отцов; все-славий > со-ловий > со-вланий > враний (символическое переосмысление по все более отвлечённым признакам после утраты славы-памяти).

Таруйа (Т.руйа, Таруба) (по описанию: в восьми днях от Аклибы и в 100 милях от Салава на север) — Тамбов на р. Цна < тар-бор, земля сборная, лесостепная (> черн-пар-ставь / царн-мар-става > отчина / оцн-мордов > ц-мардов > тамбов; ср. с марстава эрз. мастор земля).

Нарус — Старый Оскол < кнай-рус > (навь)-руско`й > уской > Оскол (среди кнаев выделяется не новизной, а составом русского населения).

Фира (Кира) — Курск < кура-ск < (фира) тхира-сков < тара-сокив (по сведениям ал-Идриси, ещё просто сельскохозяйственно-обводнённая тара-земля, мотивация скова-сбора, защиты земель появляется позже, что ещё позже сохранится в реликте -ск-).

Мунишка — Минск < мьно-сков, мня управления, административный центр по росси, расселению.

Синубули (Синуболи) — Смоленск < семо-земо-лений < сыно-поле(ний), сыновняя земледельческая зона русов.

Арман (по карте) — гряда Ашмяны-Ошмяны, рос-мяны, минованья, уходы из руси на север-запад, выход в херомань, в немцы-немоту: неман, урманы, германию, норманию.

На основе этих прочтений можно осознать, на каких принципах образовались найденные названия как под руками древних информаторов, включая ал-Идриси, так и по языку русских аборигенов той эпохи. Все арабские названия — мнемотехнически приблизительная передача бессмысленных имен с абсолютно закономерной по языку деформацией.

Все русские названия отражают более сложные и продолжительные многоплановые процессы. Но можно случаи распределить по группам, где проявились свои характерные приёмы. Киев — чистейшее сгущение, упаковка и сохранение исторических смыслов в почти не изменившейся форме местного произношения. Черкассы, Бердичев, Харьков — устная малоросская редукция с локальным переосмыслением иначе произносимых формантов. Чернигов — устное переосмысление, а Белая Церковь устное и письменное переосмысление в силу перемены системы ценностей. Воронеж, Курск, Оскол — устное переосмысление в силу забвения фактов и слов. Минск, Смоленск образовались как орфографическая переупаковка при переходе к новым системам письма с устной трансформацией и адаптацией к новым грамматическим шаблонам. Чем более значимым остался населенный пункт, тем меньше число превращений-переосмыслений названия и тем закономернее восстанавливается исходное. Не удивительно по исторической роли, что из рассмотренных примеров это касается только Киева, Чернигова, Минска и отчасти Черкасс и Смоленска.

Широтный ряд «внутренних» (более закрытых) пунктов Руси.

Естественно, они более всего удалены от обжитой ойкумены Циркумпонтиды. Удалённость связана не с расстоянием, а трудностью маршрутов или даже их отсутствием. Это возможно, по наивному здравому смыслу, только в непроходимых глубинах континентов или морей — в горных или ледовых грядах. Отсюда и стандартные описательные обозначения недоступных мест. Гряда моря Мрака логично сливается с грядой Урала, в виде прямой линии гор с севера, с «тыльной части», очерчивающей круг известного евразийского мира. При этом неизвестные суша и моря, неопределённо растягиваясь, без проблем стыкуются на крайнем востоке и западе с как-то известными местностями. Перифраз моря Мрака вполне понятен, но почему горы названы Кукайа. Другое прочтение Кюфайа (из-за возможных ошибок почерка и разночтений с точками у букв каф и фа), позволяет считать их Скифскими горами, т. е. Уральскими (Сарматскими, Рифейскими, Рипейскими). Но по той же особенности арабского письма умозрительно возможны и другие чтения: Фуфайа, Фукяйа и при желании даже Wуйкайа (с вав в начале). Несомненно, они не привносят никакой осмысленности. Но это только вне нужного исторического предметного и словесного контекста. Раз горы Кукайа расположены дальше самых дальних русских мест, то именно в дальней Руси в свое время образовывался нужный контекст, который к арабам мог хоть как-то дойти не устно, а прежде всего через тексты. Может быть, прикипевший к буквам контекст удастся вычитать.

Порядок обозрения всё тот же — с востока на запад от Атила, с юга на север.

Река, которая впадает в Атил немного выше Жигулей (прямо через северную кромку Приволжской возвышенности), по этой схеме однозначно должна быть Волгой. Тем более, что в списках ал-Идриси в северной зоне есть упоминание в других контекстах и реки Бул.га, на которой расположены города Ас.т.р.куса, Нусида, Ал`ада (Коновалова, 2006, с. 192). Следует лишь понять, почему она записана как Шалуй(а) (Шаруйа: Л и Р в небрежном написании можно перепутать) и что именно могла отразить эта запись. Буквально написано ﺷﻠﻮﻲ — Шлуй (ﺷﺮﻮﻲﺎ — Шруйа) или, при сомнительности точек над Ш, — Слуй(а), Срой. Учитывая произносительную близость Ш и Ф, W и L, J и Y (что наглядно проявляется в логопедических проблемах у детей), можно предположить за арабским написанием произношения ФалуYа < СWалуга < сУАЛага < сУВОЛга. Но как это предположение подкрепить реально? Выше было замечено, что ал-Идриси при описании причерноморских мест поверял и корректировал книжные источники устными свидетельствами от местных, которые всегда проявляли малоросский акцент. И в этом случае нужно допустить арабское восприятие (глазами и на слух) малоросского чтения какой-то русской записи. По арабскому слову визуально о ней можно догадаться. Это может быть ωлга, как часто и записывалась Волга даже после Кирилла и Мефодия, когда, казалось бы, уже установился орфографический стандарт. А ведь до его появления и вовсе писали путано «греческими и римскими письменами», отчего допустимо и написание wlga (ΩЛGА, VЛYА и т.п.). Малоросс, угадывая в подобных начертаниях название Волга, воспроизведёт его, как минимум, с двумя произносительными особенностями — со смазанным губно-губным В и фрикативным Г. Араб это услышит приблизительно как «фа`луха-сволуха» и откорректирует по визуальному наблюдению русского слова в «шалуйа»: wlga > aglw > ﺷﻠﻮﻲ.

В пользу того, что наблюдался текст с карты-схемы, говорит то, что под линей Шалуя, соединённой с озером под названием Ганун, если воспринимать её как единое водное целое, нужно либо подразумевать впадение рукава из Атила в Ганун, либо разуметь протекание притока Атила через озеро. Это сейчас как раз свойственно Волге, которая в верховьях пересекает ряд озёр и запруд первоначально ледникового происхождения (Стерж, Вселуг, Пено и Волго, образующих вместе Верхневолжское водохранилище). Так что вполне логично прочитать два имени как одно. Шалуйганон. Это слово легко интерпретируется двумя способами: с-влуй-канал, соволоко-канал, и шелиг-селиг-канун, Селиг-канон, ярь жизни и порядок селения вдоль Волги и порядок торговли (расчёта шелягами, как называли иностранные монеты, в том числе арабские; очень похоже, что искаженное «wlga» вернулось и как шеляг, и как селяг...). Обе интерпретации только поддерживают друг друга (как мелиоративный — р. Селижаровка течет из Селигера в Волгу — и административный аспекты одного дела). Арабское написание сохранило ту стадию происхождения слова, когда Селигер был коном, начальным концом суалги-свологи-суволги, сводной, соединенной Волги, которая в этот момент и создавалась как торговый путь из Каспия в Балтику (самый удобный путь из-за одного короткого, километрового волока от Селигера в Ильмень, который при повышенной водности, может, был каналом).

На этом фоне другие названия не вызывают особых затруднений.

Труйа (Трвйа) (по карте) — Тверь < стверь/ стройя / створья < створ-ряга, руга > твор-рада (тара-воя, вои землеустроительной повинности) (пункт страивания створов рек каналами и волоками; в центре Твери страиваются Волга и её притоки Тверца и Тьмака).

Горы Тват — Вятские < тау-увалы < тыл-валы-вод, тыл-ват (водяной вал, ледник), Северные увалы.

Табуни — Вятка < тау-вний, горы внешние, давние < тыл-вний (промежуточное переосмысление исходно русской формы, скорее всего татарское, что отражено ал-Идриси указанием на принадлежность к земле тюрков-баджнаков).

Баруна (Б.руна) < по-рус-кнай, на месте нынешнего раскопа Городок на Маяте у р. Пола, через которую и шел Волжско-Балтийский путь: (по-рус)-кная-тын (новая жилая застава из русов-росселян) > (Пола)-Мая-та. Позже эту функцию перенял Новгород < волох-кнай-город (учреждаемый город не русов, а вологов) > навь-город (самый ранний — Неревский конец < кнай-крепь кон). Параллельно: о-кнай-город > ока-най-город > Нижний Новгород (ср. Канавино, древнейший район Н. Новгорода).

Лука — Великие Луки на р. Ловать < лога-водь (вода, вдоль которой организуется округа, лог жизни).

оз. Тирма — Ильмень, Ирмень < терм-мень < тал-мель, термически-меняющийся, талый водоём.

Абкада (Ан.када, Ал.гада) — Вологда < у-вал-ко-лада (хозяйственный пункт у валов Увала).

Сарада (Бурада, Хт.рада) — Кострома < пост / куст-рама < куща / гоща-рада > ща-рада (гостиный перевалочный пункт).

Бусара (Бусада, Бунида, Нусида) — Ярославль < яро-воля < вол-яра < Волжара / Волгара < Волж-рада.

Ас.т.р.к.р.са (Ас.т.р.куса, Ас.б.р.к.ф.са) — Старая Русса < пост.авр-к-руса (пост-двор < поставор к русам) > ставр-стаур-стар Руса.

По совокупности мотиваций понятно, что вся эта удалённая русская территория объединялась Волгой, задолго до того хозяйствующими там вологами, которые в запечатлённое ал-Идриси время (как минимум, между 3 и 8 вв. н.э., если не принимать в расчёт, что возможные более древние сведения не поддаются учёту, нейтрализуясь по методике чтения) затеяли превратить её в Со-Волгу, соединить разрозненные водоёмы в единый водный путь от моря до моря. Для этого они стали проводить системные водные работы, интенсивное обживание и заселение земель вокруг географического центра в Волжаре. В этом контексте абсолютно ясно, что за горы могли быть записаны под именем Кукайя. Технически, как говорилось, арабские записи можно читать как Фукайа и Wуйкайа. Любой вариант восходит к Волкайя-Волгайя (т.е. горы Волгары, земля Волгара) и раньше, может быть, Окойя (окоём, окомена-ойкумена), Со-койя (единая ойкумена, что абсолютно по буквам, воспринятым по латинице, объяснило бы написание Кукайя). Подобное имя на Руси известно с летописной древности, гораздо более поздней, чем та, что зафиксирована разбираемыми словами. Часть Валдайской возвышенности называлась Оковским лесом (Воковским, Волоковским, Волковиским; иностранцы передавали и как Волконский, и как Волковский). Там именно и находится исток главных волочных, путевых русских рек: Днепра, Западной Двины, Волги.

Но как тогда объяснить, что севернее этих гор ничего нет? Объяснение стандартное. Для гостей маршрутов севернее не было. Но почему же горы вдобавок растянуты по всей протяженности климата (по крайней северной параллели)? Очевидно потому, что все северные горы — Северные и Сибирские Увалы, Уральские горы — являлись такими же Волоковскими владениями, принадлежностью Оковского круга, державного скова земель. И по слову все они Суволокие горы > c-увалкие горы (увалы, столканные ледником) > с-увальские > уральские (со-увальский крест). К этому же понятию пространственно-политического окова, территориально-административного скова, социально-духовной крепости восходят и значимые части слов в названиях, типа -сков, -ск-. И сейчас это стандартный элемент русского языка, указывающий на привязку к местности, топонимическую принадлежность населенного пункта к разряду подлинно русских образований.

Так или иначе данные ал-Идриси сообщают о давней готовности этого территориального и социального скова земель. Отчего и можно говорить о существовании на той Руси единого хозяйственно-административного порядка, мирского лада, державной полади. И, действительно, на карте прямо у истока оковских рек ал-Идриси пишет «билад ан-Нибарийя». Коновалова отмечает, что «в названии этой страны на картах разных рукописей, в отличие от текста, очень неясная постановка диакритических точек при буквах нун и ба. Наряду с чтением Нибарийа возможно также Бинарийа или Бийарийа» (1999, с. 97), Рыбаков и вовсе читал Сивария (подтягивая слова к своей теории начальной южной Руси). Независимо от этих разночтений ни у одного разумного человека нет сомнений, что под этим именем обозначена Новгородия, Новгородская земля. Ничего другого там на Руси быть просто не могло. Но почему такое искажение и какие исторические коннотации оно сохраняет?

Историографы поступают стандартно: подыскивают в сохранившихся документах похожие, на вкус исследователя, буквосочетания, значение которых потом и приписывается арабскому слову, тут же переправленному. Коновалова: «Графически название Ногардия (ногарды) близко написанию этнонима ан-нибарийа в "Нузхат ал-муштак", оно требует замены сходных по начертанию букв ба на гайн, а также йа на даль: ан-нибарийа < *ан-нугарда» (с. 110). «Этноним ан-нибарийа следует связывать не с Бьярмией, а с Новгородской Русью, жители которой в средневековых латиноязычных источниках назывались ногардами (Nogardi)... Это название иногда встречается и в скандинавских памятниках, в частности в сагах о древних временах» (с. 267-268). Не говоря о произвольной симпатической правке, гораздо хуже идти от мнений латинских или скандинавских толкователей. Это попытки найти внешние, посторонние мотивации, разумеется, не отражающие суть местного дела, зато навязывающие речевые дефекты, фантазии и предрассудки каких-то отдалённых и условных современников.

Нужно всего лишь прочитать арабскую запись не в арабском, не в латинском, не в финском, а возможном русском произношении с учётом восстановленного реального контекста той жизни. Любая предполагаемая запись даёт по формантам свой смысл, который нужно лишь проанализировать и соотнести с фактами.

Если принять написание Сивария, с почти английским th, то нужно читать сево-, зево- или живо-роя. Это часть всей циркумпонтийской со-куй-варии, окраинной ой-ку-мании-ойкумены со-верии, очевидно, до конца не сложившейся, известной в самом конце как церковнославянское единство и Киевская Русь. Не сложившись, она заместилась вольницей Кумании, фантом которой и отражен у ал-Идриси максимально. На русской равнине было собственно ирригационное, сельскохозяйственное освоение земли, что уместно как раз для более южной зоны северян в треугольнике Чернигов-Воронеж-Смоленск и что могло быть только частью единых со-волжских работ. Если видеть слово как Нибарийя, то обнаруживается смысл нива-рия, Новоройя, новообустройство земли, начиная с отлаживания водных путей (самых надёжных дорог той эпохи). Если читать Бинарийа > Венария, то это может значить вено-роя, обустройство прирожденного повенья, земли предков — этой самой Волгарии-Волгайи (> Войгальи > Бийарийи).

Все формы говорят об одном и том же, но с разных сторон и с разной степенью расплывчатого приближения к различным историческим эпохам. Очевидно, что Новоройя обозначает больше внешний, территориальный аспект дела и больше подходит для названия страны. Тем более, что в дальнейшем (по мере усиления статуса Кная на Волхове внутри и вне страны) это слово по мере забвения древних значений и новых народных этимологий вполне органично трансформируется и переосмысляется на разных субстратах в Новгородию и Кнайварию (> ной-вария, neu-warini), а Новгородия — в Ноwгардию-Ногардию. Вполне возможно, что ал-Идриси получил это название из каких-то полабских или скандинавских источников. Однако учитывая эти деривативные связи, ясно что слово Новоройя исходно не было названием какой-то особой страны. У наших предков это был рабочий термин для обозначения какого-то нового участка обустраивающих работ, как было раньше с обустройством в Европе Кнайварии, на Тамани — Куйвании (окрайней-рои, н вместо непроизносимого р, с дальнейшей письменной латинической гиперкоррекцией в Кубань), а гораздо позже — Новороссии. А страна периода волжской новоройи называлась чисто географически, по имени главной реки — Волжрада, Волгара, Волгайя, Волхарось (Влкрось > Великороссь). В карте и в описании имеются отзвуки распространения ее тысячелетнего влияния от Понта до Балта, от Зауралья до Германии. Но всё же в более приближенный к ал-Идриси момент отражена концентрация на своей собственной территории — переносу усилий с уральских, южнорусских и европейских окраин в оковский центр, от Северного Кавказа до Белого моря, от Атила до Днепра, с постепенным полувынужденным ограничением своего влияния только зоной Оковского леса в период Тверского княжества 13 в., от которого и началось обратное собирание земель.

Таким образом, исторический документ служит костяком, скелетом, на который мы нанизываем исторические факты в полном соответствии с ним, с его схемой местности и событий и их попутной, ненамеренной интерпретацией, но при этом корректируем частные ошибки документа реальными закономерностями этой же схемы, обнаруженными другим способом. Тем самым историческая реальность принимается такой, как она виделась действительному свидетелю, но с поправками, какой она могла и должна была быть по природе вещей в тот исторический момент. Так появляется возможность знать древность вернее самого древнего автора и даже понимать его слова и построения, следуя его принципиальной логике, точнее него самого.

Наконец, лучшим критерием правильности и успешности представления реальности, отражённой документом, является самопроверка чтением. Когда из чужих, непонимаемых автором слов, из бессмысленных начертаний восстанавливаются вполне осмысленные имена, самое главное, связанные одной мотивационной парадигмой. В нашем случае это парадигма русского языка — не современного, а другого, более гибкого, поэтически глубокого, лапидарного, откровенного, прямо сказывающего подлинность вещей. К тому же, при наблюдении движения его форм, значений и коннотаций можно наглядно видеть, как древнее состояние языка прямо на глазах становится привычным нам строем. Однородно-системный характер русскоязычного прочтения с виду не русских слов, которые древним автором прямо или косвенно предполагаются русскими, больше всего говорит о подлинности картины, излагаемой автором, и о действенности такого поэтико-логического подхода к чтению исторического документа. Я не сомневаюсь, что прочтение всей карты, учитывая уже обнаруженную административно-организационную зачинательность русов-вологов в деле расселения, откроет еще больше русских мотиваций и мировую роль родового русского языка.

6.5-1.6.2018

---

Книга по этой теме, добавленная для продажи:  "Гидроним Волга как упаковка реальной и языковой истории. К методологии сравнительно-исторического исследования на примере конкретной этимологии. 2017, 178 с."