Сме́шные чтения

(О различении букв и звуков и уловлении смыслов в историографической работе)

11 июня 2021 г. 18:54

Очень полезный разбор моих историко-филологических набросков сделал В.Б. Егоров, один из самых чутких к лингвистическим деталям историк (https://inform-ag.ru/publications/300/). При всей критичности, переходящей в сарказм (в силу крайней разности наших представлений), В.Е. очень корректен и деликатен. Ясно, что он ни в коем случае не пытается задеть мою нежную персону, а говорит строго по существу предметов и мыслей – как он имеет полное право их видеть.

Эти предметы и мысли касаются принципов чтения и понимания текстов, а попутно и природы текстов (письма и языков). Они, в видении хоть моём, хоть В.Е., важнее всего для историографии и филологии, т.к. на них основываются все дальнейшие выводы. Тем более важно соотнести различные позиции, чтобы, если уж не согласовать их, то хотя бы чётко обозначить проблемную зону. Не смешить друг друга остроумными пикировками, и тем более не смешать наши представления в какой-то невероятный смешанный консенсус, а именно выявить проблему в чтениях, которая вынуждает столь разные видения.

Лично для меня это вдвойне интересно и полезно, чтобы откорректировать и свои представления и тексты. Всю жизнь фактически не получая ни от кого подтверждения, что они читаются, варясь в собственном соку, я, возможно, стал писать слишком экономно, бегло, конспективно, ограничиваясь только идей и схемой её развёртки. Так что мне самому важно понять, насколько я понятен для других. Тем более, получив не письмо учёному соседу, а сложное разумное высказывание с ясной логикой.

Увы, общее впечатление от разбора В.Е. таково, что я не только не понятен, но достоин куда большего осмеяния и остракизма.

Дело, конечно, не в том, что я не следую нормам наукообразности (в оформлении цитат и списков, в дотошном представлении точек зрения и позиций, в осторожности суждений и наблюдений) или не выказываю должного почтения к авторитетам и консенсусам. И не в том, что В.Е., спасибо, указал мои технические ошибки с сигмой (связанные с копированием и переносом греческих слов из какого-то закрытого PDF сначала в один, а потом в другой формат, что я не заметил, а теперь уже исправил). Загвоздка обнаружилась в том, что я вообще говорю на каком-то непонятном, мягко говоря, паранаучном языке. Что особенно позорно для меня, филолога, в качестве примеров приведены только, оказывается, псевдолингвистические термины, которые даже всезнающему Гуглу не по зубам: «лексико-грамматический склад», «пласты семантики», «уровни корнеслова», «словесная диффузия». Первый раз сталкиваюсь с тем, что, хоть и в иронической игре, Гугл призывается как высший судия. На что могу сразу спросить в том же духе: а Яндекс пробовали?

Так по запросу «лексико-грамматический склад» Яндекс хорошо понимает (а мудрый Гугл и правда этого не может), что нужно объяснять «лексико-грамматический строй речи». Это, конечно, верно: хоть я упоминал о «складе языка», в любом случае имеется в виду некое лексическое и грамматическое строение, сложение речи и языка, как в наборе-образовании лексических единиц, так и в их грамматическом сочетании-сложении. Заметьте, что слово «набор» как бы случайно сообщает, что в языке есть некое число, список словесных единиц, которые собраны-набраны в словари, а попутно и о том, что каждая лексическая единица набирается, состыковывается, складывается из каких-то мелких единиц формы и смысла. Это отражается в порядках словообразования, в многообразных связях морфемных (корневых и аффиксальных) парадигм-наборов, т.е. в «горизонтальных» и «вертикальных», синхронных и диахронных уровнях корнеслова, а также в спутанных (пересекающихся, контаминирующих, диффузных) семантических отношениях лексем, которые лишь при строгом анализе раскладываются по полочкам, по пластам (уровням, слоям) семантики (стилистического, логического, эмоционального, этимологического и т.д. толка-толкования). Легко увидеть, что в этом обороте, как и в любом живом языке, одни и те же слова (особенно корни) не только ситуативно употребляются в разных значениях, но в них одновременно могут быть актуальны сразу множества значений. Благодаря этой нормальной словесной диффузии слова могут употребляться по-разному в разных ситуациях, как разные слова, наплывать формами друг на друга, и могут пониматься точно, но строго по ситуации употребления смысла (по коннотации).

Поскольку все эти термины и мысли идут еще из опыта школьной программы русского языка, а потом постоянно были в опыте употребления и осмысления, то я вовсе не придаю никакого значения «строгому», т.е. некоему гугловско-школьному употреблению терминов, действуя по элементарной контекстной целесообразности.

Тем не менее в моих личных предпочтениях автоматически выскакивают обороты, которые могут показаться несколько архаичными или малоупотребительными (склад, корнеслов, диффузия). На самом деле это самые точные термины, если касаться существа дела и логической традиции науки и русского языка. Например, слово «склад» лучше всего и прямым текстом указывает, что лексико-грамматическая система – это и мыслительные механизмы строя-складности, и физические склады-хранилища единиц и их сложений-конструкций в виде опыта и памяти носителей языка, в виде текстов и памятников книжности, в виде словарей и учебников, различных эталонов склада. Популярно-короткое системное объяснение языка как механизма, дома бытия и носителя истории см.: Оправдание общественной химии (Извлечение естественных начал истории по реперам «молекулярной истории» ДНК) – https://inform-ag.ru/publications/50/. А если ссылаться на авторитетов, то всё можно найти в этих и других, гораздо более заковыристых терминах когнитивного направления, в базовой основе разработанного школами И.А. Мельчука и Ю.Д. Апресяна. Судя по тому, что В.Е. воспринимает некоторые синонимические ряды (пучковая, гнездовая, кустовая этимология) как противопоставление разных видов, для него этот аппарат экзотичен. Могу лишь посочувствовать. Также он апеллирует «к уместности здравого смысла». Например: «"Волнистый" для названия речного порога более уместно, чем "вольный"». Да нет в жизни и живом языке никакой такой фиксированной уместности, всё по ситуации. Напомню, что среди сотни-двух исторически зафиксированных вариаций именования, пучка названий днепровских порогов лишь одна Волна и Волнинский, а Вольных – десяток, все остальные – спутанные, вроде Волнигского, не то вольного, не то волнового. Для сечевиков и самостийных хуторян воля в любом виде, очевидно, приятнее и уместней.

Я ни в коем случае не требую ни от кого глубинного понимания сути дела. Для практических целей часто это вовсе не нужно. Но даже исходя из школьного опыта и общего понимания слов, можно догадаться, о чем шла речь с помощью будто бы экстремальных терминов. Тем более это нужно, если есть желание углубляться в лингвистические тонкости языков.

В моём случае речь шла о том, каковы для 10 в. «подстановки для всех этих трех языков по произношению и лексико-грамматическому складу». Т.е. каковы у нас есть из 10 в. наборы точных фактов о произношении, лексике и грамматике (тут словообразовании) ромейского, росского и славянского языков. Да, это вопрос «идентификации» (что считать ими, к какому языку в современном назывании привязать). Но, как следствие, это и установление «складо́в», ссылка на те хранилища (опыта и памяти живого языка, словесных памятников и словарей), которые являются эталонными образцами. Как пример, точно идентифицируемый (самим текстом Константина), я сразу дал перечень особенностей ромейского склада (указав, далеко не все, точки позиционно-звукового напряжения, где возможны трансформации звуков в самом греческом, и тем более могут возникать стыки с чужими трансформациями: обычны ослышки, оговорки, перескоки, перетолки). И тут же предостерёг от огульной идентификации двух других языков по норме современных научных установок, т.к. имена языков могут значить что угодно, а оригинальных текстов Константином не предъявлено – только собственные искажения. Следовательно, нужно опираться только на логику, анализируя языковую ситуацию того времени и соотнося с нею текстовые показания Константина. Т.е. идентификация языков по искажениям Константина является первой задачей, и мы заранее, не идентифицировав, не должны произвольно привлекать никаких знакомых языковых складов.

 К сожалению, Б.Е. проигнорировал мои пояснения и предостережения и, самое главное, логику вывода, т.е. рационального выбора идентификации языков по языковой ситуации (которая легко устанавливается по свидетельствам текстов 10 в. и ретроспективно-компаративному подтверждению проживания там и тогда именно наших предков, как восточных славян в каком-то их племенном взаимодействии). В.Е. просто заявил право произвольной идентификации по «консенсусу»: «в труде Константина «славянский» (точнее склавинский) язык — это старославянский, а «росский» — древнескандинавский». Несомненно, право есть, но при чём право в вопросах логики? Тем более, что установочное полагание сразу задает результат – подгонку под известное.

Также Б.Е. проигнорировал и мою цитату академических комментаторов, которые более точны в выражении принятого консенсуса: «Языковая принадлежность названий представляется несомненной: "славянских" — древнерусскому, "росских" — древнескандинавскому языкам». Старославянский – это совсем не древнерусский.  Г.А. Хабургаев: «Старославянский язык - это не живой, разговорный язык одного из славянских народов, а письменный, литературный, созданный для нужд христианской церкви»  (Старославянский язык. М., 1974, с. 5 – https://bookree.org/reader?file=633336&pg=5). Заметьте, созданный для переводов с греческого, т.е. это явление в зоне пересечения, диффузии нескольких славянских диалектов и греческого литературного языка (т.е. при создании старославянского происходило искусственное наложение и смешение признаков нескольких языков). Древнерусский язык – это, как считается, живой язык восточных славян в 7-15 вв., на множестве диалектов которого говорили наши предки (Г.А. Хабургаев, А.А. Зализняк), и постепенно придумали, как его записывать единым образом, «наддиалектно», и орфографически точно (не буду уж о чертах и нарезаньях, сначала «смешанное» греко-латинское письмо, по Храбру, т.е. «неустроенная» орфография, вплоть до известной «бытовой» древненовгородской, потом старославянская, потом её местные диалектные «изводы» и наконец – правильная, «стандартная», «древнерусское койне», по Зализняку). На старославянском не говорил ни один народ, зато какое-то, сравнительно недолгое время 9-11 вв. (пик – как раз при императоре Константине) на нём писали не только славяне, но местами и румыны, и венгры.

Да, есть ошибочная школьная традиция, ложное, диффузное полуговорение (подтверждаю как студент филфака, которому морочили голову до тех пор, пока сам не разобрался) считать старославянский язык общеславянским (праславянским). Вот, например, как это сквозит у Хабургаева: «Старославянский язык, получивший закрепление в письменности ранее других славянских языков, естественно, пережил к тому времени, когда появились первые старославянские памятники, меньше языковых изменений… А это означает, что старославянский язык во многих своих особенностях сходен с праславянским языком последних веков его существования» (https://bookree.org/reader?file=633336&pg=9). Несомненно, он был общим по применению письма. Был ли живой общий праславянский – это особая проблемная тема, которая тут избыточна. Но во времена Константина ни по каким научным нормам и допускам не было живого общего славянского языка. Зато в то самое время широко распространялось славянское письмо (самое известное – как раз варианты солунских братьев-просветителей). Поэтому, когда Константин прямо упоминает славянский язык, то он, несомненно, указывает на ощутимое им единство славянских языков (и народов, тут это одно и то же). А это возможно, если в поле его зрения были тексты, представляемые как тексты на одном (старо)славянском языке. Т.е. он точно знал эталон славянского языка. В.Е. посчитал, что это даже не «намёк» на письмо.

Само собой, имеет право, может считать как угодно. Но явное смешение у него и в консенсусах, и в логике. О какой уместности тут говорить. Либо Константин цитировал только живой язык того времени, но тогда это не старославянский по самой его искусственной природе (а древнерусский, если по существующему нынешнему консенсусу, но в противоречии со словоупотреблением Константина, который росским называл живой язык той стороны Росии). Либо он цитировал старославянский, но тогда несомненно, что Константин имел дело, кроме живых диалектов, ещё и со славянским письмом, текстами. И тогда это полностью соответствует оценке, указанным приметам и названию языка Константином. Вот почему я не думаю, что разумно взывать к юридическому праву и социальному договору-консенсусу. Нужно придерживаться исключительно логики, причем согласовывая ее исключительно с данными, логикой и терминами Константина.

А какая разница: старославянский или древнерусский? – будет отговорка. В самом деле, почти все лингвисты утверждают, как тот же Хабургаев, что раз «система всех славянских языков (в том числе старославянского и древнерусского) к концу XI в., бесспорно, не имела значительных различий, то церковнославянская или древнерусская ориентация того или иного автора указанного периода может быть обнаружена лишь по относительно ничтожному числу противопоставленных особенностей» (Возможности построения "синтетической" истории русского языка – http://philology.ru/linguistics2/khaburgaev-69.htm). Да, это по письму и его истории у них общая судьба и не видно отличий, а о жизни диалектов для большей части Руси (за исключением древненовгородской) мало что известно до сих пор. А древненовгородский вдруг, по Зализняку, оказался прямо диалектом праславянского: «Еще  и  в  XI в. …древненовгородский диалект этого раннего периода предстает просто как диалект позднего праславянского языка» (Древненовгородский диалект, М., 2004, с. 7, https://inslav.ru/images/stories/pdf/2004_Zalizniak_Drevnenovgorodskij_dialekt.pdf). Как же так: куча языков разных эпох в одном моменте, каждый с кучей диалектов, и все были почему-то почти тождественны? Очевидно, что-то знают о письменном выражении языков, а за письменной формой не распознают живых особенностей. Вот почему не могут понять смысла в отличении славянского и росского, которое делает Константин, если-де это был один язык по факту известной письменной фиксации. Зачем-де некоему информатору, будь он хоть болгарин, знающий русский, хоть рус, владеющий болгарским, преподносить дубликаты названий, к  тому путаясь в двух языковых рядах названий, как будто это разные диалекты? Фактический живой пользователь не употребляет в быту двух версий  (хотя разные пользователи – запросто). В том то и дело, что соотносить эти ряды был смысл не информатору, а удаленному составителю маршрута, работающему с документами, как с письменными (картами-схемами, описаниями), так и с устными (толкованиями иноязычных описаний). Следовательно, было две версии документов, которые нужно было состыковать. Составитель, хотя в конце концов всё перетолковывал по-своему, не понимал ни сходства, ни отличия славянских и росских слов, даже если они были похожими формами двух близких диалектов. Именно его непонимание слепо перенимается учёными как доказательство их разности. Если твой язык для меня немой, то ты – немец. Тут уж точно, швед или гот.

Вопреки принятой лингвистами сугубо письменной модели языков и вопреки прямому намёку Константина на письменный характер славянских слов (и косвенным признакам, на которые я указывал), В.Е. утверждает, что никакой письменности на Руси до 11 в. не было: «Нет ни свидетельств, ни причин предполагать существование письменности на Руси до появления в Киеве в самом конце X века или даже уже в XI столетии первых церковных функционеров, а вместе с ними и болгарских переводов церковной литературы». Говоря по сути, в основе этой идеи археологическая ошибка отождествления момента обнаружения предмета с моментом его происхождения. Как неустанно повторял мне М.И. Жих: «Письменность археологически не фиксируется до 11 в.» (https://inform-ag.ru/publications/70/). (Кстати, я дал подробный отлуп на это прежде всего как сводку общих антиакадемических соображений в статье «Читать нельзя чтить (О восприятии нынешних и древних слов и предметов)» – https://inform-ag.ru/publications/72/). Т.е. пока не найдена древность, этого реального факта нет в принципе; момент датирования древности, чаще всего по слою обнаружения, отождествляется с моментом происхождения всего класса древностей. Не буду останавливаться на абсолютной алогичности такого, увы, общепринятого среди историков, тройного отождествления, поскольку есть и позитивные аргументы. Тот же Новгородский кодекс по нижней границе датируется 999 г.

Свидетельств существования до 11 в. письменности на Руси хватает (список я приводил), само собой, сомнительных (т.к. по консенсусной избирательности историков нет достоверных документов, системно и самоочевидно подтверждающих свидетельства). Приводить сейчас какие-то аргументы не вижу смысла, так как многократно разобрал эту тему на главных уровнях логики и прагматики (см., например, самое простое – разбор текста 10 в. «гороунша», вписанный в контекст последующего развития языка и письма в начале статьи «К чтению мифокарты русских секций ал-Идриси» – http://inform-ag.ru/publications/23/). Достаточно и «причин предполагать». Напомню хотя бы археологические.

В слоях 10 в., по заверению В.Л. Янина, найдено множество атрибутов письма (заготовки для цер, писала), которые не могли появиться вдруг, требовали продолжительного времени для их изобретения, разработки, пользования и такого распространения, когда они уже не ценны и легко могут быть потеряны: «И если уж мы нашли орудия письма, то наверняка найдем и самые тексты, этими орудиями написанные» (Я послал тебе бересту... – http://historic.ru/books/item/f00/s00/z0000133/st016.shtml). Даже это говорит о том, что момент становления письма до 11 в. как развитие технологии обработки материалов и технологии образования занял не десятки, а сотни лет. И это полностью совпадает с сообщением Храбра о судьбах письма и с фактами становления кириллической письменности.

Парадокс в том, что историки, отрицая факт раннего существования славянской и русской письменности, сближают со словами Константина исключительно письменные слова: старославянские-древнерусские и древнескандинавские, дошедшие в поздних памятниках примыкающих эпох и совершенно других мест. Вопреки заявленной живой полидиалектности, не допускают никаких местно-диалектных прообразов для слов Константина, а навязывают другие письменные прообразы. Т.е. рассматривают слова Константина не как транскрипции услышанного от современного ему информатора, а как транслитерации, предпочтенные поздними учёными по установленным ими же (не Константином) правилам строгой, академически «правильной» транслитерации. По всем статьям концы с концами в общих теориях и в их практическом приложении никак не сходятся. Таким образом, учёные смешивают эпохи, функции автора и читателя, фактографа и интерпретатора, предмет исследования и средство. Эти сме́шные чтения поистине смешны. Но никто не смеется, т.к. никто не понимает своей алогичности. Никак не понятна природа языка и его применения: в жизни как какой толкователь-применитель посчитает – то и правильно. Но абсолютно ложно то же делать толкователям-теоретикам: они должны не применять язык, а только понимать, что в нем есть нормального и общеупотребительного.

Вот почему (заметив явный письменный характер словесных прообразов Константина и стандартные учёные приемы исключительно кодифицированного восприятия и толкования) я пояснил вопрос о строгой (неуместной в данном случае академической) и необходимой вольной-живой транслитерации-транскрипции, которую мог и должен был делать Константин вместе со своими книжными и живыми информаторами и помощниками.

Это тоже оказалось не воспринято. Строгая транслитерация – это строго, учёно условленный (договорный) перевод одних знаков в другие знаки. В.Е. вопреки своим же пояснениям о неуместности транслитерирования, настаивает именно на нём: «Палатализованную согласную в «ворзи» греки должны были бы отобразить дзетой «ζ», а не сигмой «σ». Должны были? Если у самих греков было по нескольку вариантов озвучки этих букв в зависимости от традиции и позиции (вот цитирую по одному лишь ничтожному поводу, без деталей, учебник: «Переход начальной сигмы перед гласными в густое придыхание»). Так утверждать можно, если вы встретились с Константином, сравнили греческие, славянские и росские слова, обсудили детали произношения и условились, что такие-то звуки должны быть отображены так-то и так-то. Если можно допустить, что Константин с толкователями о чем-то и договаривался, то нелепо считать, что нынешние ученые договорились с Константином о правилах транслитерации. Проблема не в том, что не замечаются такие противоречия, а в том, что В.Е. допускает только консенсусно разрешенные транслитерации, заведомо ограничивая поле интерпретаций известным знанием. А в жизни всё совсем не так. Что правильно: рус. молоко [малако] или бел. малако, укр. пиво [пыво] или рус. пи-и-и-во (вбив бы!)? И как бы это исказил Константин? Кстати, разве не словесно-письменная диффузия, переосмысляемая в определенном ключе, порождает языки? Пока русские, украинцы, белорусы писали одинаково, стнадартно, наддиалектно (со своими личными ошибками), они были одним язы́ком. Стоило начать записывать по-разному – стали самовитыми, самобытными и самостийными народами и мовами. Видит бог, когда наконец щирые хохлы перейдут на латиницу, и пыво станут писать щиро.

Где уж воспринять, что в отсутствие точных прообразов росского  и славянского слов можно читать греческие со славянской и русской диффузией, т.е., не имея и не зная точных прообразов нужной эпохи и диалекта, свободно трансформировать греческие слова и язык так, будто они славянские или русские. Но это лишь рабочее использование материала греческого языка, а не «превращение греческого звука в славянский». С чего бы это, когда превращения, если у Константина транскрипция, были обратные? На деле же греческие буквы превращались в славянские и, наоборот, славянские – в греческие. Тут-то и была основа путаницы. Самое смешное, что это общеизвестные события. Например, считается, что кириллица – это переделка греческих букв, вызванная именно длительной традицией употребления греческого алфавита для записи славянских текстов. Хабургаев: «Эпиграфические памятники VIII—IX вв. в Восточной Болгарии представлены преимущественно греческими текстами. Но особенно показательно, что греческими буквами выполнены и „протоболгарские" (тюркские по языку!) надписи ханов — предшественников Бориса… На греческом языке выполнена и надпись на монетах князя Бориса, отчеканенных после крещения, так как он назван своим христианским именем: ΜΗΧΑΗΛ ΑΡΧΟΝΤΑ ΒΟΥΛΓΑΡΙΑΣ» (Первые столетия славянской письменной культуры. М., 1994, с. 109 – https://macedonia.kroraina.com/ghps/ghps_vved.htm). Чудится, последнее – смешанная, славяно-греческая запись (т.е. греческий с ошибками). Таким образом, вполне вероятно, что и славянские и росские слова какой-то период и где-то записывались не только греческими (латинскими), но и по норме греческого. Например, в ПВЛ, и гораздо позже, широко распространен греческий суффикс (русьстии князи, сановницы боярьстии). А, попав к Константину, славянские / русские слова в греческой / латинской записи транслитерировались и исправлялись как свои, греческие.

Думаю, В.Е. хорошо видит, что я делаю со словами, показывая русские с помощью греческих. Но просто отказывает этому приёму в разумности. Его акцент понятен в связи с моей примерной реконструкцией «Колворчий»: «В греческом тексте нет ни каппы «κ», ни хи «χ», ни гаммы «γ». Если нет в греческом тексте, то ведь не о греческом же «тексте» я веду речь. Кстати, тут же произведена и небольшая трансформация в своё слово моего слова, которое, увы, есть в моём тексте. «Водовороты возникают отнюдь не "вокруг округлых мест"». В этом контексте я не употреблял слово «водоворот». Речь была о круговороте, движении по кругу (коловороте, коловрате), например, огибании воды вокруг острова: «Округлое место, остров, вокруг которого круговороты». Само собой, гораздо проще смешать контексты. А ведь есть и ещё более сложные приёмы реконструкции, вовсе не принятые, которые я применил без объяснений (поэтико-логическая практика с У-сыпи-й, котороая основана на применении целостной системы семантики и корнеслова предположенного языка как решение носителей языка по ситуации). Вместо того, чтобы разобраться, вникнуть, задать вопросы, легче просто посмеяться.

Добавлю, что и транскрипция – это тоже транслитерация, перевод звуковых знаков (как они воспринимаются по местной традиции) в специальные знаки детализации звукового произношения. В обиходе, транскрипция – это транслитерация орфографических знаков, принятых в том или ином письме. К слову, the легко транслитерируется, транскрибируется и этимологизируется, в том числе по грамматическим функциям в английском языке, как се (это давно и не мною придумано).

Повторяю, речь о транслитерации пошла не случайно. Историки берут исторические прецеденты слов, т.е. какие-то древние записи (или словари-склады записей) предпочтённого языка и, соотнося со словами Константина, показывают закономерное превращение одного в другое. Я объяснял, что любую пару любых языков можно закономерно превратить (это нормальная подгонка, обычная учёная манипуляция). Поэтому действовать нужно наоборот: сначала обнаружить навыки превращения, систему искажения, бессознательно проявленную Константином, а потом делать обратную реконструкцию по обнаруженным принципам искажения. В качестве подмоги следовало предположить и однообразие его сознательного толкования (что названия в паре имеет одинаковое, синонимическое значение), а также, что в словах каждого языка используются типовые, стандартные форманты для одних предметов, которые поэтому и повторяются (как, например, праг, порог, или фор / вор-вар-вир, водокрут).

В связи с этим заданием сначала были разобраны особенности, так сказать, по эталонам. Напоминаю: «Σφενδοσθλάβος – скорее запись по устному восприятию комментируемого текста (φ как ассимиляция в между глухим Σ и носовым εν, а θ – если не О, то народно-этимологическая вставка комментатора как толкование того же ъ; либо «сълав-ный», либо «столов-ный», престольный)»

Очевидно из оборота, что речь не идёт о звуковых пертурбациях внутри самого греческого по его собственным фонологическим причинам (и так же во всех остальных случаях). Речь о том, что сопоставляя греческое слово с русским Святослав или ст.сл. Свѧтославъ, мы наблюдаем их искажения, которые можно толковать как ассимиляцию (оглушение и назализацию φ, озвончение δ и т.п.) или народную этимологизацию чужих (т.е. славянорусских) слов. И при чем тут невозможная оглушительная интервокальность внутри одного языка, если речь идет о статистике межязыковых наблюдений над звуками и буквами? Не важно, как правильно в греческом, важно, как может возникнуть стык разноязыких звучаний-написаний.

Возможно, следовало написать как-то точнее, не смешивая моделируемое и моделирующее произношение-написание. Пусть даже я грешу беглым изложением этих мелочей. Но я не настаиваю на строгой точности своих примерных опытов. Однако, когда не понятна или не принята общая, предварительно высказанная суть, хоть лоб расшиби – всё равно ничего не внушишь. По факту важно лишь то, что у нас нет достоверного знания, что греческие слова искажают именно принятые у нас звучания и написания, дошедшие по поздним памятникам. Легко можно допустить другие варианты написания (и озвучки интерпретатором): если попытаться объяснить произношением ещё и звук θ, сwендосw(л)ав, сvендосLаво (опять же делаю только намёки на звуки, вроде неслогового белорусского у, польского ł). Разумеется, это все пустые предположения, спекуляции. Вот почему я их и не делал. Достаточно было заметить, что то же слово Τζερνιγώγα, будучи нестандартным отражением русского Чернигов, вполне может быть следствием «неустроенной» записи (текста, так что зачем требовать транскрипции?), вроде Чερνιγwу, Чερνιγwvα в косвенном падеже (т.е. Чернигову, Чернигова) с последующим гиперкорректирующим исправлением.

Куда важнее наблюдение, что Константин не только искажал буквы-звуки по-своему закономерно, но и ещё и гиперкорректировал семантику, т.е. прибавлял нормальную для греческого языка народную этимологию. Наиболее наглядно это в случае Νεμογαρδάς рядом с Βουσεγραδέ. К сожалению, нужно повторять и детализировать то, что не воспринято. Гард и град для одного устного информатора невозможно. Значит, Константин видел и тексты. Вусеград, как бы его ни толковать (выше-, выси-, веси-, (у)все-), выглядит искажением, сохраняющим, однако, и славянскую форму, и этимологию. Т.е. не обошлось без точного устного объяснения. В Νεμογαρδάς нет ни славянской формы, ни этимологии. Более того, форма и значение неопределённы: то ли лехитско-скандинавские, то ли опять странная запись Νеwοgard (с пояснением информатора новый «город, населенный пункт», которую Константин успешно перетолковал в «населенный пункт» как имя собственное (через гиперкоррекцию Νεώ(о) > νεμω). К сожалению, В.Е. не воспринял моего намека на очевидный семантический перенос (осмеяв почему-то бессмысленность обычного связного оборота «населенный пункт») и даже не нашел такого значения в словаре: «Мой словарь древнегреческого для νεμω не подтверждает значение «населять». Ну что тут поделать, если Гугл либо тупой, либо сломанный. Например, академический Викисловарь даёт 18 значений νεμω (https://ru.wiktionary.org/wiki/νέμω). Если проанализировать это большое семантическое поле, то легко понять логику становления значений от предметного «пасти скот» до абстрактного «владеть, управлять», как раз через значение «обитать, населять» (т.е. пастись на местности, управляя своими стадами). Любой населенный пункт, если метафорически обобщить семантическую диффузию в систему, характерную тут для греческого языкового сознания, – это и в самом деле (населенный) (о)град для выпаса народа.

Самовитый  и самобытый я рассматривал только по формам (исконная самовитый, производная – самобытый), а не по значению, полагая, что любому русскому фразеологичность эпитета, связанная с самовитыми оселедцами, очевидна. Самовитый – самовьющийся, дикорастущий, самообустраивающийся, автономный, несомненно, самовитальный, ибо и латинское слово vita рядом же. Самовитый хохол – это ведь про народ хохлов, имеющих хитровыделанный характер, символизируемый самовьющимся хохлом-чубом. И в этой диффузии нет ничего уникального для языка. Москва белокамная, Кощей бессменный, скатерть-самодранка, матка, яйко – каждый русский легко поймет и исправит ошибки во фразеологизмах и словах (все – из-за народной, тут ложной этимологизации слов тем, кто плохо знает язык). Никакой фонологической закономерности и звуковой передвижки тут нет и быть не может. Может быть десятки вариантов, почему Константин записал самваты- вместо самвиты-. Возможны и звуковые переносы, например, околоукраинского самвыты, самовьючи, может, вообще слово от сам-мова-тый (т.е. Киев само, автономно говорный). Возможны и греческие народные этимологии (σᾶμα = σῆμα, знак; βᾰθύς, глубокий, обильный; βάδος, путь; σάμβᾰλον = σάνδαλον, сандалия; σαμβύκη, самбука, арфа, осадная машина и т.д.). Самое простое всё же – транслитерация незнакомых знаков: самъвѣты (самъвѧты). Но мы-то как носители своего языка и его учителя легко можем понимать и исправлять школьные ошибки написания в силу того, что понимаем слово, тем более фразеологизм, в любом его оформлении, поскольку владеем системой языка, как единым пучком взаимосвязанных значений. Историки настолько нечувствительны к живому языку, что вовсе не воспринимают стандартного для русского и украинского языка выражения. Вот почему легко и произвольно присобачивают любой готский и гадский стандарт (русского ведь не документировано – как же допускать его системность!). Если же рассматривать уместность конкретных значений,  как это сделал В.Е., опровергая суть дела, то бессмысленно привлекать поздние абстрактно-философские смыслы, которые являются рефлексией и переосмыслением исконных (к тому же тогда, когда уже распространилась эразмова традиция читать β как б). Это некорректно по логике корнеслова, или связям семантического пространства, или – по логистике в лексико-семантическом складе языка.

Тем более неуместны историографические домыслы, разводящие название и эпитет как разные населенные пункты, тем более – как названия разных языков.Уместно ли будет, например, по простой созвучности размещать Москву белокамную между реками Белая и Кама или считать святилищем Ваала-Камы? Константин прямо сказал о том, что Киев и Самватас – это два разных имени для одной крепости. Это видно и по переводу «в крепости Киоава, называемой Самватас». Но я привел греческий текст, чтобы выделить термин έπονομαζόμενον (= так называемый, именуемый по образцу, прообразу, эталону, известный по традиции, издревле), указывающий на фразеологический, притчевый, фольклорно-языковой характер второго названия Киева в одном и том же языке и традиции.

 

Но само собой, когда не понятны принципы работы со словами и с языками, любые частности будут казаться смешной ахинеей. Сложность для читателя в том, что в короткой заметке я и не пытался повторить все методологические и системные предпосылки для анализа словесных памятников, которые разработаны уже давно и изложены на тысячах страниц (самый короткий системный очерк в связи с конкретной темой: Число как мировидческая модель языка и истории-1https://inform-ag.ru/publications/210/).

Ещё раз повторяю, что у меня не было цели реконструировать имена порогов. Только постановка проблемы, указание точек напряжения в теориях лингвистов (по сути, без своих поправок) и  в тексте Константина, которые нужно осмыслить и четко смоделировать его систему искажений. Лишь потом можно строго подойти к собственно названиям. По факту, я просто продумывал и показывал модель исследования текста Константина, из которого только и можно вывести подлинные названия, употреблявшиеся на Днепре славянами и росами в ту эпоху. Реконструкция названий – заключительный момент исследования. Поскольку я ничего не исследовал строго, естественно, подошел не строго, вынужденно, и к последнему моменту. Т.е. всего лишь показал, что есть прекрасная возможность понимать росское как древнерусское, в полном согласии с терминами и языковой ситуацией, как она обнаруживается и по свидетельствам самих славян из 10 в., и по компаративной теории и ретроспективному методу историков. Ясно, что эти основания из общего методологического консенсуса лингвистов и историков для отхода от их же частного консенсуса по толкованию ромейских слов В.Е. просто проигнорировал. Как и многое другое.

Что ж, у всех свои подходы и цели. Навязывать кому-то свое бессмысленно и вредно. Однако полностью игнорировать чужое – это самоизолироваться на своем, зайти  в тупик личного воображения. Что касается историографической работы, я именно делаю наброски по некоторым ключевым проблемам. Вся сложность в том, что историки манипулируют только текстами. А я допускаю, что были живые языки, и они были гораздо разнообразней, гибче, пластичней, чем письменные останки (даже не заикаюсь тут о подлинных сложностях). Моя задача – подготовка исследования, которое может быть только коллективным, – обратить внимание профессиональных знатоков на то, что они не замечают по своему профессиональному предубеждению, по установочному невосприятию реального положения дел.


Книга по этой теме, добавленная для продажи:  "Модель историко-языковых реконструкций. Инакомысленные материалы к теории ср.-истор. языкознания. Кн. 1. Выборочная история лингвистики. 2012, 496 с."